В плену твоих желаний

Лахлан хмуро посмотрел на мать:

– Ты прекрасно знаешь, что я спал с Венецией в ту ночь, когда мы произнесли клятвы. Многие слуги наверняка видели, как она утром выходила из моей спальни. И конечно же, они тебе об этом рассказали.

Леди Росс пожала плечами:

– Я все еще не понимаю, какое отношение это имеет ко мне. У тебя есть шанс удержать жену. Ты отвергаешь его – значит, ребенок тебя не интересует.

– Меня волнует вовсе не ребенок! – воскликнул Лахлан. – Мне невыносима мысль, что Венеция будет вынашивать его в одиночестве, понимаешь? А вдруг что-нибудь случится?

Лицо его матери несколько смягчилось.

– Я думаю, ты сам отказал себе в праве быть рядом.

– А что, если она действительно уедет в Марокко? Есть ли там хорошие врачи? Если нет, придется обращаться к местным лекарям, а это наверняка опасно.

– Полагаю, что такое вполне возможно.

Лахлан сердито посмотрел на мать.

– А если она останется в Лондоне и родит ребенка, в обществе ее ославят шлюхой. Ей придется жить в уединении. – Лахлан покачал головой. – Венеция не будет счастлива в изоляции. Ей нравится светская жизнь.

– Не думала, что тебя особо интересует, что ей нравится.

– Конечно, интересует! Позтому-то я и поступил так. Ради нее. Чтобы она могла вести достойную жизнь, бывать в обществе.

– Это она сказала тебе, что хочет именно этого?

Лахлан тяжело вздохнул.

– Венеция пока сама не знает, чего хочет. И что она может знать, если я соблазнил ее и обманывал на каждом шагу? – Лахлан метался из угла в угол. – Она даже не понимает, что ее брак со мной означает разлуку с больным отцом, навряд ли Дунканнон когда-нибудь захочет вернуться в Шотландию.

– И все же она сама должна сделать выбор, тебе не кажется? – Леди Росс пристально посмотрела на сына. – Ведь тебя все это совершенно не беспокоило до того, как ты узнал о романе отца с леди Дунканнон.

– Беспокоило. Но я был эгоистичным высокомерным ослом, готовым пренебречь тем, что ей нужно, ради того, чтобы заполучить ее.

– Потому что, как ты считаешь, разлучить ее с подлым графом Дунканноном – это справедливо, а с пострадавшим – жестоко?

– Когда ты изображаешь дело так… Ну, пожалуй, да. – Комок подкатил к горлу. – Посмотри, как ужасно поступок отца повлиял на жизнь Венеции, отправив ее мать в могилу. Но и я поступил не лучше. Отец не исправил нанесенного им зла, а я должен это сделать.

– Прежде всего, – строго сказала его мать, – не твой отец отправил леди Дунканнон в могилу. Она вырыла ее себе сама. Она ведь могла отказаться ложиться с ним в постель. – Печальная улыбка тронула ее тонкие губы, и Лахлана захлестнула волна сочувствия к ее страданиям. – Но она не отказалась. Когда ты похитил Венецию, у нее не было выбора, но потом она много раз имела возможность уехать. Однако она осталась. – Глаза леди Росс сверкнули, когда она взглянула на сына. – Она ведь не отказалась разделить с тобой постель, правда?

– Только потому, что она беспокоилась о своем отце и хотела смягчить меня.

– Ты ведь сам в это не веришь. А как насчет ее слов о любви? Это ложь?

Внезапно перед Лахланом всплыло лицо Венеции, ее затравленный кричащий взгляд после его жестокого предательства. Ведь он сделал вид, что не любит ее.

– Не знаю, – прошептал он. – Если бы я не сунул нос куда не следует, она бы вернулась в Лондон. – Мысль о том, как бездумно он вырвал девушку из ее привычной среды, больно ранила его. – Я совершил то, на что не имел права, и разбил ее жизнь. Ее и Дунканнона.

– Да, это правда. Беда в том, что подобно маленькому мальчику, столкнувшему кувшин со стола, ты думаешь, что разбитый кувшин можно восстановить, если собрать все осколки и сложить их вместе там, где он раньше стоял. Ты думаешь, что можешь отправить девушку домой с ее отцом, словно между вами ничего не было. Вряд ли из этого выйдет что-то путное, сын мой. – Коснувшись ладонью его щеки, она ласково добавила: – Но это не означает, что нельзя расплавить осколки и изготовить новый кувшин. Ты должен придумать способ, как тебе поладить с женой и ее отцом.

Лахлан отвернулся от матери, слезы душили его.

– Если она останется здесь, со мной, а потом начнет скучать и будет несчастной, я никогда себе этого не прощу.

– Ее это не волнует – она сама сказала. Так почему бы тебе не попытаться? Разве ты ее не любишь?

– Я люблю ее больше жизни, – прошептал он.

– Ты любишь ее, она любит тебя, значит… – Леди Росс замолчала, глядя на сына изучающе. – А может быть, ты боишься, что любовь не продлится долго? Боишься ее разочаровать?

Пораженный этим до странности точным замечанием, Лахлан взглянул на мать, чувствуя, как его сердце тяжело и часто стучит в груди, так что он не в силах с этим справиться.

– Неужели ты и в самом деле считаешь себя таким необузданным и безответственным? Это миф, созданный твоим отцом. Ты таким никогда не был. – Голос ее зазвучал сдавленно. – Ты не единственный, кто много размышлял в эти дни. Я теперь поняла, почему Аласдэр всегда был так зол на тебя. – Марджори судорожно вздохнула. – Он ужасно боялся, что ты узнаешь правду. Что в один прекрасный день ты обнаружишь, что под внешней благопристойностью скрывается необузданный и безответственный человек. Поэтому он постарался сплавить тебя подальше. Он был трусом, не пожелавшим, чтобы ты открыл правду о нем. – Леди Росс вытерла слезы. – Не будь трусом, отсылающим прочь всех, кто хочет по-настоящему узнать тебя. Нетрудно прожить жизнь в одиночестве, сын. А вот чтобы прожить вместе, требуется большое мужество. Но в конечном счете твоя жизнь может стать намного богаче.

Лахлан едва мог дышать, слезы душили его.

– По крайней мере дай девушке шанс узнать, кто ты на самом деле. Если ты этого не сделаешь, то горько пожалеешь об этом. – И, ласково похлопав сына по щеке, она ушла.

«Дай девушке шанс узнать, кто ты есть на самом деле».

Да, действительно, мысль об этом пугала его. Что, если она его возненавидит за необузданный горячий нрав и покинет его?

Лахлан горько рассмеялся. Покинет она его потом или сейчас – какая разница? В любом случае ему придётся жить без нее. А за те два дня, что он провел в разлуке, Лахлан понял, что прожить без нее он не сможет.

Оглядев свежеокрашенные стены Росскрейга, Лахлан вспомнил, какой гордостью светилось прекрасное лицо Венеции, когда она водила его по дому, чтобы показать проделанную работу. Но может быть, этот энтузиазм не продлится долго? И она устанет от суровой жизни в шотландской глуши?

В любом случае нужно дать ей шанс выяснить это. Потому что иначе его жизнь потеряет всякий смысл.

Квентин просматривал бухгалтерские книги. Венеция была права. Дела в Брейдмуре шли из рук вон плохо. Похоже, Маккинли с каждым днем все глубже запускал руку в доходы поместья.

А Квентину было не до него. Он мог бы объяснить это плохим здоровьем или горькими воспоминаниями, но ведь прошло уже шестнадцать лет с тех пор, как Сюзанна предала его с его лучшим другом. Чертовски долгий срок, чтобы лелеять обиду.

Он все еще не был уверен, что поступил неправильно, отдав земли под овцеводство, что бы там ни говорила по этому поводу Венеция. Но он понял, что когда-то имел то же самое, что Росс имеет сейчас на своей земле: людей, которые заботились друг о друге, помогали друг другу. С уходом этих людей что-то безвозвратно исчезло.

Когда яркие лучи полуденного солнца осветили кабинет, граф откинулся на спинку кресла и огляделся. Его дочь, видно, задумала восстановить порядок в поместье. Она распорядилась снять во всем доме запылившиеся скатерти, накидки и покрывала, достать серебро из кладовки, застелить постели. Когда он спросил, зачем она все это делает, если они вскоре возвращаются в Лондон, Венеция грустно улыбнулась в ответ, и граф понял, что дочь все еще ждет Росса.

Как теперь ему быть с Россом? Этот человек похитил его дочь, да. Но он оказался вовсе не тем безответственным болваном, каким Квентин его считал. Граф разговаривал со многими людьми в Дингуолле – все его очень хвалили. И бог знает как, но Росс ухитрился сохранить свое поместье и сплотить клан – неумному и неумелому человеку сделать это вряд ли удалось бы.