Страница 16 из 109
– Вашего согласия никто не спрашивает. Такие, как вы, зимовать в Арктике не будут.
– Это какие же, как я?
– Такие, которые в Арктике пристанища искали, - с гневом заговорил Борис Ефимович. - Необитаемый остров хотели найти в советском море. Чтоб волны до них не доставали. Бежали от этих свежих волн, и хозяйства крепкие бросали!..
– Меня никто не раскулачивал!.. - крикнул, отступая, Суетин. - Я по своей воле хозяйство распродал, в город подался! У меня в анкетах пятен нету! Но я здесь не только что за длинным рублем…
– Да, вы здесь не только за длинным рублем, - брезгливо сказал Борис Ефимович. - Вы сюда от советской жизни бежали. Все мне понятно. Только забыли вы, что и здесь советская земля. И здесь вы чужой и лишний…
Сказав это, капитан вышел. Я хотел идти следом за ним, но Суетин ухватил меня за рукав.
– Как же так - лишний? Товарищ дорогой! Вы же влиятельный… Вы с ним поговорите. Я вам все шкуры отдам. Это как же будет? Меня - и вдруг обратно на эту самую Большую Землю… Да не ужиться мне там! А надбавка? Да бог с ней, с надбавкой. Мне тишину нужно… Да я лучше в море спрыгну! В самый что ни на есть туман…
Он был противен и жалок, этот человек, трясущийся, хватающий что-то руками и снова ставящий на место.
– Это в чем же вина-то? В чем? - бормотал он. - Это все, верно, Хлынов, подлюга… И Верка эта! Ничейная баба! Несчастья от нее одни… Да я лучше из маяка ни ногой!.. Товарищ московский, вы с ним поговорите… Нельзя человека все равно как в огонь совать, сгорю я там… Ведь заслуги у меня есть! Иностранные пароходы тут проходили, а я не сбежал… не сбежал!
Я вырвал свою руку, за которую все цеплялся Суетин, и вышел.
В лицо мне ударил ветер. Я жадно глотал воздух, мне казалось, что я несколько минут не дышал.
Борис Ефимович ждал меня.
До катера нас провожал Хлынов.
Капитан отчитывал его:
– Почему же вы не ставили вопрос о Суетине? Вы должны были требовать его удаления с острова.
– Так как же я могу, Борис Ефимович? Маяк - дело особое… от полярной станции - отдельный… Да и я как будто лично заинтересован. Ведь он меня во всех грехах обвиняет… а я вдруг его выселения стану требовать.
– Эх вы!.. - с укором сказал капитан. - А еще начальник полярной станции!.. Вот ваши радисты уплывают вместе с нами, а радиограмму мне еще неделю назад прислали с требованием о вывозе с острова Суетина. Все подробно сообщили, дали тем мне возможность Москве доложить.
– Так, значит… - оторопело сказал Хлынов, - вы уже все знали?
– Знал. Только проверить должен был. Вот и проверил. И образину Суетина, мохнатую и липкую, выявил и вашу… ложную беспристрастность, товарищ начальник полярной станции. Урок вам из всего этого надо вынести. Здесь у нас передовой край. И людей таких, как Суетин, здесь тоже терпеть нельзя. Прощайте, Александр Александрович, - уже смягчаясь сказал капитан. - Передайте привет вашей пианистке.
Хлынов смотрел виноватыми, детскими голубыми глазами. Ветер трепал его огненную бороду и гнал вслед нашему катеру снег и сорванную с волн пену.
КАТЕР В МОРЕ
Ветер доставил много неприятностей Денисюку. У острова Угаданного, где Денисюк должен был работать аэрологом, разгулялся такой прибой, что выгрузка казалась невозможной. Из-за позднего времени года «Георгий Седов» не мог задерживаться. Льды грозили преградить ему обратный путь. Капитан Борис Ефимович вынужден был изменить своей обычной осторожности и вести выгрузку во время прибоя.
Что делалось на берегу, я не знал. Я лишь видел людей, возвращавшихся на пустых кунгасах. На моряках не было сухой нитки. Они грелись разбавленным спиртом. Говорят, что некоторые ящики вылавливали прямо из воды.
Выгрузка велась и днем и ночью.
Капитан не знал, удастся ли ему выбросить на берег все грузы, и установил очередность. Сначала - продовольствие и топливо и в последнюю очередь водородные баллоны.
Вот тут-то и начались неприятности для аэролога Денисюка. Баллоны казались ему самым важным грузом. Без них он не сможет наполнять водородом шарики, которые должен систематически выпускать в течение всего года. Наблюдая за их полетом на разной высоте, можно определить скорость и направление ветра.
Денисюк категорически отказался съехать на берег без баллонов. Я видел, как он, огромный, неуклюжий, мрачно разгуливал по палубе, глядя на далекий остров, пустынный и плоский, с одиноким домиком, который уже начало заносить снегом.
Отправился Денисюк на остров с последним рейсом катера, буксировавшего кунгас с его «драгоценными» баллонами.
Повел катер мой приятель, третий штурман Иван Васильевич Нетаев. К концу рейса капитан все больше доверял ему. Вместо измученного моториста, работавшего двое суток без сна, в этот рейс вместе с Нетаевым отправился старший механик Карташов.
Я понял, какое значение придает капитан этому рейсу, если поручил его своим любимым помощникам.
Когда катер, буксируя кунгас с водородными баллонами, отошел от корабля, налетел снежный заряд. Незаметно он перешел в пургу. Наш «Петушок» пропал из поля зрения. У всех нехорошо стало на душе. Видимость кончалась прямо у борта корабля. Даже вершины мачт скрылись. Остров исчез. Все тревожно прислушивались к замиравшему стуку дизелька катера.
Наконец стук замер.
И вот уже полтора часа, как не слышно катера ни на корабле, ни на острове, с которым мы по радио поддерживаем связь.
Катер не дошел до берега… и не вернулся к кораблю.
Каждый из нас мысленно старался представить себе, что происходит сейчас со штурманом Нетаевым, старшим механиком Карташовым и с Денисюком, который был один на кунгасе с баллонами.
Как выяснилось позднее, дизель на катере заглох, когда Иван Васильевич уже видел ориентир - костер, разложенный на берегу.
Рубка, где стоял у штурвала Нетаев, сообщалась с машинным отделением через переговорную трубу.
– Что случилось? - крикнул Нетаев, наклонившись к раструбу.
– Сейчас запущу, - отозвался механик, приземистый, пожилой моряк.
В тесном машинном отделении он склонился над дизелем.
Дизель запускают не заводной ручкой, а сжатым воздухом, впуская его в цилиндры. Баллон со сжатым воздухом лежал на специальной подставке, иначе он перекатывался бы при каждом крене катера, который валило с боку на бок. «Петушок», потеряв скорость, не слушался руля, и его било теперь волнами в борт.
Карташов прошел всю школу судовой выучки. Он умел, когда надо, все делать своими руками, за что его особенно ценил капитан.
Механик соединил шлангом баллон с дизелем и повернул кран дроссельного клапана, снижающего давление сжатого воздуха. Стрелка манометра на баллоне дрогнула. Сжатый воздух ринулся в цилиндры.
Карташов дал топливо - вспышка! Еще вспышка! Дизель застучал. Перестал. Опять застучал… И заглох.
– Форсунка засорилась! Надо прочистить! - уверенно крикнул Карташов в переговорную трубку.
Штурман Иван Васильевич тщетно старался поставить катер против волны.
Огонь на берегу быстро удалялся. Ветер и течение несли катер в открытое море. Всегда немного нерешительный, Иван Васильевич посмотрел на компас, стараясь хоть приблизительно определить направление своего вынужденного курса.
С матросской сноровкой, цепляясь за поручни на машинной надстройке, штурман прошел на корму, Карташова он не торопил. Он во всем доверялся этому опытному человеку, который и говорил и действовал уверенно.
С кормы катера сквозь летящую снежную стену уходил в полумрак буксирный канат. Кунгас казался темным расплывчатым пятном.
Волны перекатывались через катер. Они клали его набок, а он, наклоняясь, упрямо выпрямлялся, как ванька-встанька.
Снег, липкий и мокрый, бил в лицо, залепляя глаза.
Осветился квадрат люка. Из него показалась голова механика в сдвинутой на затылок кепке.
– Сейчас запустим! - ободряюще крикнул он.