Страница 96 из 109
Тот, что в платке, подошел к Василию, оттолкнул его в сторону, заглянул в воду.
– Ты что там прятал? - хрипло спросил он Василия. - Золото?
– Видит бог, ничего.
– А что делал?
– Смотрел, как вода белые камни творит…
Разбойник недоверчиво засопел, протянул руку.
– Харач, - властно сказал он. - Харач давай!
Второй, которому надоело ждать, выскочил из-за скалы, отшвырнул Василия на острые камни. Из сумки пешеходца выпала толстая тетрадь в переплете из телячьей кожи. Лохматый коршуном кинулся к ней.
Василий опередил его и схватил тетрадь.
– Это что? Отдай! - сказал первый, кладя руку на пистолет.
– Записи мои о странах, которые видел. На что они вам?
– Отдай! - буркнул лохматый, пытаясь разжать руки Василия. Тот, забыв обо всем, вцепился зубами ему в плечо, лягнул его ногой. Разбойник поскользнулся на мокрых камнях, сбил с ног своего товарища, и тот с воплем рухнул в каменную чашу родника, обдав всех горячими брызгами.
А Василий метнулся в другую сторону и, прижимая к груди тетрадь, полетел куда-то вниз, ломая сучья, сбивая камни…
У «РУКОТВОРНЫХ ГОР»
Поджав босые ноги, дремлет старый Бен-Юсуф в тени тростникового навеса у порога своей лавочки, где пылится на полках несколько никому не нужных глиняных кувшинов да в углу смутно мерцает горка медных подносов. Кто зайдет сюда, если совсем рядом, за глиняной стеной, шумит на всех языках базар? Бен-Юсуфу нет туда доступа, ему нечем заплатить за место.
Площадь пустынна и залита солнцем. Лениво шумит вдалеке море, облизывая синей волной гранитные подпоры набережной, поставленные, говорят, еще по приказу Александра Македонского.
Приоткрыв глаза, Бен-Юсуф видит торчащий посреди пыльной площади каменный обелиск. Кто и когда его поставил и испещрил странными рисунками, он не знает. Живет он в Александрии уже четвертый десяток лет и привык к этому непонятному столбу. Но с недавнего времени он стал по-новому интересен для старого купца. Вот уже третий день вокруг обелиска ходит какой-то человек в черной непривычной одежде. В первый день он долго измерял рукой толщину столба, прикидывал на глаз его высоту. Потом сел на камень, достал из сумки, перекинутой через плечо, толстую тетрадь, чернильницу и гусиное перо и просидел у столба до самого вечера, не обращая внимания на жару. И следующий день он снова провел возле столба.
Вот и сегодня он опять идет через залитую солнцем площадь, тяжело опираясь на посох. Густые черные брови его запорошила пыль. Кто он? Что ему надо от этого столба? Может, хочет его купить? От этой мысли Бен-Юсуф веселеет.
…Видно, правду говорят люди: дорога не имеет конца. Только ступи на нее, и она уведет далеко-далече… Одна дорога незаметно переходит в другую. Они сходятся, переплетаются - и где им конец?
Отправился Григорович-Барский в Грецию, чтобы оттуда с богомольцами вернуться, наконец, домой. А дороги привели его совсем в иную сторону, в знойную страну египетскую. Услышал он от купцов о здешних чудесах и не удержался - приплыл в Александрию,. Видел, как плещутся в мутной нильской воде крокодилы, ночевал у подножия пирамид. Он подробно описал их в своей тетради, назвав «рукотворенными горами». Бродил Василий среди развалин древних храмов, срисовывая «единокаменные» колонны, которые и троим, взявшись за руки, не обхватить. Был Григорович-Барский очевидцем «чуда, которое повторяется ежегодно», когда летом в самую жару вдруг начал широко, по-весеннему, разливаться Нил. Вода вышла из берегов и залила поля. Деревни стали островками. А когда вода, наконец, спала, на полях остался толстый слой жирного, плодородного ила. Сахарный тростник, пшеница, ячмень и овощи буйно пошли в рост.
Летние разливы Нила еще с древних времен привлекали внимание путешественников и казались чудом. Откуда берется столько воды в реке, если месяцами не проливается на землю ни капли дождя?
Это осталось загадкой и во времена Григоровича - Барского. И только более поздние путешественники разрешили ее, открыв после долгих поисков истоки великой реки. Ее питают тающие снега Абиссинских гор и болотистые леса Экваториальной Африки, где летом бушуют тропические ливни.
Девять месяцев прожил Григорович-Барский в Каире, «рассматривал всю красоту, величество и строение града», изучая «обычаи народа египетского». Появились в его тетради рисунки Розетты, Суэца и других городов. Теперь он, удивляя старого Бен-Юсуфа, зарисовывает уже третий день «во удивление зрящим» древний каменный обелиск в Александрии.
По столбу вязью тянутся причудливые значки, врезанные в камень, - одни похожи на растопыренные пальцы, другие - на какие-то цветы. Есть среди этих значков изображения птиц, жуков, загадочных животных, которым и названия не придумаешь. Третий день срисовывает он этот столб и фигурки на нем, ломая голову над их значением. Вероятно, это письмена. Но на каком языке? Не похожи они ни на греческие, ни на латинские, ни на русские. Вот только один рисунок удивительно напоминает родное, русское «живете» (букву «Ж»). Надо их зарисовать как можно точнее, не жалея тщания и труда, а потом двигаться дальше.
ПОД УГРОЗОЙ СМЕРТИ
Богат и многолюден Дамаск, далеко по свету идет слава о его дворцах и тенистых садах, о его базарах, где встречаются Запад с Востоком. Но ныне большой и шумный город словно вымер. Пустынны его кривые и грязные улицы, не торгуется на ста языках толпа на базарах, не звенят молотки в дымных мастерских ремесленников. Положив головы на песок, дремлют у крепостной стены верблюды. Их даже не успели развьючить. Все купцы попрятались по домам, ибо ничем не должен заниматься правоверный во время Рамазана - великого поста. И город спит весь солнечный день. Но когда багровое солнце спрячется за гряду дальних холмов и в крепости весело прогремит пушка, улицы наполнит пестрая толпа. Засверкают огни на базарной площади. Купцы при свете дымных факелов раскинут по коврам свои товары. Вкусным дымком потянет из харчевен, из-под навесов чайханы, что стоит на столбах прямо над арыком. В темное небо полетят воздушные змеи с привязанными к ним светильниками.
Медленно вливается людская река в стрельчатые ворота самой большой мечети Дамаска. В этой толпе входит в мечеть и плечистый человек с черными бровями, почти сросшимися на переносице. Истрепанная и пыльная одежда ничем не выделяет его среди других дервишей. Он входит в мечеть и, сняв, как и все, обувь, оставляет ее у порога, через который не смеет переступить нога немусульманина под страхом мучительной казни…
Василий Григорович-Барский смело проходит вперед, становится в ряд с молящимися, так же, как и они, складывает руки ладонями перед грудью, шепчет для видимости что-то похожее на молитву. А сам внимательно рассматривает уходящие в полутьму колонны, резьбу на стенах. Надо запомнить, что столбов числом сорок, на них искусно вырезаны деревья, звери и птицы. Все надо упомнить, чтобы потом зарисовать в тетради «во удивление зрящим». Ради этого он пришел сюда, презрев смертельную опасность. Все осмотрев, он выходит из мечети и как тень растворяется в уличной толпе.
А потом его можно было встретить у развалин легендарной Трои и на караванной тропе каменистой Аравии. Он зарисовывал в свою тетрадь ливанские кедры и купался в Мертвом море, где соленая вода выталкивала человека как пробку, не давая нырнуть.
Шли годы, и все запутаннее становилась дорога русского пешеходца. Желая пополнить свои знания, Григорович-Барский вторично посещает Египет и Грецию, трижды проходит из конца в конец Палестину.
Все новые рисунки и описания появляются в его тетради. В сирийском городе Баальбек осматривал он развалины древнего храма, украшенные странными рисунками. Над руинами высились огромные каменные колонны, такие высокие, что воздвигнуть их, казалось, могли только сказочные исполины. Местные жители так и называли их «крепостью исполинов».