Страница 22 из 150
Чуть позже новые сведения: казачья бригада прорывается в тыл с юга.
Но Осман-паша спокоен. Разве есть у Шильдер-Шульднера резервы, которые он бросит в последнюю минуту в бой? Каким бы ни был сильным натиск русских, они выдохнутся.
Приложив к глазу зрительную трубу, Осман-паша видит, как батальоны архангелогородцев и вологодцев густыми колоннами, поротно, под сильным ружейным огнём переходят овраг, поднимаются на высоту. Осман-паша даже лица солдат успевает разглядеть.
На русский батальон накатился табор, ударили в штыковую. Русские стрелки рвутся к батареям на Янык-Баире.
– Мой господин, – просит слуга, – удалитесь в безопасное место.
Но Осман-паша невозмутим. Его не взволновало известие, что русские на левом фланге достигли Плевны. Он зло усмехается: «Кем пополнит русский генерал свои потери, кого введёт в бой?»
Осман-паша восхищается храбростью русских солдат. Хорошо дерутся, не прячутся от смерти. И он посылает против вологодцев и архангелогородцев один из лучших полков янычар, обстрелянный в Сербии.
Они сходятся в рукопашной, и никто никому не уступает. Высота покрылась убитыми и ранеными.
Бой не стихает. Уже солнце на полдень встало, прискакал офицер, соскочил с коня:
– Великий визирь, левый фланг дрогнул. Русские ворвались в наши траншеи.
– О шайтан![53]
Вскочил в седло, пригнулся к гриве. Издали увидел, как бегут османы.
– Стой!
Рубил саблей своих, давил конём, пока аскеры не остановились. Погнал назад, как стадо, туда, где кипел бой. Не слезая с коня, ждал, когда солдату пойдут в атаку. Потом позвал адъютанта:
– Выведите им в помощь табор из резерва.
Сражение за Плевну начало затихать.
– Хвала аллаху, у русского генерала нет солдат, чтобы продолжать атаки. – Осман-паша повернулся к штабным офицерам: – Но и мы не можем преследовать отходящего противника. Наши аскеры выдохлись, русские пощипали их изрядно. Они дрались храбро и достойны уважения. Прикажите зарыть мёртвых.
Потом долго смотрел в подзорную трубу, как уходят от Плевны русские полки. Оторвавшись, сказал:
– Они ещё вернутся, но теперь уже большими силами. Надо крепить высоты.
Под Плевной гремели пушки и в пороховом дыму сходились в штыковой атаке батальоны, а в Казанлыке мирно грело солнце и усталые от штурма Шипкинского перевала солдаты блаженствовали на отдыхе. Весело горели дрова в полковых кухнях, топились бани.
Дав Передовому отряду перегруппироваться, Гурко планировал новое наступление на юг. Требовалось получить данные разведки, устроить демонстрацию к Старой Загоре.
В Казанлык подтянулось болгарское ополчение. Шли с песней:
Поручик Узунов не скрывал удовлетворения. Он снова со своими дружинниками, у генерала Столетова. За обедом Кесяков обратился к офицерам:
– Господа, я часто спрашиваю себя: что сталось бы с нами, болгарами, если б не Россия?
За столом затихли, а подполковник продолжал:
– Физическое истребление нашего народа и нашей культуры… Да-да, именно физическое. И не только болгар, но и других балканских народов.
– Вы правы, Костаки, – поддержали Кесякова за столом.
– Когда нам трудно, мы знаем: есть держава, готовая подать нам свою братскую руку. Зовётся эта держава – Россия. Она наша совесть, будущее независимой Болгарии. И будет проклято имя того, кто предаст забвению великодушие народа российского.
Выпив ракии[54], принялись шумно вспоминать Петербург, товарищей по службе. Завели речь об ополчении. Полковник Вяземский сказал:
– Считаю за честь приложить руку к возрождению войска болгарского. Наша наипервейшая задача – создать офицерский корпус.
– Позвольте, – вставил командир третьей дружины капитан Попов, – необходимо создать из дружинников регулярные воинские части. Наше ополчение – ядро будущего болгарского войска, а в нём вечно должны жить славные традиции войников, которые сегодня вместе с русскими солдатами сражаются за свою отчизну.
– Славно сказано, други, – поддержал Попова подполковник Кесяков. – Мы, болгары, боролись против османов, страстно желая свободы отечеству. Члены организации «Молодая Болгария» мечтали о счастье и свободе для своей страны. Но враг оказывался сильнее нас, и каждое наше выступление мы оплачивали дорогой ценой, кровью. Десятки тысяч болгар погибали под ятаганами головорезов-башибузуков. – Кесяков пристукнул кулаком по столу. – Но самое страшное, други: турки увозили в гаремы наших невест, красавиц, они рожали османам сыновей, воинов. Воспитанные в турецком духе, они, по крови болгары, беспощадно расправлялись с болгарами…
– Друзья, кого я вижу? Капитана Николова! – вскричал доктор Мирков, врач ополчения. – Как объяснить ваше отсутствие?
– Детали службы, доктор. – Райчо повернулся к Кесякову: – Господин подполковник, я слушал вас и полностью с вами согласен. Болгарский народ всегда с надеждой смотрел на Россию. В ней мы находили приют в тяжкую годину, ждали и верили: российский солдат принесёт освобождение Болгарии.
– Господа, – вставил прапорщик Вылков, – мне думается, нас хотят использовать в этой войне как подсобников.
– Мы этого не допустим, – решительно возразил Райчо. – Болгарские войники должны с оружием в руках освобождать свою родину.
Взгляд Николова упал на Узунова. Райчо направился к нему:
– Поручик, позвольте сесть с вами. Я привёз вам поклон от тётушки Параскевы. – И, склонившись, шепнул: – А особо от Светозары.
Стоян обрадовался:
– Вы серьёзно, капитан?
– Настолько серьёзно, что начинаю подозревать, не влюблена ли она в вас, поручик.
– Спасибо, капитан, не знаю, как Светозара, а моё сердце, кажется, осталось в Систово.
Николов строго глянул на него:
– Не хочу поручик, пугать вас, но предупреждаю: Светозара не легкомысленная девица, берегите её честь.
– Я не нуждаюсь в предупреждении, капитан, и не желаю, чтобы вы считали меня вертопрахом.
Райчо сказал, смягчая резкость:
– Нет, поручик, в вас я вижу человека порядочного. А к Светозаре я отношусь, как к дочери.
– Капитан, поручик! – подал голос Вяземский. – О чём вы там шепчетесь?
– Обмениваемся новостями, полковник. Друзья, когда я покидал Систово, тётушка Параскева наделила меня прекрасным овечьим сыром, который сварила собственноручно. И, конечно, я привёз изрядный бочоночек доброй сливовицы.
– Поберегите её до вступления в Новое Тырново, – предложил Стоян.
– До Нового Тырново! – Зашумели остальные.
«Любезная матушка Росица! От скверной, слякотной весны Санкт-Петербурга, как я вам сообщал, попал я в прекрасный уголок вашей чудесной родины. Воистину, если есть рай на земле, то он находится здесь. Так думал я в тот час, когда попал сюда впервые.
Цвели сады, и всё в округе зеленело сочно и ярко. Тихо и ровно гудели пчёлы и сладко пахло мёдом.
Теперь прекрасная пора сменилась неимоверной летней жарой, даже в лесах или у воды изнуряющей до болезни. Хочется хотя бы чуть-чуть петербургской прохлады…»
Стоян снял мундир, вытер лоб, снова взял перо:
«Совсем недавно с помощью ополченца, преданного дружинника, мне удалось побывать в вашем родном селе. Оно, дорогая матушка, всё такое же маленькое и каменистое. По-прежнему молодые девушки ходят с кувшинами к прозрачному и холодному роднику, а по вечерам поют песни, такие же красивые, как и они сами. Песни всё больше печальные, думаю, оттого, что тяжело сложилась жизнь у этого трудолюбивого и доброго народа.
Я спрашивал, не помнит ли кто вас, матушка, но всюду встречал отрицательный ответ. И только одна из старух вспомнила юную Росицу, которую гвардейский офицер увёз в Россию.
53
О чёрт! (тур.).
54
Водки (болг.).