Страница 48 из 150
Едва оказались на противоположном берегу, как повстречался Скобелев. На неизменно белом коне, шинель нараспашку. Разгорячённый боем, борода растрепалась на ветру.
– Ваше высочество, раненый Осман-паша сдал оружие генералу Ганецкому.
Великий князь вздохнул с облегчением:
– Слава те, Господи. Какие трофеи, на целую армию! – Главнокомандующий кивнул на груды оружия.
Подъехал князь Карл с генералами.
– Поздравляю вас, князь.
Пожал руку. Направились по дороге. Показалась коляска с Осман-пашой. Турецкого военачальника сопровождала многочисленная свита. Главнокомандующий с Тотлебеном и остальными генералами подошли к коляске. Осман-паша попытался подняться, но тут же рухнул на сиденье. Раненую ногу пронзила острая боль.
Великий князь сказал по-французски:
– Не беспокойтесь, ради Бога. Мы уважаем ваш талант военачальника и смелость солдата.
Личный доктор Осман-паши, рыжий англичанин, перевёл на английский.
Склонив голову, Осман-паша ответил, и тот же англичанин снова сказал:
– Гази Осман-паша благодарит русских генералов за великодушие и преклоняется перед русским оружием. Он спрашивает, нет ли среди вас генерала Тотлебена.
Великий князь с усмешкой указал на Эдуарда Ивановича.
Чёрные глаза турецкого военачальника надолго впились в Тотлебена. Эдуард Иванович выдержал взгляд. Осман-паша заговорил, доктор перевёл:
– Гази Осман-паша убеждён: генерал Тотлебен прекрасный военачальник и талантливый инженер, и Плевна тому подтверждение. Сложить оружие перед таким противником не зазорно.
ГЛАВА 4
Декабрь на Шипке. Плевна развязала руки.
«Мы за зимнюю кампанию». «Загонять скот в хлев
надлежит нагайкой…» Гвардия штурмует балканские
вершины. Взятие Софии. Жандармы забирают
Поликарпа Саушкина. Пятое письмо, и последнее.
Декабрь-студень закружил, завьюжил метелями, завалил снегом Шипку. Утро солдатское начиналось с расчистки ложементов, батарей.
Четвёртый месяц продолжалось «шипкинское сидение», а по-прежнему не улучшилось снабжение: провианта в обрез, ещё хуже с вещевым довольствием. В первую декабрьскую ночь в разыгравшийся в горах буран замёрзли на посту несколько стрелков. Закоченели, прикрытые снегом. По полкам и дружинам прибавились обмороженные. Особенно в дивизии генерала Гершельмана, беспощадно каравшего солдат за нарушение формы.
Стрелки роптали:
– Лукавый раб, зверь лютый!
– Отчего не изгаляться, коли сам в тепле? Вона, дымок из землянки вьётся.
– Ему ль, немчуре, жалеть солдат русских.
Довелось Стояну со взводом войников сопровождать санитарный транспорт в габровский госпиталь. В сумерках погрузили раненых и обмороженных на двуколки, и ездовые, местные болгары, под уздцы повели лошадей.
Всю дорогу сыпал снег, и, покуда добрались до Габрово, раненые и обмороженные оказались под снежным одеялом…
На Шипку поручик с войниками возвратился к утру. Асен растопил в котелке снег, заварил мёрзлые плоды шиповника. Пахучий, с едва уловимой кислинкой кипяток согрел. Укрывшись Асеновой сухой шинелью, Стоян заснул. Снился санитарный поезд, снежная пелена и глухие стоны раненых. И Стоян стонал вместе с ними во сне. Заботливый войник Асен несколько раз поправлял на нём сбившуюся шинель, протапливал самодельную, сделанную из жестяного ведёрка печку. Но Стоян ничего не слышал. Ему виделось белое поле припорошенных снегом, замёрзших стрелков. Между ними ходил усатый, краснощёкий генерал Гершельман и говорил громко, сердито: «На то и солдат, чтоб погибать за веру, царя и отечество…»
В Главную императорскую квартиру прибыл вызванный с Кавказского театра генерал Обручев.
Александр II принял Обручева вместе с Милютиным. Разговор вёл стоя, накоротке. Выслушав рассказ генерала о боевых действиях Кавказской армии, император заметил недовольно:
– Недопустимая медлительность, господа, какая имеет место при несогласованности. Прошу вас, Николай Николаевич, тщательно изучить ситуацию на Балканах и на ближайшем военном совете высказать свои соображения о будущем кампании…
Императорский кабинет Обручев покинул вместе с военным министром. По дороге сказал с сожалением:
– Как помните, Дмитрий Алексеевич, мои оперативные разработки боевых действий на Балканах предусматривали быстрое развёртывание сил и концентрированный удар, в результате которого мы овладели бы Константинополем и раз и навсегда отделались от Турции и Англии.
Милютин ничего не ответил. Перед тем как расстаться, пригласил:
– Не откажите, Николай Николаевич, пообедать со мной.
За столом говорили откровенно: знакомы давно и относились друг к другу искренне и с уважением. Милютин ценил Обручева не только как крупного специалиста, но и как человека честного, прямого. В своё время, разделяя революционные взгляды, Обручев побывал в Лондоне, встречался с Герценом и Огарёвым, имел связи с Чернышевским и Добролюбовым. И когда его посылали на подавление польского восстания, отказался категорически.
От репрессий спас Обручева отказ от дальнейшей революционной деятельности…
– Вы, Николай Николаевич, верно изволили заметить: великий князь Михаил Николаевич совершенно не подготовлен для столь большого поста – главнокомандующего Кавказской армией. А нерешительность Лорис-Меликова мне была неведома. Государь изволил высказаться о несогласованности действий, не так ли?
– Я, Дмитрий Алексеевич, имел возможность убедиться в этом лично. Мои разработки операций, кои предусматривали нанесение главного удара по центру и левому флангу аладжинских позиций с одновременным сковыванием правого фланга и выхода в тыл Камбинского отряда, исполнить не удалось, в частности из-за несогласованности и отсутствия одновременной атаки разных колонн, начальники которых не выяснили до конца своих путей и блуждали на местности… а наша первая неудача под Карсом? На Лорис-Меликове вина. Когда гарнизон Карса пребывал в панике и комендант крепости не мог совладать с ней, Лорис-Меликов промедлил, упустил момент… Уезжая сюда, я оставил Карс в положении осаждённой крепости. Инициативу взяли на себя начальники колонн. На их решительность да на солдата русского уповаю, не на Лорис-Меликова. В имевших место неудачах на Кавказе не снимаю и с себя доли вины.
– В чём?
– Недостаточно был объективен к назначению Лорис-Меликова командующим главными силами в районе Александрополя. Ох, Дмитрий Алексеевич, кабы знать, где упасть, соломки бы подстелил.
Милютин улыбнулся краем губ.
– Быть вам, Николай Николаевич, третейским судьёй между мной и главнокомандующим. Улавливаете суть?
– Догадываюсь.
– Великий князь предлагает отказаться от перехода через Балканы в зимних условиях; я за дальнейшие активные действия незамедлительно. Князь Горчаков исходит из дипломатической ситуации. Затяжка войны обернётся против нас.
– Дмитрий Алексеевич, вы прекрасно понимаете сложность перехода через Балканы зимой.
– Естественно. Это потребует от армии огромного мужества. Преодолевая упорное сопротивление врага, готовить дороги, какие даже в хорошую погоду трудно проходимы.
– Именно. Однако, Дмитрий Алексеевич, прежде чем высказать своё суждение, мне необходимо изучить вопрос, поговорить с полковником Артамоновым и его болгарской агентурой.
– Прекрасно, Николай Николаевич. Я верю вашему опыту и таланту военного специалиста.
Пробудился Стоян отдохнувшим. В землянке ни Райчо, ни Асена. Постреливают. С падением Плевны турки не пытаются атаковать Шипку, лишь гарнизон на Лысой горе иногда проявляет активность.
Взгляд Стояна упал на столик, он увидел письмо брата, обрадовался. Тут же вскрыл его. Василько писал о своём житье, что был ранен и теперь имеет на щеке отметку от турецкой пули. С его слов, рана пустячная, касательная, он даже полк не покинул, подлечился в своём госпитале.