Страница 11 из 19
Наконец полчища Ксеркса стали подходить. Эллины же во главе с Леонидом, идя на смертный бой, продвигались теперь гораздо дальше в то место, где проход расширяется. Ибо в прошлые дни часть спартанцев защищала стену, между тем как другие бились с врагом в самой теснине, куда они всегда отступали. Теперь же эллины бросились врукопашную уже вне прохода, и в этой схватке варвары погибали тысячами. За рядами персов стояли начальники отрядов с бичами в руках и ударами бичей подгоняли воинов все вперед и вперед. Много врагов падало в море и там погибало, но гораздо больше было раздавлено своими же. На погибающих никто не обращал внимания. Эллины знали ведь о грозящей им верной смерти от руки врага, обошедшего гору. Поэтому-то они и проявили величайшую боевую доблесть и бились с варварами отчаянно и с безумной отвагой.
Большинство спартанцев уже сломало свои копья и затем принялось поражать персов мечами. В этой схватке пал также и Леонид после доблестного сопротивления и вместе с ним много других знатных спартанцев. «…» За тело Леонида началась жаркая рукопашная схватка между персами и спартанцами, пока наконец отважные эллины не вырвали его из рук врагов (при этом они четыре раза обращали в бегство врага). «…» Спартанцы защищались мечами, у кого они еще были, а затем руками и зубами, пока варвары не засыпали их градом стрел, причем одни, преследуя эллинов спереди, обрушили на них стену, а другие окружили со всех сторон.
Геродот не делает никаких назидательных выводов. Выводы вот уже почти два с половиной тысячелетия делает сами читатель бессмертного труда. А главным учителем многих поколений в разные времена и в разных странах выступает сама история.
10. ТАЦИТ
«АННАЛЫ»
О жизни Тацита нет никаких достоверных сведений. Дата его рождения и смерти устанавливается приблизительно и по косвенным данным (известно, с кем он общался и состоял в переписке, например, со своим близким другом Плинием Младшим, от которого сохранилось обширное эпистолярное наследие). Никаких изображений Тацита до нас также не дошло. От написанного им дожила до нынешних дней также далеко не большая часть: из 16 книг знаменитых «Анналов» — чуть больше половины. И, тем не менее, в ряду историков всех времен и народов Тацит прочно входит в первую десятку; осколки его исторических трудов впечатляют никак не меньше, чем многотомные произведения иных римских авторов.
Все дело в том, что до Тацита писаная история была только либо что-то констатирующая, либо кого-то восхваляющая. С Тацита начинается история обличительная. Существует даже такое выражение — «негодующая суровость Тацита». Действительно, время его жизни пришлось на эпоху Империи, порочные нравы которой нельзя было не осуждать. Но ведь нужно было еще иметь и личное мужество (впрочем, последнее относится ко всякой эпохе). Несмотря на то, что сам автор принадлежал к высшим слоям римского общества и занимал в ранге сенатора при разных императорах далеко не рядовые государственные должности, гневными филиппиками и отступлениями пронизаны все его произведения (а кроме «Анналов», им были написаны еще и другие важные исторические сочинения, среди них бесценный труд и по существу главный письменный источник по древней истории германских народов, кратко именуемый «Германия»).
Горестные размышления Тацита не просто убедительны — они как будто обращены ко всем временам (известно, например, что непосредственным поводом для ареста, суда и гильотинирования Дантона и его соратников в годы Великой французской революции послужила публикация в газете Камиля Демулена «Старый кордельер» — просто так, без комментариев — нескольких отрывков из Тацита, в которых Робеспьер усмотрел прямой намек на свой собственный деспотизм). Не составляет особого труда провести аналогии и с нашим временем, и с недавним прошлым:
Мы же явили поистине великий пример терпения; и если былые поколения видели, что представляет собою ничем не ограниченная свобода, то мы - такое же порабощение, ибо нескончаемые преследования отняли у нас возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом мы бы утратили также самую память, если бы забывать было столько же в нашей власти, как безмолвствовать.
Конечно, Тацит критикует не устои жизни и не аристократию, плоть от плоти которой он был сам. Историк бичует пороки, падение нравов, распущенность императорского двора и всего общества, отступление от возвышенных идеалов недавнего прошлого. Причем делает это с таким неподдельным пафосом, что его негодование передается через головы многих поколений и эпох современному читателю. Представление об обличительном стиле Тацита дают многие ставшие хрестоматийными фрагменты, описывающие жизнь императорского Рима. В беллетристику, живопись, кино перекочевало немало разоблачительных сцен, овеянных в «Анналах» священным гневом Тацита. Достаточно показательно в этом отношении описание оргий Нерона:
Стараясь убедить римлян, что нигде ему не бывает так хорошо, как в Риме, Нерон принимается устраивать пиршества в общественных местах и в этих целях пользуется всем городом, словно своим домом. Но самым роскошным и наиболее отмеченным народной молвой был пир, данный Тигеллином, и я расскажу о нем, избрав его в качестве образца, дабы впредь освободить себя от необходимости описывать такое же расточительство. На пруду Агриппы по повелению Тигеллина был сооружен плот, на котором и происходил пир и который все время двигался, влекомый другими судами. Эти суда были богато отделаны золотом и слоновою костью, и гребли на них распутные юноши, рассаженные по возрасту и сообразно изощренности в разврате. Птиц и диких зверей Тигеллин распорядился доставить из дальних стран, а морских рыб - от самого Океана. На берегах пруда были расположены лупанары, заполненные знатными женщинами, а напротив виднелись нагие гетеры. Началось с непристойных телодвижений и плясок, а с наступлением сумерек роща возле пруда и окрестные дома огласились пением и засияли огнями. Сам Нерон предавался разгулу, не различая дозволенного и недозволенного; казалось, что не остается такой гнусности, в которой он мог бы выказать себя еще развращеннее: но спустя несколько дней он вступил в замужество, обставив его торжественными свадебными обрядами, с одним из толпы этих грязных распутников (звали его Пифагором); на императоре было огненно-красное брачное покрывало, присутствовали присланные женихом распорядители: тут можно было увидеть приданое, брачное ложе, свадебные факелы, наконец все, что прикрывает ночная тьма и в любовных утехах с женщиной.
Далее следует не менее знаменитое описание пожара Рима (поджег приписывался самому ненормальному Цезарю) и последовавшее вслед за тем гонение на христиан. Данный эпизод стал фабулой известного романа Генрика Сенкевича «Камо грядеши?», за который писатель получил одну из первых Нобелевских премий по литературе. Да разве на одних писателей, художников и политиков оказал влияние Тацит? Русский историк Грановский недаром именовал своего римского предшественника «Микеланджело литературы» и подчеркивал, что его творения доставляют такое же наслаждение, как и трагедии Шекспира. Любая история любого народа, распадающаяся на деяния героев и злодеев, достойна пера великого драматурга, писателя или историка. Но, к сожалению, не у всякой эпохи есть свой Шекспир и свой Тацит.