Страница 66 из 150
Вера остановится против зеркала и долго смотрит на себя. Красива? Волосы русые – поэт-романист сказал бы: пепельные! Глаза голубые. В глазах есть нечто напряжённое и смелое. Стальное! Дерзкое?! Сложена? Недурно… Кузен Афанасий говорит: «На пять с плюсом; гвардейский ремонт[84]…» Лицо овальное, как в паспортах пишут, «обыкновенное»… Полюбить, увлечься?.. Не тенором же увлечься или капельмейстером Главачем?.. Фу!.. Или полюбить такого осла, как Афанасий? Щиплет горничных, говорят – имеет любовницу, француженку из Михайловского театра – Мими. Какая гадость!..
Юное личико складывается в презрительную гримасу. Вера поворачивается на каблуках и идёт по залу. Высокие каблуки постукивают по гладкому, натёртому паркету – «ток!.. ток!.. ток!»… Гренадеры, егеря, стрелки, кирасиры уланы с гравюр и картин глядят на неё. Любуются. На колонне жёлтого мрамора с розовыми жилками стоит белый бюст императора Николая I – кумира деда Веры.
Вера дерзко проходит мимо. Щёлкают каблучки – «ток!.. ток!.. ток!..»
– А ты полюбил бы?..
«Ток!.. ток!.. ток!..»
– Император?!
Вызывающе, дерзко смотрит на холодный мрамор бюста.
– Не боюсь!..
«Ток!.. ток!.. ток!..»
7 июля – канун «Казанской»[85] – графиня Лиля потащила Веру в Казанский собор ко всенощной.
Толпа народа. Всё стеснилось в левой стороне собора, где на возвышении, в золоте драгоценного оклада, в блистании множества самоцветных, пёстрых камней, отражавших бесчисленные огни свечек, стоял прекрасный образ.
Шёл долгий акафист[86]. Вокруг Веры – белые кителя и сверкающие погоны офицеров; солдаты, мужики, бабы; длинные сюртуки купцов, поддёвки дворников и лавочных сидельцев, платки женщин, старых и молодых. Было душно, от ладана сладко кружилась голова, пахло духами, розовым маслом, дыханием толпы, потом, сапогами, деревянным маслом. Веру толкали, хлопали по плечу свечками, шептали на ухо: «Владычице!..» – «Казанской!..» – «Празднику!..» Отравляли Веру смрадом дыхания.
Напряжённые лица, страстно верующие глаза, люди усталые, потные и счастливые… Прекрасно, вдохновенно пели митрополичьи певчие. Изумительно шло богослужение. В самую душу вливались слова тропаря[87], запоминались навсегда.
«…Заступнице усердная, Мати Господа Вышняго!.. За всех молиши Сына Твоего Христа Бога нашего и всем твориши спастися, в державный Твой покров прибегающим…»
«Вот, вот оно где – настоящее», – думала Вера, опускаясь на колени рядом с графиней Лилей.
И у Веры лицо принимало то же умилённое выражение, какое было у графини Лили, какое было у всех молящихся вокруг образа.
От долгого стояния, от духоты, от толпы во всём теле появилась сладкая истома. Сердце преисполнилось восторга, и хотелось донести этот восторг до дому, как в детстве доносила Вера зажжённую свечку от «Двенадцати Евангелий», от «Плащаницы», от «Светлого Воскресения»…
II
Эти летние дни в Петергофе, на даче деда, Вера была под обаянием глубокой веры. Зажжённый огонёк любви и веры она донесла до дачи на Заячьем Ремизе и продолжала нести, не гася, и дальше.
Она избегала на прогулках Нижнего сада, где много бывало народа, гуляла по тихим дорогам Английского парка, любовалась отражениями в прудах кустов и деревьев и белых стен павильонов на Царицыном и Ольгином островах.
С графиней Лилей она предпринимала далёкие прогулки на высоты деревни Бабий Гон, к бельведеру и мельнице, к сельскому Никольскому домику.
Там солдат-инвалид отворял двери и показывал в шкафу за стеклом длинный чёрный сюртук с медалью за турецкую войну и Анненской звездой и два девичьих сарафана.
– Сюртук этот солдатский, инвалидный, – тихим, сдержанным голосом рассказывал солдат-сторож, – государь император Николай Павлович изволили надевать на себя, когда поднесли домик государыне императрице Александре Феодоровне. Её величество изволили часто совершать сюда прогулки, очень здесь распрекрасный вид, и как уставали они – то и повелели государь Николай Павлович, чтобы отдохновение иметь её величеству, построить избушку. Все работы делались тайно. Когда домик был готов, государь сказали государыне, будто пойдёт он с детьми в кадетский лагерь, а государыню просили обождать их в Большом дворце. И вот, значит, посылает его величество флигель-адъютанта с приказом провести государыню на это место. И тут вдруг видит государыня: на пустом раньше месте стоит красивая изба, и из неё выходит отставной солдат в сюртуке Измайловского полка, вот в этом самом, с золотым галуном[88] на воротнике и шевронами[89] на левом рукаве, – хлеб-соль у него в руках, и просит тот солдат государыню отдохнуть в его избушке. И солдат тот был сам государь император. Входит умилённая и растроганная до слёз государыня в избу, а там выстроены во фронт её дети.
«Дозвольте, – говорит солдат, – ваше императорское величество, представить вам моих детей и просить для нас вашего покровительства. Старший мой сын, Александр, хотя и солдатский сын и всего ему минуло девятнадцать лет, а уже флигель-адъютант, и о нём я не прошу, а вот о других моя просьба. Десятилетнего Константина[90] – благоволите, матушка-царица, определить на флот, семилетнего Николая просил бы в инженеры, а меньшего моего, Михаила, – в артиллерию. Старшую мою дочь Марию хотелось бы в Смольный институт, вторую – Ольгу – в Екатерининский, а молодшую в Патриотический…» Вот в этих самых сарафанах и представлялись государыне великие княжны, как простые солдатские дочери.
– А ты знаешь, Вера, – сказала по-французски графиня Лиля, – почему император Николай I не хотел ничего просить для своего старшего сына[91], нынешнего нашего государя…
– Et bien?[92]
– В эти дни государь хотел его в крепость заточить, казнить, как казнил Пётр своего сына, царевича Алексея.
– Боже мой!.. Да за что же?..
– За роман с Ольгой Калиновской, на которой хотел жениться наследник и которая вышла потом замуж за графа Апраксина. Такой, говорят, скандал тогда вышел! Твой дедушка помнит, да не любит о том рассказывать.
Графиня Лиля берёт Веру под руку. Она лет на шестнадцать старше Веры, старая дева, фрейлина двора и любит придворные сплетни. Они выходят из Никольского домика. Перед ними – идиллия прошлого царствования, рыцарского века, тонкого ухаживания, баллад, сонетов, танцев, пастушков, пастушек, сюрпризов-подарков, альбомов со стишками и акварельными картинками, любви до гроба, мадригалов – век немного искусственной, казённой красоты, вроде тех литографий, что висят по стенам дедушкиной квартиры. Перед ними ширь петергофских полей и лугов. Ивняк растёт вдоль болотистых каналов, копны душистого сена раскиданы по полям, повсюду красивые группы кустов и деревьев – прилизанная, причёсанная, приглаженная природа петергофских царских затей.
За лугами и холмами – город-сказка – горит золотыми крышами дворцов и куполами церквей, густою зеленью садов и парков Новый Петергоф. За ним синь моря с прикрытым тонкой дымкой финским берегом. От Петергофа несутся звуки военной музыки, и кажется, что всё это не подлинный мир – но яркая сцена нарядного балета.
Не жизнь – сказка. Сказка жизни…
Ранним утром графиня Лиля с Верой спустились в Нижний сад и пошли по главной аллее к Дворцовому каналу.
По всей аллее между высоких лип, дубов и каштанов белели солдатские рубахи и голландки матросов. Сапёры и матросы Гвардейского экипажа приготовляли к 22 июля иллюминацию.
84
…гвардейский ремонт… – преимущественно имеет отношение к восполнению убыли лошадей в войсках; в частности, может иметь отношение и к восполнению людских потерь.
85
Точнее, 8 июля – день прославления «явления иконы Пресвятой Богородицы во граде Казани».
86
«Неседельный» гимн, то есть тот, что поётся стоя. Одна из форм церковного гимна, ведущего своё начало от Великого Акафиста – хвалебного песнопения в честь Богородицы.
87
Тропарь – краткое песнопение, в котором раскрывается сущность праздника или прославляется священное лицо.
88
Золотая или серебряная тесьма.
89
Нашивка из тесьмы на рукаве форменной одежды, имеющая обычно форму острого угла.
90
Константин Николаевич (1827 – 1892) – великий князь, второй сын Николая I; генерал-адмирал. С 1853 по 1881 г. руководил Морским министерством. Либерал, провёл ряд прогрессивных реформ в 1857 – 1861 гг.
91
То есть Александра II.
92
Ну? (фр.).