Трафальгарский ветер

Из-за ворот раздался так хорошо знакомый голос:

— Орри! Орри!

Мария стояла у ворот и держала на руках маленького Горацио. На голове у нее был капор, на плечах лежала толстая шерстяная шаль.

— Это мои жена и сын, — сухо произнес Хорнблоуэр. — Прощайте, лейтенант.

Выйдя за ворота, он заключил в объятия Марию и мальчика.

— Орри, мой дорогой, мой драгоценный, — шептала Мария, спрятав у него на плече мокрое от слез лицо. — Ты вернулся! Ты снова вернулся! Посмотри на сына — ты видишь, как он подрос? Так и носится везде целыми днями. Улыбнись папочке, маленький проказник.

Малыш и вправду улыбнулся Хорнблоуэру, но тут же снова спрятал лицо на груди Марии.

— Выглядит он действительно отлично, — сказал Хорнблоуэр. — А как ты, дорогая?

Он отступил на шаг, чтобы получше разглядеть жену. Вторая беременность пока еще никак не отразилась на ее фигуре, разве что в выражении лица зоркий глаз мог уловить легкий намек на ее положение.

— Ах, любимый, когда я вижу тебя, я словно возрождаюсь, — ответила Мария дрожащим голосом.

Было нестерпимо больно сознавать, как близки к истине ее слова, но еще больнее было сознание необходимости сказать Марии, что он должен покинуть ее прямо сейчас, не успев даже толком ни о чем расспросить.

Держа маленького Горацио левой рукой, Мария протянула правую и пощупала ткань мундира мужа.

— Твоя одежда в ужасном состоянии, Орри, дорогой! А мундир-то как помялся. Его срочно необходимо погладить.

— Дорогая… — начал Хорнблоуэр, но Мария жестом остановила его.

— Я знаю, знаю, — быстро проговорила она, — я все поняла, когда твой сундук грузили в карету. Ты должен ехать?

— Боюсь, что это необходимо.

— В Лондон?

— Да.

— И у тебя нет даже нескольких минут для меня… для нас?

— Мне очень жаль, любимая, но это так. Мария изо всех сил старалась не расплакаться.

Она гордо вскинула голову и без слез встретила виноватый взгляд мужа. Лишь подрагивающие уголки губ говорили о глубине ее переживаний.

— А что потом, милый? — голос выдал Марию: она держалась из последних сил.

— Я надеюсь получить корабль, дорогая. Я ведь теперь настоящий капитан, не забывай.

— Знаю… — Какое короткое словечко, и сколько душевной боли.

Возможно, это была чистая случайность, но капитан склонен был полагать, что Мария поступила так нарочно, стараясь отвлечься от охватившего ее отчаяния перед разлукой. Она вытянула руку и коснулась его щеки чуть пониже левого уха.

— Это еще что такое? — спросила она удивленно. — Похоже на краску. Точно, черная краска. Ты совсем не следишь за собой, милый.

— Ты права… действительно краска, — согласился Хорнблоуэр.

Первым его поползновением было отстраниться от жены при таком нескромном проявлении ласки на людях, и только секунду спустя он сообразил, что имела в виду Мария. Сразу же нахлынули воспоминания о той памятной ночи — неужели это случилось только позавчера, — когда он вел за собой по палубе вражеского корабля толпу вопящих головорезов с раскрашенными черной краской лицами. В ушах его снова звучали скрежет стального клинка, наткнувшегося на человеческую кость, крики и стоны умирающих и тщетные мольбы о пощаде. Он снова переживал тот волнующий момент, когда Бедлстоун и Гарни выпустили из пушки девятифунтовый заряд картечи прямо в гущу сгрудившихся в твиндеке французов. Все это происходило позапрошлой ночью, а сегодня перед ним были только Мария и его сын, простые, невинные и ни о чем не подозревающие, да еще толпа равнодушных зевак и родное английское солнышко. Всего один шаг разделял эти два мира, но этот шаг был длиной в вечность и пролегал над бездонной пропастью.

— Орри, дорогой, что с тобой? — встревоженно спросила Мария, заставив Хорнблоуэра вырваться из паутины воспоминаний.

Она вопросительно и изучающе всматривалась в лицо мужа, и было заметно, что увиденное пугает ее. Хорнблоуэр и сам уже почувствовал, как перекосилось его лицо в недоброй гримасе при воспоминании о пережитом. Он понял, что настало время для улыбки и шутки.

— Понимаешь, дорогая, на барже, которая доставила меня на берег, было довольно сложно с умыванием, — сказал он, припоминая, с каким трудом оттирал скипидаром лицо, стоя перед зеркалом на пляшущей под ногами палубе.

— Ты должен отмыть это пятно при первой же возможности. Не сходит, — плаксиво пожаловалась Мария после тщетной попытки стереть краску кончиком носового платка.

— Ничего, дорогая, отойдет.

Лицо его смягчилось, свирепый оскал уступил место нормальной человеческой улыбке, и Мария сразу почувствовала себя намного увереннее. Хорнблоуэр понял, что лучшего момента для прощания ему не выбрать.

— Ну, а теперь до свидания, любимая, — нежно произнес он.

— До свидания, милый.

За время, прошедшее после свадьбы, они виделись с полдюжины раз, но Мария уже успела выучиться нелегкой науке расставания. Она знала, как ненавидит ее непредсказуемый муж всякое внешнее проявление эмоций даже и наедине, а уж на публике во сто крат сильнее. Привыкла она и к внезапным приступам холодной отстраненности с его стороны и научилась не обижаться, тем более, что после таких моментов он сам страдал не меньше нее. Но превыше всего Мария усвоила самый главный урок: на чаше весов, определяющих его поступки, она не весит ничего по сравнению с чувством долга. Она твердо знала, что даже если бросит на эту чашу свою жизнь и жизнь их ребенка, это ни к чему не приведет, кроме тяжелейшей душевной травмы. А на такой риск она пойти не могла, потому что знала, — он будет мучиться еще сильнее, чем она сама.

Вернувшись к почтовой карете, Хорнблоуэр убедился, что его сундук и вещмешок находятся под сиденьем, поставил на него свой драгоценный узел и еще раз повернулся с улыбкой к жене и ребенку.

— Счастливо оставаться, сынок, — сказал он на прощание и был вознагражден еще одной застенчивой мимолетной улыбкой на детском личике. — До свидания, родная. Я буду писать тебе каждый день.

Хорнблоуэр уселся в карету, закрыл дверцу и сразу ощутил странное чувство изолированности. Форейтор вскарабкался на козлы и оглянулся на единстввенного пассажира.

— В Лондон, — бросил Хорнблоуэр.

Кони тронули с места, и толпа зевак проводила экипаж нестройными возгласами, отдаленно напоминающими «ура». Затем копыта зацокали по булыжной мостовой, карета завернула за угол, и Мария с маленьким Горацио скрылись из вида.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Подходит, — кивнул Хорнблоуэр хозяйке.

— Заноси вещи, Гарри! — крикнула та через плечо, и почти сразу на потертых, не знавших коврового покрытия, деревянных ступенях послышались тяжелые шаги сына хозяйки, здорового, но безобидного парня, поднимающего наверх морской сундук капитана.

В комнате было немного мебели: кровать, кресло, умывальник и зеркало, но привыкшему к спартанской обстановке человеку больше ничего и не требовалось. Это была дешевая гостиница, рекомендованная Хорнблоуэру форейтором на последнем перегоне перед Лондоном.

Когда почтовая карета свернула с Вестминстер-Бридж-Роуд на узкую бедную улочку и остановилась у входа, это событие вызвало немалое удивление у местных обитателей. Видно было, что почтовые кареты не часто заезжают в эти края. Возбужденные крики мальчишек, потрясенных случившимся, до сих пор доносились до ушей Хорнблоуэра сквозь узкое оконце.

— Что-нибудь желаете? — осведомилась хозяйка.

— Горячей воды.

— Сейчас принесу.

Хорнблоуэр еще раз осмотрел комнату. Голова у него кружилась от дорожной усталости. Казалось, стоит ему на секунду расслабиться, как все вокруг начнет вращаться. Он тяжело опустился в кресло. Вся спина, особенно ее нижняя часть, болела так, словно по ней долго били дубиной. Было куда удобней растянуться на кровати, но он не рискнул. Сбросив башмаки и мундир, Хорнблоуэр с неудовольствием повел носом — от него исходил весьма неприятный запах.

— Вот вам ваша горячая вода, — объявила хозяйка, боком протискиваясь в дверь.