Письма с Земли

Местные знали, что читать следует — с садом, с огородом. А его такое объявление удивило и умилило. Он представил, что получит во владение не кусочек горного склона, а целую огромную гору. Хотя в этом крошечном городке не может быть огромного.

…А домик правда хороший. Здесь он будет предоставлен сам себе, уйдет от всего суетного и ненужного, что окружает его. Ни долгов, ни обязательств, ничего не возьмет он из большого города. Когда жизнь на излете, нужно уединиться, уйти в себя. Он начнет новую жизнь в старом доме. Ни лиц, ни разговоров, ни телефонных звонков.

— Да, кстати, а телефон? — опросил он у хозяйки.

— Что телефон? — Она ходила следом за покупателем и теперь уже не своими, а его глазами оглядывала стены, замечала и скрипучие половицы, и облупившуюся на потолке побелку, и побитые временем оконные рамы.

— Телефон, спрашиваю, есть? — не унимался покупатель.

— Не знаю, — пожала она плечами — На горе, кажется, есть какой-то.

— А что еще там, на этой самой горе?

— Да как у всех. Садик, два персика, да абрикос, да три вишни-черешни. Ну еще старик мой сараюшку там слепил. Дачкой своей называл, летом и спал там, а зимой вечерами засиживался. Что делал там, не знаю. Я-то не коза по горам прыгать, почти и не поднималась туда. Он велел дом только тому продать, кто с горой купить захочет. Чтобы, значит, сад не срубили, сараюшку не порушили. Все придумывал что-то, мастерил.

Он почувствовал, что если старуху не остановить, воспоминаний до утра хватит.

— Можно, я гору посмотрю? — прервал он ее. — Проводите меня.

— Да что же разглядишь в темноте, может, до утра подождешь?

— Нет, утром уезжаю, дела у меня.

— Иди сам, коль охота. Я потемну не полезу. В сараюшке-то свет есть, а до нее добраться — фонарик дам. И до лестницы провожу, пожалуй…

Лестница — это громко сказано. На толстую доску были приколочены жерди потоньше — вот и все сооружение, придвинутое к довольно крутому откосу.

Одной рукой он держал фонарик, второй цеплялся за кусты, ветки, кое-как взобрался. Внизу мерцал огнями сонный старый город. Над головой светились тусклые, тоже как будто старые звезды. Фонарик, помигав немного, погас.

Почти на ощупь нашел он эту самую сараюшку, с трудом открыл дверь, нашарил выключатель. Тусклая лампочка осветила крошечную комнатку, чистую, без пыли и паутины по углам. Казалось, была эта каморка жилой, обитаемой, будто совсем недавно вышел отсюда хозяин. Сложена она была из листов шифера, фруктовых ящиков, остатков досок, но все равно казалась уютной. Наверное, от запаха сухих трав; они были связаны в пучки и подвешены к низкому потолку.

У одной стены — топчан, у крошечного окошка — трехногий столик, в углу — верстак с аккуратно сложенными на нем инструментами. На гвоздях, вбитых в стены, — соломенная шляпа, накомарник, сачки для ловли бабочек.

Он еще раз внимательно все осмотрел. На верстаке, за куском стекла, в самом углу, увидел телефонный аппарат. Сразу не заметил его, стекло отсвечивало.

Просто так его сюда затащили или подключен? Шнур есть, тянется к окошку, выведен наружу.

Стекло мешало дотянуться до аппарата. Хотел переставить в другое место, но как только дотронулся, раздался голос, очень похожий на голоса всех телефонисток междугородных станций:

— Время ваше истекло.

— В каком смысле?

— В том смысле, что стекло можете взять себе, оно теперь ваше. И время ваше, можете звонить.

— Ну, теперь понятно. А кто это говорит?

Вместо ответа он услышал короткие гудки, будто на другом конце провода кто-то положил трубку. Но на каком конце какого провода, если он не добрался еще до телефона. Просто в этой каморке на горе очень тихо, а в такой тишине, прозрачной, звенящей, непременно что-нибудь слышится, а тут он еще дотронулся до стекла, оно, наверное, как-то необычно звякнула, вот ему и послышалось Бог весть что.

Осторожно поставил стекло на пол. Взял аппарат в руки. Ничего особенного, обычный, серого цвета. Снял трубку, гудит, значит, работает. Кому бы позвонить, чтобы проверить? Не было у него знакомых в этом городе. Потому и переезжал сюда, и дом хотел купить в старой его части, чтобы никого не знать, не видеть, ни с кем не общаться. И про телефон у хозяйки сразу спросил, хотел убедиться, что нет его здесь, в этом доме. Не нужно, чтобы в новой жизни, которую он хотел вести уединенно и спокойно, его одолевали чужие телефонные звонки и собственные желания вновь наладить связи с окружающими. Нет уж, раз решил начинать новую жизнь, прежде всего нужно порвать со старыми привязанностями.

И вот вам здрасьте. В сараюшке на горе стоит себе телефон. Кажется, работающий. Занятно. Очень хочется позвонить кому-нибудь, раз уж аппарат в руках.

Один номерочек в этом городе он когда-то знал. Но ведь это дела давно минувших дней. Курортный роман. Телефонами все обмениваются в таких случаях, да кто по ним звонит, кто их помнит. Да и уехала она давно из этого города, еще тогда собиралась. Ну и что? Она уехала, а телефон-то остался. Кто-нибудь отзовется. Услышать живой человеческий голос сейчас было бы очень неплохо, как-то странно действует на нею эта дачка. Кажется, еще чуть-чуть и воспоминания полезут, а он этого терпеть не может ни в себе, ни в других.

— Телефон на горе мне оставлен на горе, — пробормотал он вслух, — ничего себе каламбурчик. И все-таки, если когда-то что-то знал, должен вспомнить, ничего напрочь не забывается. Должно всплыть в памяти.

Всплыло, но не в памяти. Ему показалось, что на мутноватой, слегка запыленной поверхности стекла появились цифры. Нагнулся, чтобы разглядеть получше, — исчезли. Еле успел запомнить.

Быстро, пока не забыл, набрал номер. Ответили сразу. Женский голос не прозвучал, прозвенел:

— Да, я слушаю.

— Простите, что… чья это квартира?

— Господи, ну наконец-то. Я жду-жду, извелась вся за эти два месяца. И верила, и не верила. Нет-нет, неправда, все время верила. Мужу все рассказала. Он уехал. Это называется, он меня бросил. Сестра ругается. Говорит, что я дуреха, все навыдумывала, на курорте, мол, они все в любви клянутся, а приедет домой и не вспомнит. У него там семеро по лавкам, а на отдыхе они все холостяки. А я, выходит, семью из-за тебя загубила. Только я никого не слушаю. Пусть говорят, что хотят, ведь я — то тебя знаю. Вот ты и позвонил. Да что же это я все болтаю, а ты молчишь. Когда ты приехал? Звонишь откуда?

Он молчал, вспоминал. Да, это ее голос. Через напластования лет он вспомнил его. Неужели с годами не изменился, не потерял звонкости ее голос? А почему она говорит о двух месяцах? Прошло никак не меньше двадцати лет. А может быть… Как бы это проверить?

— Почему два месяца?

— Ну а сколько же, по-твоему, ты меня мучил, заставлял ждать? Расстались мы в августе, в конце, а теперь уж октябрь.

Положим, сейчас январь. Если бы он просто ошибся номером и там бы жила женщина, попавшая в такую же ситуацию, как его давняя знакомая, месяц-то она бы знала правильно. Выходит, телефончик-то хоть и серенький с виду, не так-то прост. А с ней-то что делать? Кричит в трубку:

— Что ты молчишь? Я тебя не слышу!

И не услышишь. Права была твоя сестра, дуреха ты и есть. Уединился, спрятался от мира, хороши дела. Нет, это нужно проверить. Вот, пожалуйста, уже готово. Появились на стекле новые цифры. Что., этот номер он тоже знал когда-то? И опять ответили сразу, будто ждали звонка. Только голос мужской. Для начала можно общую фразу:

— Здравствуйте. Простите, куда я попал?

— Старик, ты брось дурака валять. Думаешь, я тебя не узнал? Два дня жду, что ты позвонишь. Не верил, что ты, как все, отвернешься. Они ладно, они меня не знают, но ты не мог вот так просто исчезнуть. Из института я ушел, могли бы больше и не встретиться, мог ты и номер мой забыть. Спасибо, старик. Ты не представляешь, как нужна такая…

Все, хватит. Не представлял и не представлю. И этому что-то от него нужно. Да это еще в институте было. Выперли тогда Сашку, не сам ушел. А звонка его напрасно ждал. Не позвонил он. И номер забыл, а теперь вот…