Страница 4 из 5
– Я оставлю за собой должность заведующего отделением экспериментальной хирургии.
– Несовременный ты все-таки какой-то, – покачал головой Судаковский. – Впрочем, ты всегда был не от мира сего.
Секретарша внесла на серебряном подносе кофе в серебряном кофейнике. Чашки старинного фарфора, серебряные чайные ложки, заграничные печенья, цукаты, дорогие импортные конфеты – гостеприимство было поставлено на широкую ногу. В общем, как писала в свое время, правда, по другому поводу, «Комсомольская правда»: «Если делать, то по-большому».
– И куда ты повезешь свою внутреннюю эмиграцию? Хочешь, я отправлю тебя в Портофино, в Италию? Обалденное место! – сказал Павел Анатольевич, разливая кофе.
– Жена меня уже вывозила на Мальту и на Маврикий, а я хочу в свой народ!
– Ты кто, Лев Толстой?
– Толстой – это перебор. Я максимум Горький. Я ведь вижу реальную жизнь только в страдающих глазах моих пациентов.
Олигарх задал привычный для него вопрос:
– Деньги тебе нужны?
– Мне тебя жаль, Павлик! Ты всех подозреваешь в том, что они желают вытащить из тебя кругленькую сумму.
– Так оно и есть, желают! – улыбнулся Павел Анатольевич.
– А у меня денег навалом, – гордо похвастал Каштанов перед президентом могучего банка, имея в кармане две тысячи рублей. – Меня жена снабдила. А пришел я к тебе, чтоб ты не волновался, потому что я на некоторое время исчезну!
Павел Анатольевич мгновенно сообразил:
– Ты намылился к Сашке? В заповедник?
– Там никто не берет трубку. Я пока что перекантуюсь в Москве пару деньков.
– Давай у меня. Дома или на даче – выбирай!
– У тебя Полина меня достанет. Вычислит, где я...
– Так ты что, все-таки от нее уходишь?
– От такой не уйдешь! – покорно сказал доктор.
Павел Анатольевич нажал на кнопку интеркома и сказал секретарше:
– Наташа, закажите номер в гостинице на имя Каштанова Антона Михайловича!
– Никогда еще в Москве не жил в гостинице, – улыбнулся доктор.
А президент торжественно заговорил:
– Тошка, мы с тобой дружим с первого класса. В этом году, в сентябре, исполнится сорок пять лет. Я приеду к вам с Сашкой, отметим нашу дружбу! Почти золотой юбилей!
– И надеремся, как когда-то! – мечтательно произнес академик медицины.
– Ты имеешь в виду первый класс школы? – озорно подмигнул банкир.
Часы на Казанском вокзале показывали без десяти минут семь. Полюшко-Поле неслась по перрону со свертком в руке. Она влетела в шестой вагон, но вскоре вновь в растерянности вернулась на платформу и принялась озираться по сторонам. Антон Михайлович не появлялся.
– Перепутал вагон, что ли! – в сердцах воскликнула Полина Сергеевна, обращаясь к проводнице. – Вот оболтус!
– Сколько лет оболтусу? – спросила проводница.
– Пятьдесят два! – сказала жена оболтуса.
Ровно в семь поезд дернулся и начал движение, покидая столицу.
Полина Сергеевна сердитой походкой зашагала обратно. На фоне уходящего состава она машинально развернула сверток и начала жевать что-то вкусненькое, припасенное для своего большого дитяти.
Вернувшись домой, она обнаружила, что чемодан по-прежнему стоит в центре кабинета, пиджак с лауреатской медалью как висел на спинке стула, так и висит. А со стола исчезли лишь паспорт и деньги. Путевка и железнодорожный билет остались на месте. Рядом лежала записка:
«Полюшко-Поле! Не сердись, но я совершаю лауреатский поступок! Твой Каштан!»
Полина Сергеевна возмутилась:
– Это бунт!
В холле фешенебельной гостиницы, в мягких и удобных креслах, нагло, по-хозяйски расположилась пишущая и снимающая корреспондентская братия. Было их не меньше трех дюжин. Все они ждали выхода самой Клаудии Шиффер. Мимо журналистского табора к стойке портье проследовал Антон Михайлович.
– Извините, когда я въезжал, то забыл узнать, это мне друг заказывал гостиницу, а сколько стоит мой номер? – И рассеянный жилец протянул ключ.
Портье взглянул на бирку:
– Этот недорогой. Тысяча восемьдесят рублей в сутки, включая завтрак.
– В сутки? – ахнул Антон Михайлович.
Он достал кошелек, вынул из него свое состояние, пересчитал:
– Значит, за двое суток, я должен...
– Две тысячи сто шестьдесят! – подсказал портье.
– Господи! – вздохнул Каштанов. – Вот возьмите! – Он вытряхнул из бумажника все наличные деньги, включая мелочь. – Ужинать мне сегодня уже не придется!
– Такой известный человек, как вы, Антон Михайлович, и без денег... – Портье позволил себе улыбнуться.
– Можно я от вас позвоню? Это междугородный звонок, но недалеко, в Тверскую область? – спросил Каштанов и, получив позволение, набрал номер.
И снова действие перенеслось в дом с тремя китчевыми тиграми на ковре. Телефон трезвонил, но в доме никого не было, даже ротвейлера. За окном сияло солнце, блики от воды бегали по прибрежным кустам, а рыбак в лодке резко подсек леску и вытащил из воды блестящую рыбину...
В холле отеля Каштанов разочарованно положил трубку.
Одна из журналисток, женщина лет, эдак, тридцати двух, в модной кожаной куртке, с накрашенными губами и ногтями, подбежала к портье:
– А вы уверены, что она все еще в апартаментах?
Портье ответил едко:
– Чтобы избавиться от встречи со всеми вами, мадам вполне могла спуститься по пожарной лестнице!
Репортерша усмехнулась:
– Я бы это знала. Наш человек там дежурит!
– Кого вы ждете? – проявил интерес Каштанов.
– Клаудию Шиффер! – бросила через плечо журналистка, даже не взглянув на собеседника.
– А она кто такая? – простодушно спросил Антон Михайлович.
Журналистка скорбно вздохнула:
– Какой у нас безграмотный народ!
В этот момент в стеклянном лифте отеля показались ножки, самые знаменитые в мире ножки. Лифт спускался. Со всеми репортерами – их называют «папарацци» – начало твориться что-то несусветное. Стадо повскакало с мест и ринулось навстречу великой топ-модели.
Корреспондентка в кожаной куртке, боясь отбиться от стада, тоже рванула с места.
Каштанов вежливо уступил ей дорогу, сделав шаг влево. Оказалось, что журналистке нужно в ту же сторону, и она буквально наткнулась на Каштанова.
Тогда он сделал шаг вправо. Журналистка, пытаясь его обойти, тоже сделала шаг вправо и опять уткнулась в Антона Михайловича.
Он продолжал быть галантным и отступил налево. Журналистка, в свою очередь, попыталась обойти его с другой стороны и в третий раз уперлась в этого проклятого мужчину.
– До чего же вы мне обрыдли, – зло выдохнула она и с силой пихнула препятствие, которое отлетело куда-то вбок и приземлилось на журнальный столик.
Зацепившись ногой за поверженную жертву, корреспондентка сама больно ударилась коленом и, ругнувшись, помчалась к прославленной топ-модели.
С трудом сползая со столика, Каштанов потирал ушибленную поясницу.
– Какая мерзкая особа! – выпалил он.
Портье согласился с оценкой Антона Михайловича:
– Эта дамочка в их банде – самая известная! – Он подскочил к знаменитому врачу и помог ему усесться в кресло. – Где на свете беда – она со своим микрофоном там. Пожар, война, наводнение, террористы – эта дрянь тут как тут!
– А я телевизор почти не смотрю! – Доктор с усилием покинул кресло. – Ну, что ж, поплетусь на паперть!
Прошло двое суток с момента исчезновения Каштанова. Это не помешало Полине Сергеевне вовсю развернуть ремонт, которым она сладострастно верховодила. Сейчас в квартире находился «надежда и опора» Каштанова, его заместитель Ваня. От огорчения он не находил себе места.
– Не понимаю, куда он мог подеваться!
– Ума не приложу! – сокрушенно поддакнула Полина Сергеевна.
– Я звонил в «Волжский утес», он туда не приехал!
– Я вам сто раз говорила, – крикнула мастеру Полина Сергеевна, – чтоб мебель прикрывать не газетами, а целлофаном! – Она снова повернулась к Ивану Павловичу. – Я две ночи не спала! Обзвонила больницы, «Скорую помощь», звонила даже в милицию, ну, эти, как всегда, ничего не знают! Он исчез!