Замужество Сильвии

Но тут я увидела, что это англичанка-горничная, которую я видела в Нью-Йорке. Лицо ее пылало от возбуждения.

– О, мадам, – крикнула она. – Ребенок родился!

Это известие подействовало на меня как удар по голове.

– Что? – задохнулась я.

– Сегодня рано утром… Девочка…

– Но… мне казалось, что это должно быть не раньше будущей недели!

– Да, я знаю, но это случилось во время ужасной бури, когда мы думали, что волны снесут дом в море! О, это прелестный ребенок!

У меня хватило присутствия духа, чтобы скрыть свое отчаяние. Царившая вокруг полутьма помогла мне в этом.

– А как чувствует себя мать? – спросила я.

– Превосходно. Сейчас она спит.

– А ребенок?

– О, такого прелестного ребенка вы, наверное, никогда еще не видели.

– И здоровый?

– Да. Вы увидите.

Пока мы медленно приближались к дому, я собиралась с мыслями.

– Доктор Перрин здесь? – спросила я.

– Да. Он отправился к себе отдохнуть.

– А сиделка?

– Она при ребенке. Сюда, пожалуйста.

Мы поднялись по ступенькам веранды, на которую открывались все комнаты, и вошли в одну из них. При слабом свете затененной лампы я увидела женщину в белом, которая стояла, склонившись над колыбелью.

– Мисс Лиман, это миссис Аббот, – сказала горничная.

Сиделка выпрямилась.

– О, вы здесь! Как раз вовремя!

«Дай Боже, чтобы это было так!» – подумала я.

– Так вот ребенок, – сказала я, нагибаясь над колыбелью.

Сиделка повернула свет в мою сторону.

Ни в чем так явно не проявляется чудо жизни, как в появлении нового человека, и воистину бесчувственным должен быть тот, кого подобное зрелище не взволнует до глубины души. Ведь тут перед нами не просто новая жизнь, а жизнь, сотворенная нами самими или теми, кого мы любим, – жизнь, которая является зеркалом или копией чего-то бесконечно дорогого нам. Этот крошечный комочек теплой живой плоти был Сильвией. Я узнавала милые знакомые черты, столь схожие и в то же время столь отличные от черт матери, полупортрет, полукарикатуру, трогательные и смешные в одно и то же время. Передо мной была забавная миниатюрная копия ее носа с теми же изгибами и даже с намеком на крошечный желобок под кончиком, и та же крошечная ямочка на подбородке. Нежный шелковистый пух должен был со временем превратиться в роскошные золотистые волосы Сильвии, мягко очерченные губки когда-нибудь задрожат от чувства. Я увидела, как они движутся, и как дышит маленькая грудь. Волнение сдавило мне горло, и слезы заволокли мне глаза, когда я опустилась на колени возле колыбели.

Но я не могла забыть о том, что заставило меня так спешить. Этого еще мало, что ребенок жив и здоров с виду. Мы имели дело не с сифилисом, который разрушает и обезображивает плод еще в утробе матери. Девочка спала, но я направила свет на ее веки.

– Мисс Лиман, – обратилась я к сиделке. – Не кажется ли вам, что веки чуточку воспалены?

– Нет, я не заметила, – ответила она.

– Вы промывали глаза?

– Разумеется, я обмывала ребенка.

– Нет, я хочу знать, промывали ли вы глаза особо? Доктор ничего не впускал в них?

– Нет, он, кажется, не нашел это нужным.

– Это необходимая предосторожность, – ответила я. – Всегда существует опасность заражения.

– Возможно, – сказала она, – но все это произошло так неожиданно. Доктор Овертон должен был приехать через три-четыре дня.

– Доктор Перрин спит? – спросила я.

– Да. Он не ложился всю ночь.

– Мне придется, кажется, попросить вас разбудить его, – сказала я.

– Это так серьезно? – с тревогой спросила она, почувствовав в моем голосе плохо скрытое волнение.

– Да, может быть очень серьезно, – ответила я. – Мне необходимо переговорить с доктором.

Сиделка вышла, я придвинула стул к колыбели и стала наблюдать, как засыпает ребенок. Я была рада побыть одной, чтобы немного прийти в себя. Но вдруг я услышала на пороге шорох платья и, обернувшись, увидела одетую в белое фигуру. Это была пожилая женщина, тонкая и хрупкая, с седыми волосами и бледным лицом. На ней был изящный пеньюар из какой-то мягкой ткани. Тетя Варина!

Я встала.

– Миссис Аббот, если не ошибаюсь? – сказала она.

– О, эти мягкие, ласкающие тоны южного голоса, которые льнут к каждому слогу, точно влюблённый к руке любимой женщины.

Это была очень изысканная и величавая маленькая женщина, и мне показалось, что она не намерена поздороваться со мной за руку. Однако я не сомневалась, что под этой броней светскости таится горячее желание излить свои чувства.

– Что за прелестный ребенок! – воскликнула я, и она тотчас же растаяла.

– Вы уже видели нашу малютку? – спросила она, и я невольно улыбнулась: всего несколько месяцев назад – «маленький незнакомец», а теперь «наша малютка».

Когда она нагнулась над колыбелью, в глазах ее сияла вся ее милая чувствительная романтическая душа. На несколько минут она совершенно забыла о моем присутствии. Затем, взглянув на меня, она пробормотала:

– У меня такое чувство, словно это мой собственный ребенок.

– Все, кто любит Сильвию, испытывают то же самое, – ответила я.

Она встала и, вспомнив вдруг о гостеприимстве, спросила, не хочу ли я чего-нибудь. Потом сказала:

– Я должна пойти и распорядиться о телеграммах.

– Телеграммах? – спросила я.

– Да. Подумайте, как обрадуется милый Дуглас! А майор Кассельмен!

– Вы еще не уведомили их?

– Мы не могли послать лодку из-за бури. Нужно протелеграфировать также доктору Овертону, вы понимаете?

– Чтобы отменить его визит? – осведомилась я. – Но не думаете ли вы, миссис Тьюис, что ему все же захочется приехать осмотреть мать и ребенка?

– Зачем же?

– Я не уверена в этом… но так мне кажется.

Как я нуждалась в эту минуту в светском искусстве лгать, которым так совершенно владела Сильвия!

– Каждый новорожденный ребенок должен быть осмотрен специалистом. Всегда могут понадобиться специальный режим, диета для матери, мало ли что…

– Доктор Перрин не находит в этом необходимости.

– Я собираюсь переговорить сейчас с доктором Перрином, – сказала я.

В глазах миссис Тьюис мелькнула тревога.

– Разве вы считаете, что что-нибудь неблагополучно?

– Нет, нет, – солгала я. – Я нахожу только, что вам следует подождать с отправкой баркаса. Я прошу вас об этом.

– Если вы настаиваете… – сказала она.

Я заметила, что она озадачена и чуточку недовольна моим вмешательством. Разве это не показалось бы всякому немного дерзким со стороны чужой особы, к тому же, весьма возможно, даже «не леди?» Она искала каких-нибудь возражений, но единственное, что она нашла, было:

– Нельзя заставлять ждать нашего милого Дугласа. Я была слишком воспитанна, чтобы намекнуть, что «милый Дуглас» находит в это время достаточно развлечений. Через минуту я услышала шаги, приближающиеся к веранде, и, обернувшись, увидела сиделку и доктора.

– Здравствуйте, миссис Аббот, – сказал доктор Перрин.

Он был в халате и имел заспанный вид. Я начала извиняться, но он ответил:

– Так приятно увидеть новое лицо в нашей глуши. А тут сразу два новых лица!

Это звучало недурно в устах человека, которого только что оторвали от сна. Я постаралась ответить ему в тон:

– Мистер Перрин, миссис ван Тьювер писала мне, что вы недолюбливаете доморощенных врачей. Но, быть может, вы не будете протестовать, если я выступлю в качестве повивальной бабки? У меня было трое детей, и я не раз помогала другим производить на свет младенцев.

– Отлично, – улыбнулся он. – Будем считать, что вы дипломированная акушерка. В чем же дело?

– Я хотела спросить вас насчет глаз ребенка. Чтобы предотвратить возможность заражения, рекомендуется впускать несколько капель раствора ляписа.

Я ждала ответа.

– В этом случае не было никаких признаков заражения, – сказал он наконец.

– Очень возможно. Но ведь не нужно ждать, чтобы они появились. Вы не приняли этой предосторожности?