Страница 135 из 150
Лошади были вычищены и убраны образцово. Хвосты и гривы разобраны руками и примочены пивом. Копыта замыты, и на подковах рашпилем наведена «бронза». Каждая пряжка горела золотом, железо мундштуков было как чистое серебро. Вахмистр лейб-гвардии Конного полка укоризненно качал головою, увидев, что у его императорского высочества корнета Дмитрия Константиновича пена упала на кольцо мундштука.
– Ваше императорское высочество, дозвольте обтереть-с…
Пёстрым носовым платком вахмистр обтёр пену.
Казённые солдатские лошади стояли, подобравшись, как монументы. Не то было с офицерскими. То вдруг затанцует, испугавшись, когда сзади хлопнули дверью, то взовьётся на дыбы, то нервно ударит задней ногой.
– Господа, прошу не разравниваться, – десятый раз повторяет начальник 1-й гвардейской кавалерийской дивизии граф Александр Иванович Мусин-Пушкин.
На правом фланге ординарцев, в нарядном алом кунтуше с откидными рукавами, расшитом серебряным галуном и кавказской тесьмой, на раскормленном гнедом жеребце стоит красавец конвоец принц Персидский. За ним в затылок – громадный детина – 2 аршина 13 вершков роста – все удивляются, как будет он джигитовать на своём небольшом, поджаром коне, – унтер-офицер Магомет Алдатов. У него длинная, в мелких завитках и колечках, чёрная как смоль борода и детские ясные, с длинными ресницами чёрные глаза. Он в кольчуге из стальных цепочек и в низком стальном шлеме. За ним стоит «посыльный» от Конвоя гуриец Амилохвари в алом кунтуше, обшитом собольим мехом… Какою-то индийской сказкой Шехерезады веет от этих красивых древних кавказских костюмов.
Подле Горского наряда поместились ординарцы от Терского и Кубанского эскадронов Конвоя – они в ярких красных черкесках, обшитых кавказским галуном и с блестящими серебряными газырями, Николаевского кавалерийского училища, Учебного эскадрона, кавалергардов и Конного полка в золотых касках с белыми волосяными султанами, от эскадронов лейб-гвардии Казачьего и Атаманского дивизионов и Уральского эскадрона в алых, голубых и малиновых мундирах, потом ординарцы от гвардейской Конной артиллерии.
– Лярский!.. Лярский!.. – окликает вполголоса ординарец Конной батареи поручик Кузьмин-Караваев красивого высокого офицера в адъютантской форме. – Лярский, скажи мне, как ты делаешь, что у тебя каска никогда не слезает на галопе на затылок.
– А ты её – квасом!..
– Ка-ак?..
– Смочи тулью квасом. Она и прилипнет ко лбу – не шелохнётся.
– Ква-асом!.. Да где же достать-то теперь квасу?..
Но расторопный артиллерист-вестовой, стоявший сзади своего офицера, услышал разговор и побежал в швейцарскую каморку, и уже несёт оттуда графин тёмного хлебного кваса…
– Господа офицеры, прошу не разравниваться, – кричит – и в который уже раз – граф Мусин-Пушкин.
Вдоль длинной стены манежа правым флангом к воротам построены караулы. С края стоят в алых длинных черкесках конвойцы внутреннего дворцового караула, рядом с ними взвод такого же караула от кавалергардов в белых колетах и касках с султанами, потом в голубых мундирах караул от лейб-гвардии Атаманского полка.
Левее этих караулов построены взводы военных училищ.
Юнкера стоят, так напряжённо вытянувшись, что кажется, что они и не дышат. Не шелохнутся чёрные волосяные султанчики их кепи.
– Ты дал бы им «вольно», – шепчет офицеру, командиру взвода Павловского училища, красивый рыжеусый семёновец.
– Они у меня и так «вольно» стоят, – удивляясь предложению, отвечает училищный офицер.
– А что же у тебя значит стоять «смирно»?..
– А вот когда совсем дышать перестанут, затаят дыхание.
Сейчас за юнкерами блестят трубы и барабаны музыкантов лейб-гвардии Сапёрного батальона и стоит его рота со знаменем – наружный караул Зимнего дворца и рядом с нею взвод лейб-гвардии Финляндского полка – внутренний караул дворца, и потом длинной линией алых лацканов, блестящих пуговиц, тесаков и белых ремней вытянулись взводы и полуроты городских караулов.
Тут – полная тишина и неподвижность. Обойдёт офицер, одёрнет полу мундира, поправит подсумок, пробежит вдоль фронта проворный ефрейтор с щёткой, смахнёт пушинку, обмахнёт сапоги.
Против караулов, вдоль другой стороны манежа – сплошное сверкание эполет, перевязей, шарфов и сабель… Там не смолкает нестройный гул голосов, повторяемый эхом манежа. Все подходят и подходят туда, то поодиночке, то по два, то по три офицеры в парадных мундиpax, и чем ближе стрелка часов к половине двенадцатого, тем торопливее шаги прибывающих. Последние бегут, придерживая сабли… Опоздаешь – хорошо если только выговор, а может быть и гауптвахта…
Здесь – «лавочка»[219].
О чём, о чём не говорят только здесь! Какие новости не передают! О спектакле в Михайловском театре, о том, что вот теперь Великим постом, кроме первой, четвёртой и страстной недель, будут разрешены представления в Большом и Александрийском театрах, что приезжает немецкая труппа, о том, как танцевали на масленице Петипа и Вазем, и что Вазем вовсе не лучше Соколовой, и о том, что вот упорно говорят, что сегодня государь даст конституцию, и хорошо ли это будет?..
– Неужели у нас – парламент? – говорит бледный поручик Гренадерского полка. – Русский парламент! Не звучит как-то…
– Да вот – газеты пишут…
– Ну мало ли что они пишут? Всё одна брехня!..
– A mamselle de Sa Majeste будет императрицей?..
– Ну-ну!..
– Слышали – Желябов арестован…
– Это кто же такой – Желябов?..
– А тот, знаете, что подкопы на железных дорогах делал… Народоволец…
– По всем ним верёвка плачет…
– М-мер-рзавцы!..
– На такого государя делать покушения!..
– А?.. Не узнаёшь?.. А помнишь – «на Шипке всё спокойно», и мы подошли тогда…
– Боже мой!.. Пустынин!.. Какими судьбами!.. У Брофта с тобой на «ты» выпили…
– И пили и пели под «Postilion»[220]…
– Да вот и война прошла. Славян освободили… Ты что же?..
– В Академии грызу гранит науки… Говорят, – конституция будет.
– Ничего такого, милый, не слыхал…
– Пора и нам в Европу…
Шумит разговор, двоится эхом, перескакивает с одной темы на другую.
– Радецкому – Белого Орла…
– Рыкачёв получил лейб-гвардии Волынский полк.
– Серёгина на семь суток на Сенную площадь упекли…
– За дело… Сумасброд! А на Сенной – неважно… При Комендантском-то много лучше.
– Среди морских офицеров оказались народовольцы…
– Какой ужас!..
– Некий Дегаев их выдал…
– Какая мерзость – в офицерской среде заговоры и доносы.
– А декабристы?
От ворот манежа, отражаясь эхом, раздаётся голос унтер-офицера манежной команды. Откуда только подбирали эту команду таких голосистых унтеров?!
– Его им-пер-ратор-рское высочество великий князь Николай Николаевич стар-ршой изволят ех-ха-а-ать!!
Двоится, троится манежное эхо. Стихают, умолкают разговоры в офицерских группах. Всё подтягивается и подравнивается. По ту сторону манежа раздаётся одинокая команда дежурного по караулам:
– Смир-рна!.. Развод! На плечо!.. Господа офицеры!..
Великий князь обходит караулы.
На часах ровно половина двенадцатого. Поздоровавшись с караулами, великий князь подходит к офицерам.
Сколько тут его соратников по войне, участников тяжёлого Забалканского похода. Для каждого великий князь найдёт ласковое слово, о каждом вспомнит. Но тот же унтер-офицерский голос прерывает его беседу.
– Их-х сиятельство военный министр изволит ех-ха-а-ать!
Великий князь командует разводу: «Смирно!»
В полной тишине военный министр обходит караулы. Он всё поглядывает на стрелку больших манежных часов. Стрелка подходит к двенадцати.
От ворот несётся голос:
– Их-х импер-ратор-рское величество изволят ех-ха-а-ать!!
219
Скамейка подле избы, где собираются досужие кумушки посудачить да посплетничать.
220
«Почтальон» – любимая песенка во время русско-турецкой войны. Её играли во всех румынских ресторанах.