Страница 43 из 52
Славный город! Какой-нибудь старый высокомерный господин еще проезжает по тебе в часы прогулок, правя старинным экипажем руками, облаченными в перчатки, среди хаоса, вони и грохота автомобилей. Город кальмаров и морских петухов, пиццы, макарон и ракушек, все в тебе смеется на поверхности и все говорит о Неаполе, кричит о Неаполе, поет о Неаполе, Неаполь – ты все тот же.
Морские капитаны в фуражках с копаловыми козырьками! Отходят корабли, и вы оставляете частицу сердца здесь и там, по всему миру. Горожане с больными желудками, которые думают только о любви, и останавливаются в белых штанах у лотков, торгующих газированным лимонадом. Они всё говорят, говорят, но в сущности не очень страдают. Зачем ты хочешь меня бросить? Зачем ты губишь мою молодость? Так вот, они не хотят губить еще что-нибудь, кроме молодости. Доживя до зрелого возраста или до старости, они утрут слезы; хватит, нечего плакать. Но если постучит ко мне в дом одна девушка и спросит меня, скажи ей, сестра, что я отбыл на торговом судне, чтобы ее больше не видеть. А если она придет, и, пока он прячется в соседней комнате, услышав новость о его отъезде, весело скажет: «Счастливого пути»? Об этом песенники не подумали. Они поют о Неаполе, плачут о Неаполе, кричат «Неаполь – ты все тот же».
Милый и прекрасный город, ты кажешься печальным, но ты – самый веселый город в мире. Праздничный, шумный, всегда кишишь народом, бессонный, страстный и щедрый; твои дети бродят по миру и носят с собой тайну, как нравиться всем; где неаполитанец – там веселое настроение и добродушие; и когда неаполитанец поет, пусть даже где-нибудь в китайском доме, из окон окружающих зданий раздаются аплодисменты. Из всех уголков мира стекается народ, прослышав про твое небо и твое море, и говорят о Неаполе, поют про Неаполь, кричат «Неаполь – ты все тот же». И все же!.. И все же, Неаполь, ты уже не тот.
Вот господин с салонным романсом, что пел у рампы, думая о своем. Вот кучер, который ехал за пешеходом, уговаривая его сесть в свою карету; вот оборванец, который занимался тем, что звонил ночному портье в гостиницу, чтобы господин не застудил себе руку. Вот торговец окурками. Вот тот, кто трогал багаж и ожидал четыре сольдо, когда носильщик уложил чемоданы в карету и вы уже собирались уезжать; его профессия состояла в том, чтобы следить, дабы багаж оказался достаточно устойчив и не упал. Профессия бесполезная для всех, но не для него, кто ею зарабатывал на жизнь. Вот тот, у кого был букетик цветов: барышня, скажи маме, чтобы она купила этот букет: а мы тем временем поамурничаем, поамурничаем потихоньку от папаши. Вот монах, который входил в трактир, благословляя народ. Нет больше никого.
Город шарманок. Ты славишься своими девушками и старухами. Сколько девушек сидят у окна, как цветы, и сколько старух весенним утром тянут шею над подоконниками среди базилика, будто черепахи, греющиеся на солнце! Все это уголки старого Неаполя, которые уходят навсегда. Прощай, прощай, мой прекрасный Неаполь. Кто будет петь твоими голосами и твоими словами? Мерджеллина, Мерджеллина, рай моряков. Темные окна и закрытые балконы. Прячущаяся нищета и горячие речи, гитары и мандолины. Мы хотим превратить тебя в большой современный город.
Но что ты делаешь, Неаполь? Зачем ты меняешься? Зачем ты уходишь? Ты больше не тот, больше не тот. Окно, что светило, да свет уж погас. О бедный франт! Куда ты девался, в цилиндре и расклешенных панталонах? На кого ты наводишь страх и кого ты защищаешь теперь? Бедный толстый Пульчинелла из воска, в четырех стенах холодной каморки Музея Святого Мартина. Кому ты показываешь этот свой последний застывший комический жест? Да ты не Пульчинелла! Ты мумия Пульчинеллы. От такого Пульчинеллы слезы наворачиваются.
Спи, спи, несчастный город, отрезанный от мира, город всех, но только не твоих жителей: пусть твое ложе будет устлано фиалками! Спи и пусть тебе снится, что кто-нибудь еще охраняет твой сон и говорит о Неаполе, поет о Неаполе, кричит «Неаполь – ты все тот же».
Глава XVIII
Спасен! – Казнь, окончившаяся ничем – Обычно муж ничего не знает, вопреки наружности – Баттиста лишается чувств
Гостиница, где жила невеста, пребывала в суматохе в связи со свадебными приготовлениями. За ночь прибыло много гостей, и теперь ожидали только Гверрандо, чтобы составить кортеж. А тем временем, поскольку не было известий от доктора Фалькуччо, который должен был выступать свидетелем со стороны невесты, стали поговаривать о том, чтобы найти ему замену. Баттиста впал в необыкновенное волнение. Он выглядывал в окно, надеясь увидеть приезд чертова старикана.
– Подождем еще полчаса, – сказал он. – Скоро прибывает еще один поезд.
Он взял экипаж и приехал на вокзал, когда пассажиры сходили с поезда: перед ним прошли все, он не пропустил ни одного лица в толпе.
Он подождал, пока в поезде не осталось никого; пока не сошел последний пассажир; и продолжал стоять на пустынном перроне. Потом медленно, понурив голову, отправился восвояси.
– Ну как? – спросил его по возвращении дон Танкреди, который попросил поместить себя на подоконник.
– Ничего, – ответил молодой человек в отчаянии. – Есть еще один товарняк на подходе…
– Да при чем тут товарняк! – зашумел старый распутник. – Найдем другого свидетеля.
Солнечный Луч вышел из кареты и заплатил по счетчику. Но кучер потребовал прибавки.
– Лошадь, – сказал он, – неважно себя чувствует, а ради вас ей пришлось изрядно потрудиться. Видите, сколько пены?
– Ты сумасшедший! – сказал Баттиста.
Кучер слез с облучка и загородил ему дорогу.
– Платите! – закричал он, угрожающе размахивая кнутом.
– Негодяй! – примирительным тоном сказал Баттиста, который чувствовал на себе взгляды Эдельвейс, смотревшей в окно.
– Платите! – повторил кучер тоном, не допускавшим возражений.
И щелкнул кнутом над головой нашего героя. Эдельвейс испугалась.
– Дайте ему пару пощечин! – закричал дон Танкреди Баттисте, который проворно пятился.
Кучер поднял кнут, чтобы ударить. Но в этот момент появился крупный и толстый мужчина, который схватил за руку грубияна-возничего, свирепо на него глядя:
– Стой, – сказал он. – Этот господин со мной.
Он был из тех, с которыми не спорят; жуткий тип. Кучер слегка приподнял шляпу, влез на козлы, натянул поводья и тронулся мелкой рысью.
– Отлично! – сказал дон Танкреди, в то время как присутствовавшие хлопали в ладоши.
– Сердце юноши в теле атлета! – пробормотал Баттиста, бледный от волнения. Он поблагодарил и собирался войти в гостиницу. Но здоровяк его остановил.
– Как, – сказал он, – вы уходите просто так?
– А как же мне еще уходить? – воскликнул Баттиста.
– Не знаю, – ответил тот.
И уставил в далекое море задумчивый и мечтательный взгляд.
Баттиста снова попытался пройти в гостиницу. Тогда здоровяк вышел из своей задумчивости и сказал:
– Я же вас защитил.
– И что?
– С вас десять лир.
– Я думал, – сказал Баттиста, – что вы это сделали из благородных побуждений. Как бы то ни было, вот…
Он достал кошелек. Но, посмотрев внимательнее на незнакомца, не смог удержаться от изумленного восклицания:
– Джеппи! – закричал он.
– О, – сказал здоровяк, явно растроганный, – это вы?
Он отказался от десяти лир и снял фуражку. То был Громила Джеппи или Похититель Спасательных Поясов, бывший горный разбойник.
– Я многим вам обязан, – сказал он. – Помните, однажды ночью, посреди леса, в котором я разбойничал, вы призвали меня бросить гнусную жизнь и заняться трудом?
– Еще как помню! – пробормотал Баттиста.
– Так вот, – продолжал тот, – я последовал вашему совету. Тружусь.
– И как, доволен? – спросил Баттиста. – Хорошо зарабатываешь?
– По правде сказать, – ответил бывший разбойник, – прежде зарабатывал больше. Зато теперь я честный гражданин и примерный отец семейства. А это очень и очень утешает!