Страница 15 из 150
Теперь Константин Кесяков подполковник и командир первой дружины болгарского ополчения. Генерал Столетов попросил откомандировать к нему Кесякова, как только было принято решение о создании болгарского войскового соединения.
Последняя дружина покинула паром. Воины строились поротно. В голову колонны пронесли Самарское знамя, полотнище колыхалось на ветру.
Подполковник вспомнил день, когда знамя вручали ополчению. Тогда Кесяков переводил дружинникам, о чём говорили самарские гости и присутствовавший при вручении знамени главнокомандующий Дунайской армией.
А над Систово, над широким Дунаем, над ближними и дальними полями понёсся молчавший многие и многие годы колокольный перезвон. Из города встречать своих болгарских войников, в строгом облачении, с хоругвями и иконами, шли священники, валил народ. Было торжественно и празднично.
Ворвавшись с драгомировской дивизией в Систово, поручик Узунов так и не успел как следует разглядеть этот городок. Потому, едва ополченцы переправились через Дунай, Стоян приступил к знакомству с городом. Посмотрел развалины стен лагеря римских легионеров. Подивился множеству магазинчиков и торговых палаток. Городок-то не так велик. Походил по базарам. У каждого своё назначение: на одном лошадей продавали, на другом – свиней, а вот на третьем – вино бочками.
Болгары то и дело заговаривали со Стояном, приглашали домой. Систовцы всю теплоту сердца отдавали своим болгарским войникам. Они зазывали дружинников в гости, пели вместе с ними родные песни, играла их музыка. И только тихо было в домах, где жили турки, да ещё у тех немногих болгар, которые служили Порте либо своим жизненным укладом хотели походить на турецкую знать.
Стоян бродил зелёными улицами, вдоль плетней и оград из булыжника, любовался каменными домами под красной черепицей, попадались двух– и даже трёхъярусные, с балконами, за каменными оградами, увитыми виноградом. Долго стоял на центральной площади, поражённый великолепием белого православного храма. Турки не разрушили его. Однако специальный фирман[46] запрещал болгарам строить высокие церкви.
У причалов на Дунае тесно от складов и пакгаузов австрийского пароходного агентства. От порта мощённая камнем улица, усаженная тополями, потянулась вверх, в гору.
В центральной части города – училища, торговое и рисовальное…
Улица вывела Стояна в старый район города, где кривые переулки, тупики, глинобитные либо сырцового кирпича дома, а вторые ярусы нависали над пешеходными тропинками. В нижних же размещались торговые лавочки старьёвщиков, огородников или мастерские разного ремесленного люда.
У небольшого ухоженного дворика, в тени вишен и яблонь десятка три ульев: жужжали пчёлы, копошился пасечник.
Стоян засмотрелся. Пасечник поднял голову, откинул с лица защитную сетку. Увидев офицера, заторопился к нему, распахнув калитку, пригласил, мешая русские слова с болгарскими:
– Сердечно прошу на гостуване.
Старый усатый пасечник в куртке из домотканого сукна и барашковой шапке усадил гостя под разлапистым орехом, поставил на стол глиняную миску, до краёв наполненную душистым мёдом, нарезал пшеничного хлеба и, налив в стаканы виноградного вина, произнёс:
– За братьев наших, Московцев, за деда Ивана!..
Лишь под вечер Стояна с трудом разыскал Райчо Николов.
– Моя сестра, поручик, заждалась нас…
В доме на каменных сваях было полутемно и пахло топлёным молоком и брынзой. Поручик осмотрелся. Он впервые в гостях у болгар. Кухня, навесные полки, уставленные начищенной до блеска медной посудой, в шкафу стопка глиняных мисок и тарелок, расписные чашки. Деревянный пол, на нём разноцветная лоскутная дорожка. В просторной горнице под ногами домотканый коврик, старый комод, на нём вязаная накидка. Напротив, у стены, железная кровать с белыми дутыми шарами покрыта сотканным из шерсти лежником, а на нём гора подушек. У кровати вычиненная шкура овцы. Мех пушистый, высокий. Посреди горницы празднично уставленный низкий столик.
Старшая сестра Николова, тётушка Параскева, как называл её Райчо, одетая в платье из грубой шерсти, встретила их приветливо и, усадив на плетённые из виноградной лозы скамейки, долго всматривалась в лицо брата. Потом поправила чёрный платочек на седой голове, сказала:
– Ты запомнился мне мальчиком, Райчо, а сейчас вижу морщины и седину. Ты жив, мой дорогой брат, а сколько раз я оплакивала тебя. Печально, не довелось увидеть тебя в этой одежде нашему Антиму.
– Муж тётушки Параскевы, – шепнул капитан. – Его в апрельские дни убили башибузуки.
В горницу, внеся дымящееся блюдо с мясом, вошла стройная девушка, смуглолицая, с чёрной косой до пояса и в сарафане поверх вышитой рубашки. Улыбнулась добро.
– Обратите внимание, поручик, на мою племянницу. У неё редкое имя – Светозара. В молодости муж тётушки побывал в Сербии и привёз оттуда это имя. В тот год тётушка ждала ребёнка. Рассчитывали – будет мальчик, а родилась булка[47]. – Николов лукаво поглядел на сестру: – Вот и носит моя племянница почти мужское имя. А какая красавица! Обратите внимание, поручик. Представьте, сегодня сам впервые увидел её.
От такой похвалы девушка зарделась. Потупив глаза, присела за стол напротив Стояна. Вот она подняла очи, и поручик увидел, что они у неё голубые, как чистое небо, а тонкие брови чёрные и ресницы длинные, каких Стоян не видел ни у кого. Узунов смотрел на Светозару зачарованно. Тётушка Параскева заметила, сказала, перекрестившись:
– Слава Всевышнему, теперь не надо прятать Светозару от проклятых турок. Ты ведь помнишь, Райчо, как янычары увезли нашу тётушку Любомиру. Ей и шестнадцати в ту пору не было. А Светозара так похожа на неё.
Тётушка Параскева заботливо положила деревянной ложкой на тарелку Стояна горячее мясо с луком, а на лепёшку из кукурузы кусок брынзы с пучком пряно пахнущей травы.
Николов поднял керамическую чашу:
– Выпьем сливовицы, поручик, в память о хозяине этого дома.
Тётушка Параскева кивнула согласно и, пригубив чашку, кончиком платка вытерла набежавшую слезу:
– Сколько, братушка, я слёз пролила, ночей недоспала. Не думала, что спасся ты. Россия, мать добрая, приютила. В неволе всё мы на восток поглядывали. – Натруженной ладонью погладила Райчо по щеке. – Ты пришёл с русскими братушками освободить нас, и с тобой наши болгарские войники. Господи, я дожила до такого красного дня, когда могу ходить по родной земле, не боясь разбойника-башибузука и янычара…
Поручик Узунов за те полтора месяца, что провёл среди ополченцев, чуть-чуть научился понимать по-болгарски и теперь по отдельным словам и ласковому тону угадывал, о чём говорит тётушка Параскева, и у него на душе было тепло, и приятно сидеть в этом доме за круглым столиком и смотреть на Светозару.
Она подняла на офицера глаза, спросила, смущаясь:
– Вам нравится наш город?
– Да, в нём много интересного и немало больших красивых домов.
– О, это дома чорбаджи.
– Как вы сказали? – переспросил Стоян.
В разговор вмешался Райчо:
– Так в Болгарии называют тех богачей-болгарцев, какие служат Османской империи. Они стараются и в обычаях, а нередко и в религии следовать туркам.
– Им, наверное, и приход русской армии не доставил радости?
– Естественно! Некоторые из них успели удрать с османами, другие затаились. Запомните, поручик, они будут искать себе у русской администрации поддержки.
– Я думаю, не найдут, – заявил Узунов.
– Как сказать, как сказать, – засомневался капитан.
…Сутки минули, и вслед за Передовым отрядом Дунайской армии болгарское ополчение двинулось долиной Янтры-реки на Великое Тырново, но Узунов и Николов ещё неделю по делам резерва задержались в Систово. Они жили у тётушки Параскевы, и Стоян каждый день виделся со Светозарой. Она копалась в огороде или стряпала на кухне, улыбалась Стояну при встрече. Поливать грядки Светозаре помогал денщик поручика, молодой войник Асен. Он рассказывал Стояну, что его семья осталась в деревне за Балканами, а сам он после Апрельского восстания бежал в Сербию. Когда узнал о формировании болгарского ополчения, в числе первых добрался к месту расположения дружин.
46
Указ султана, шаха (тур.).
47
Невеста (болг.).