Сошествие ангелов

Он всегда находил, что такие посмертные маски несли в себе ощущение пустоты.

Они воспроизводили выражение и черты рассматриваемого лица, но после смерти они неспособны были изобразить свою настоящую суть. В них отсутствовало нечто жизненно важное, нехватка выражения и детализированности низводили маску до уровня карикатуры.

То же самое было и с масками Сароша. Захариил был уверен, что поэт вероятно смог бы найти поэтическую метафору к факту того, что сарошийцы вели жизнь из-за маски, но он видел только культуру, привыкшую к скрывании вещей.

Захариил не был поэтом, но он понимал, что лицо было существенным инструментом для человеческого общения; оно открывало мысли своего владельца и его настроение тысячью мимолетными знаками. Тем не менее, в общении с сарошийцами, Империум был лишен этого источника информации, и был вынужден иметь дело с пустыми, вечно улыбчивыми фасадами.

Не удивительно, что было столько проблем с приведением этого мира к согласию.

Также, существовал вопрос об уголовном правосудии на Сароше, а точнее об его нехватке.

И вновь, Кургис поднял для него этот вопрос.

– У них нет тюрем, – сказал ему Белый Шрам во время их встречи после обмена командованием. – Один из инспекторов отметил это, когда она проверяла воздушные пикты Шэлула. Она сверилась с картами всех остальных поселений на Сароше и обнаружила одинаковую деталь: никаких тюрем, а также чего-либо, где могли содержаться заключенные.

– Не каждая культура заключает своих преступников, – сказал Захариил.

– Правда, – кивнул Кургис. – Мы на Чогорисе так не делали. В старые времена, до того, как пришел Империум, мы следовали закону степей. Это был жесткий кодекс, соответствовавший обстановке. Человек, сотворивший преступление, мог быть наказан закидыванием камнями до смерти. Или мы могли искалечить его, или оставить его умирать на дикой природе без воды, еды или оружия. Если он убил другого человека, он мог быть порабощен и вынужден был бы служить семье умершего множество лет, пока бы не погасил долг крови. Но сарошийцы считают себя цивилизованной культурой. По моему опыту, цивилизованным людям не нравится, когда их правосудие остается настолько простым. Они любят усложнять вещи.

– А кто-либо просил объяснений у сарошийцев?

– Согласно сарошийцам, на их мире преступление это редкость. Когда преступление доказано, они наказывают преступника, заставляя того работать больше часов в их бюрократической службе.

– Даже убийц? – нахмурился Захариил. – Это кажется маловероятным.

– Тут нечто другое. Как часть процесса согласия, флотские логии исчислители попросили взглянуть на данные переписи Сароша за последнее десятилетие. Я не силен в числах, брат, но что-то, что я услышал, когда логии отрапортировали в стратегиум флота, осталось со мной. Согласно коэффициенту рождаемости планеты и количеству смертельных случаев, записанных в переписи, считается, что население Сароша должно быть намного больше, нежели число, о котором сообщили нам сарошийцы. Когда их спросили об этом, правительство сарошийцев объявило, что данные переписи, наверное, ошибочны.

– О каком числе идет речь? – спросил его Захариил.

– Восемь процентов, – сказал ему Кургис. – Пускай это не звучит очень много, я знаю, но если вычисления являются правильными, то это значит, что за прошедшие десять лет на Сароше исчезло более семидесяти миллионов человек.

Это была замечательная ночь. Поскольку Риана шла улицами и переходами города Шэлула, она изумлялась необычайным достопримечательностям, которые она видела вокруг себя. Фестиваль, о котором ранее говорил Дюзан, был в самом разгаре. Улицы были переполнены людьми в масках, шоссе полнились цветом, когда легионы гибких танцоров ритмично проходили по ним в диковинных костюмах, таща за собой воздушных змеев и длинные бумажные хвосты.

Она видела жонглеров и разрисованных клоунов, акробатов и ловкачей, лицедеев и мимов, танцоров. Она видела гигантов на сваях, пожирателей меча и людей, дышащих огнем, и, что было выше всего этого, она слышала музыку.

Странные звуки доходили до нее со всех концов карнавальной толпы. Песни Сароша были красивы, но все же трудны. Они постоянно изменяли настроение, меняясь между сложными образцами гармонии и разногласием, выражаемым в противоречивых эмоциях печали и безудержного веселья.

Она слышала ноты и ключевые изменения, о существовании которых она даже не догадывалась, как будто это музыка нарочно расширяла ее слуховой диапазон.

В основе всего этого, почти незаметной, лежала наиболее потрясающая ритмическая вариация из всех, что она слышала в своей жизни.

Вслушиваясь в звуки Сароша, Риана впервые поняла, насколько роскошной и прекрасной могла быть музыка. Она всю свою жизнь училась на композитора, но ничего из того, что она написала, не могло сравниться с удивительными звуками, отголоски которых она слышала на улицах. По-своему, это был опыт настолько же ценный, как и аромат цветов на балконе.

Дюзан был возле нее, его рука была у ее локтя, ведя ее сквозь толпы. Ранее в этот день, когда Риана приземлилась, им сказали, что власти Сароша назначили каждому из них путеводителя, чтобы гарантировать то, что они не потеряются. Она предполагала, что Дюзан был назначен, чтобы приглядывать за ней, который всегда был подле нее, чтобы уберечь от неприятностей.

Когда они встретились впервые, она спросила, чем он занимается. Дюзан сказал ей, что он – экзегет. Насколько она поняла, он был профессиональным толкователем. Из-за масштабов бюрократии на Сароше, даже относительно тривиальные правительственные дела легко могли стать чрезвычайно сложными, поскольку насчет этой проблемы высказывалось дюжины бюрократов, каждый с иной интерпретации уставов планеты.

Иногда такие ситуации перерастали в продолжительные споры, длящиеся до двадцати лет или более, даже после того, как вовлеченные в это дело уже забыли вопрос, который и вызвал первоначальный тупик.

Для таких обстоятельств и существовал экзегет, чтобы исследовать причину спора и объяснять ее борющимся сторонам, чтобы гарантировать, что они полностью ее поняли.

Это была любопытная система, но независимо от византийской сложности местного обычая, Риана пережила намного менее дружелюбные эскорты. В первые месяцы имперского присутствия, в тех немногих случаях, когда она получала разрешение исследовать Сарош, она сопровождалась половиной взвода солдат Имперской Армии, следуя за ней подобно теням.

Это раздражало, не говоря уже о трудности установить контакт с местными жителями, когда за твоим плечом скрывалась тяжеловооруженная команда.

К счастью, в последующие месяцы, по настоянию Избранного лорда-губернатора Фурста, флот принял более просвещенный подход. Сарош мог и не быть на сто процентов покорным, но было решено, что он был достаточно безопасен, чтобы разрешить имперскому персоналу пребывать там без полного военного эскорта.

В то же время, в надежде навести мосты между местными и имперцами, Армия и командиры флота начали разрешать все большему количеству людей посещать Сарош в отпуске.

– Сюда, – сказал Дюзан.

В какой-то момент ночи он начал вести ее через улицы, будто имея на уме некую конкретную цель. Хватка на ее локте стала более жесткой, но она едва это заметила. Опьяненная музыкой и ароматом фиолетовых цветов, она позволила ему вести.

– Куда мы идем? – спросила она его, смутно понимая, что ее слова звучат нечленораздельно.

– Там есть место, где они создают лучшую музыку, – произнес он из-за маски. – Это всего лишь немного дальше.

Он начал идти быстрее, хватка его руки вынудила ее ускорить шаг, чтобы успеть за ним. Оглянувшись вокруг, Риана внезапно осознала, что они оставили главные бульвары позади серии изогнутых, узких улочек.

Было темно. Светящиеся сферы, которые когда-то летели за их головами, покинули их, оставшись где-то позади. Они были одни в ночи, единственный свет исходил от серебряного серпа луны высоко вверху.