Черная моль

Зверев пошел другим путем: он забрался в бумаги, целыми днями просиживал в главке и райкоме партии. И здесь выяснились чрезвычайно важные обстроятельства.

В свое время Плышевский по просьбе Чутко дал, оказывается, письменные объяснения причин, которые привели к срыву работы раскройного цеха в первые месяцы после назначения туда Жереховой. При этом Плышевский ссылался как на неопытность ее, так и на объективные причины: отсутствие необходимого сырья и участившиеся поломки машин и конвейера, за что к ответственности был привлечен главный механик. Что же касается значительного перевыполнения плана в предыдущие три месяца, то, по словам Плышевского, это объяснялось в то время избытком сырья, неожиданным завозом его сверх всяких планов и, конечно, опытом и организационным талантом прежнего начальника раскройного цеха.

Зверев приступил к дотошной проверке каждой буквы этого документа.

Итак, почему же цех перед назначением Жереховой так значительно перевыполнял план? Неожиданный завоз сырья? И Зверев полез в документацию главка. Он охотился там за каждой бумажкой, за каждой цифрой с азартом и терпением, отличающими истинного охотника. И вот начались первые открытия. Из бесчисленных папок и сводок были выужены нужные данные. Оказалось, что завоз такого количества сырья был отнюдь не «неожиданным», его добился сам Плышевский, бомбардируя главк и поставщиков докладными записками, рапортами, письмами и телеграммами. Мотивировал он это тем, что создалась якобы опасность частичной приостановки в работе раскройного цеха из-за сильного износа некоторых машин и нужно во что бы то ни стало создать задел раскроенных деталей для того, чтобы обеспечить нормальную работу остальных цехов.

Чем дальше погружался Зверев в изучение документов, тем все яснее и яснее проступала перед ним широко и тонко задуманная комбинация: оставить цех без сырья, когда туда придет Жерехова, сорвать ей выполнение плана. Все было задумано для того, чтобы смять, раздавить, довести до отчаяния, парализовать волю и разум неопытного, доверчивого и мягкого человека, а потом развратить его бешеными, легкими деньгами и, шантажируя, сделать игрушкой в своих руках.

И Зверев, отнюдь не новичок в таких делах, невольно по-человечески ужаснулся при мысли, что же пришлось пережить этой женщине, когда она, опутанная шайкой матерых преступников, вдруг полетела в пропасть. И еще Зверев подумал, что это, пожалуй, самое страшное из всех преступлений, которые совершают люди типа Плышевского. И за это им нет и не должно быть пощады!

С гудящей головой, почти ослепленный бесконечным потоком цифр, параграфов, неведомых раньше терминов и названий, Зверев возвращался поздно вечером домой. Торопливо проглотив ужин, он валился без сил на кровать, зарываясь головой в подушки, словно прячась от кого-то, и забывался беспокойным, тревожным сном.

Наутро, как всегда спокойный, подтянутый, Зверев опять появлялся в коридоре главка, и сотрудники, поглядывая на него, недоумевали, кто этот молчаливый, худощавый, с воспаленными глазами человек, который чуть ли не неделю с утра до вечера сидит в отведенном ему кабинете и изучает папки с отчетностями.

В один из этих дней в главк был вызван главный механик фабрики. Перед Зверевым предстал щуплый рыжеватый человек в помятом костюме, лицо усталое, озабоченное, встревоженное. Он нерешительно постучался в дверь и, зайдя, остановился у порога. «И это главный механик!» — с огорчением подумал Зверев.

— Садитесь, товарищ Захаров, — сухо произнес он. — Я тут проверяю по отчетностям за прошлый год состояние станочного парка на фабриках. В связи с этим есть у меня к вам вопросы.

— Слушаю вас, — с готовностью отозвался Захаров.

Зверев не спеша сдвинул в сторону папки, потом достал блокнот, где были записаны вопросы. Он не мог побороть внезапно вспыхнувшей неприязни и теперь тянул время, чтобы взять себя в руки. Разговор надо было провести неофициально, расположить к себе этого человека, толкнуть на откровенность. Впрочем, Зверев уже не очень надеялся на успех.

— Так вот какие вопросы, — произнес наконец он. — В мае ваш главный инженер сообщал, что сильно изношено оборудование в раскройном шапочном цехе и в связи с этим планируется даже частичная приостановка работы там. Но ее не произошло. А вместо этого спустя три месяца за частые поломки вам было дано взыскание. Как же все это понять?

Зверев скосил глаза на Захарова и еле сумел подавить безнадежный вздох: таким растерянным и подавленным выглядел сейчас главный механик.

Трудно было даже предположить, что в эту минуту в душе Захарова шла напряженная борьба. Что-то новое, лишь недавно родившееся в нем и еще пугавшее своей дерзостью, толкало его на непривычно смелые поступки, последствия которых он не в состоянии был предвидеть и в успех которых не мог поверить. От напряжения на лице Захарова проступили красные пятна, он судорожно глотнул воздух и вдруг торопливо, но убежденно произнес:

— Все было не так. Да, да…

— Что не так? — удивился Зверев.

Но удивился он не столько тому, что услышал, сколько необычайной перемене, происшедшей вдруг с Захаровым. Выпалив эту, с таким явным трудом давшуюся ему фразу, он неожиданно успокоился, твердо посмотрел в глаза Звереву, и в этом взгляде можно было прочесть отчаянную решимость вести прямой и до конца правдивый разговор. Один только взгляд! И неожиданно совсем другим предстал перед Зверевым этот усталый, совсем, казалось бы, невзрачный человек. Так украшает людей внутренняя сила и убежденность в правоте своих поступков.

— Я вам скажу сейчас, что именно было не так, — ответил Захаров. — Парк станков в цехе не изношен, приостанавливать его работу не собирались, взыскания я не получал. А поломки действительно были. Но главный инженер, как я понял, нарочно загрузил мой отдел другими заданиями и велел говорить Жереховой (это был новый начальник цеха), что исправлять поломки сейчас некому. А я… я подчинился. Вот как все было.

Зверев внимательно слушал, каждую минуту опасаясь нового перелома в настроении этого странного человека.

— Это надо все записать, — сказал он, придвигая блокнот. Но Захаров не собирался больше робеть.

— Пожалуйста, — даже усмехнулся он. — Я могу повторить это и в глаза главному инженеру.

— Нет, пока этого не требуется, — строго и с ударением ответил Зверев. — Имейте в виду, ни в глаза, ни… за глаза. Вы меня понимаете?

Он каким-то внутренним чутьем почувствовал, что на этого человека, оказывается, можно положиться, что это его союзник. Захаров сейчас же уловил новую интонацию в голосе своего собеседника и понял ее значение. А это было сейчас для него самым важным в той ожесточенной борьбе, которую он вел с самим собой и со всем, что было в нем прежде.

— Очень хорошо понял, — благодарно и радостно улыбнулся он.

И вот наконец настал день, когда все, что было добыто Зверевым и Ярцевым, легло на стол комиссара Басова. Вся жизнь Марии Павловны Жереховой, вся ее тяжкая, уродливая, трагическая судьба прошла перед глазами этих трех людей. Вопрос теперь стоял так: как поступить дальше с этой женщиной, как ее спасти, если не поздно?

Когда Жерехова пришла в тот день на работу, первым увидел ее начальник охраны Дробышев, случайно оказавшийся в тот момент в проходной.

— Мария Павловна, что с тобой? — с тревогой осведомился он. — Тебя же не узнать. Глянь, вся почернела даже. Случилось что-нибудь?

— Много больно знать хочешь, — по привычке отрезала Жерехова, но тут же торопливо добавила: — Заболела, вот и все. Ну и… ночь не спала.

— А зачем пришла? Врача надо было вызвать.

— Иди ты со своим врачом!..

Жерехова зло сверкнула глазами и, закусив губу, отвернулась.

Но от Дробышева не так-то легко было отделаться. Это был, пожалуй, единственный человек на фабрике, на которого совершенно не действовала манера Жереховой разговаривать с людьми. И в тот момент Дробышев не разозлился и не обиделся. В прошлом кадровый строевой офицер, он умел разговаривать с самыми разными людьми, которых судьба забрасывала в его подразделение, инстинктом угадывая тот единственно верный тон, который надо было принять в таком разговоре.