Страница 13 из 19
— Это я себе представляю.
— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.
— Странный ты рисуешь образ и странных узников!
— Подобных нам. Прежде всего? разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?
— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?
— А предметы, которые проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с нами?
— То есть?
— Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?
— Непременно так.
— Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?
— Клянусь Зевсом, я этого не думаю.
— Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.
— Это совершенно неизбежно.
— Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное.
Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?
Некоторые философско-художественные открытия Платона предвосхищают Дантов «Ад». Сюда прежде всего следует отнести рассказ, как принято считать, «очевидца» Эра о странствиях его души по загробному миру — один из самых загадочных текстов в истории мировой мысли. Сама история завершает последнюю книгу «Государства», как бы венчая это величественное произведение. Эр был убит в бою, в одном из многочисленных сражений Пелопоннесской войны. Когда по прошествии десяти дней начали собирать разлагавшиеся трупы, дабы предать их погребальному огню, тело Эра оказалось нетронутым тлением. А когда его положили на костер, он ожил и поведал невероятную историю:
Он говорил, что его душа, чуть только вышла из тела, отправилась вместе со многими другими, и все они пришли к какому-то божественному месту, где в земле были две расселины, одна подле другой, а напротив, наверху в небе, тоже две. Посреди между ними восседали судьи. После вынесения приговора они приказывали справедливым людям идти по дороге направо, вверх по небу, и привешивали им спереди знак приговора, а несправедливым — идти по дороге налево, вниз, причем и эти имели — позади — обозначение всех своих проступков. Когда дошла очередь до Эра, судьи сказали, что он должен стать для людей вестником всего, что здесь видел, и велели ему все слушать и за всем наблюдать.
Он видел там, как души после суда над ними уходили по двум расселинам — неба и земли, а по двум другим приходили: по одной подымались с земли души, полные грязи и пыли, а по другой спускались с неба чистые души. И все, кто бы, ни приходил, казалось, вернулись из долгого странствия: они с радостью располагались на лугу, как это бывает при всенародных празднествах. Они приветствовали друг друга, если кто с кем был знаком, и расспрашивали пришедших с земли, как там дела, а спустившихся с неба — о том, что там у них. Они, вспоминая, рассказывали друг другу — одни, со скорбью и слезами, сколько они чего натерпелись и насмотрелись в своем странствии под землей (а странствие это тысячелетнее), а другие, те, что с неба, о блаженстве и о поразительном по своей красоте зрелище.
И далее Платон кистью великого мастера рисует сцены воздаяния за прошлую греховную жизнь. Чем больше человек совершил злодеяний при жизни, тем большее наказание ждет его после смерти. Особенно незавидна судьба тиранов: за сотворенные злодейства их не принимает к себе потусторонний мир. Какие-то дикие существа с огненным обличием сдирают с тиранов кожу и волокут их в петле по острым каменьям, чтобы сбросить в Тартар.
Но праведникам дано добраться до конечного пункта, где лучи света соединяют небесный свод и землю. Здесь висит сияющее веретено Ананки-Необходимости — первооснова всего Мироздания. Его вращают три дочери Ананки — Богини Судьбы мойры: Лахесис (Дающая жребий) воспевает прошлое, Клото (Прядущая) — настоящее, Атропос (Неотвратимая) — будущее. Они-то и распоряжаются участью людей — как при жизни, так и после смерти, вручая им заранее уготовленный жребий. Все это Эр увидел собственными глазами. Но ему не суждено было получить свой жребий. Его душа неожиданно вернулась на землю и вновь соединилась с телом…
Таков Платон. Когда-то Ломоносов выразил уверенность, что и в России должен скоро появиться мыслитель подобного ранга, «что может собственных Платонов «…» Российская земля рождать». Русский народ действительно породил немало великих мыслителей и ученых. Но Платон остался Платоном. Его не нужно превосходить. Да и невозможно. В веках и тысячелетиях он всегда останется самим собой.
13. АРИСТОТЕЛЬ
«МЕТАФИЗИКА»
Самое удивительное, что Аристотель книги под таким названием, обессмертившим великого философа и науку, которую он представлял, никогда не писал и даже не подозревал о существовании подобного слова. Парадокс истории! Более чем через три века после смерти Стагирита (прозвище — по месту рождения — города Стагиры), когда составлялся и канонизировался корпус его произведений, систематизаторы собрали воедино все, что было когда-то написано по «первой философии» _ завершенные и незаконченные трактаты, заметки, наброски, тексты лекций, их конспекты, планы — и поместили их вслед за сочинениями по физике, пометив чисто формально: «ta meta ta physica» (то, что [стоит] после «Физики») Так родился новый термин, который моментально прижился, более того — стал синонимом философии, а самый труд Аристотеля превратился в Библию для бессчетного числа его почитателей и последователей.
Читать «Метафизику» — занятие не из легких, зато — необходимое. Ибо этим сочинением (впрочем, как и многими другими) почти на полтора тысячелетия было определено направление всей европейской науки. Именно здесь были сформулированы основные философские проблемы и во многом сформирован категориальный аппарат, который небезуспешно работает и поныне.
Символична и симптоматична первая же фраза «Метафизики», определяющая тему книги: «Все люди от природы стремятся к знанию». Аристотель как бы задает тон и собственным теоретическим изысканиям, и каждому, кто берется за их освоение. По существу вся книга от начала до конца — о Знании, путях его возникновения, трудностях развития и каналах постижения. Обретение знания, по Аристотелю, начинается с удивления — оно, как искра, зажигает огонь в груди тех, кто устремляется к раскрытию сокровенных тайн Космоса, Природы и Жизни. На этом зиждется и научное и обыденное познание. Путеводная же звезда на этом многотрудном пути — Наука наук философия, то есть «любовь к мудрости».
Так как мы ищем именно эту науку, то следует рассмотреть, каковы те причины и начала, наука о которых есть мудрость. Если рассмотреть те мнения, какие мы имеем о мудром, то, быть может, достигнем здесь больше ясности. Во-первых, мы предполагаем, что мудрый, насколько это возможно, знает все, хотя он и не имеет знания о каждом предмете в отдельности Во-вторых, мы считаем мудрым того, кто способен познать трудное и нелегко постижимое для человека (ведь воспринимание чувствами свойственно всем, а потому это легко и ничего мудрого в этом нет). В-третьих, мы считаем, что более мудр во всякой науке тот, кто более точен и более способен научить выявлению причин, и, [в-четвертых], что из наук в большей мере мудрость та, которая желательна ради нее самой и для познания, нежели та, которая желательна ради извлекаемой из нее пользы, а [в-пятых], та, которая главенствует, — в большей мере, чем вспомогательная, ибо мудрому надлежит не получать наставления, а наставлять, и не он должен повиноваться другому, а ему — тот, кто менее мудр