Особый случай

Конечно, снижались они, несмотря на нервозно – напряженную обстановку, не вслепую, а с помощью локатора, который Витковский переключил в положение «обзор самолетов», и все же теперь ко всему, что принес с собой отказ двух двигателей, добавилась реальная опасность столкнуться с каким-нибудь самолетом идущим ниже. На таких скоростях, да еще если машины идут встречным курсом, до катастрофы недолго. А в том, что нижние эшелоны заняты, у них не было никаких сомнений: переговоры с диспетчером все самолеты в зоне ведут на одной и той же частоте, и Витковский отлично слышал, как колпашевский диспетчер резким, срывающимся голосом приказывал командирам Илов и «антонов» менять эшелон, курс, одним словом – разгонял их под снижающимся самолетом во все стороны.

Бывают в жизни мгновения, когда чувствуешь бессилие, граничащее с ненавистью к самому себе. Именно такое бессилие испытал Геннадий Осипович в те бесконечно долгие секунды, когда пилоты и механик выключали двигатели, тушили пожар и вытаскивали самолет из пикирования, – он им, как и бортрадист, в эти секунды помочь не мог абсолютно ничем и просидел все это время в каменном оцепенении, не отрывая взгляда от табло «Пожар двигателей» Потом вдруг до его со знания дошло, что они падают («Снижаемся», – одернул он себя) и что уже вошли в зону чужого, встречного эшелона.

Однако первым из них двоих понял, что нужно делать, радист Невьянцев. Иван Иванович в экипаже был самой незаметной фигурой. И по положению – самый младший (хотя по возрасту он шел вторым за Витковским), и по характеру. Но молчаливо – сонный Иван Иванович обладал, тем не менее, завидным для летчика качеством: он никогда не нуждался ни в каких указаниях – ни командира, ни штурмана. Что бы ни потребовалось им – переход на связь со следующим диспетчером, погода по ближайшим портам или передача радиограммы о пассажирах и грузах в порт посадки – у Невьянцева все было готово: рации включены им на нужные частоты, а на блоке автопилота перед механиком всегда лежала пачка листков из блокнота – радиограммы «метео» по всей трассе.

И сейчас едва колпашевский диспетчер подтвердил прием аварийного сообщения – «Вас понял… Принимаю меры», – Иван Иванович, не дожидаясь приказа командира, вытащил из портфеля расписание частот радиостанций, нашел прежде всего Новосибирск, настроился и записал: «Новосибирск, 22.30, 10/10 сл. 60 прибор…»

– Иван! – окликнул его командир. – Сходи в салон, посмотри, не дымим ли. И вообще – чтоб без паники. Понял?

– Понял, – сказал Невьянцев, снял наушники и выбрался из кресла. – Людмиле объяснить?

– Объясни. Но тоже… Понял?

– Понял, – повторил Невьянцев я вышел.

В салонах был только дежурный свет – большинство пассажиров после обеда снова спали. Но некоторые в первом салоне, разбуженные; очевидно, пикированием, теперь с недоумением переговаривались, гадая, что произошло. Особенно бурные дебаты были в первом ряду, однако, прислушавшись, Невьянцев понял, что это шумит тот самый читинский «заяц». И еще Невьянцев понял, что командир правильно послал его, члена экипажа, пройтись сейчас по салонам: он сразу же уловил на себе взгляды проснувшихся и споривших пассажиров и сообразил, что от его поведения зависит, стихнут разговоры или перейдут в панику.

Только здесь, в салоне, он почувствовал, что у него мучительно болит поясница. Радикулит. Но почему поясница разболелась именно сейчас? «В кабине тепло, сквозняка нет…» – подумал он и вдруг вспомнил, как однажды, года два назад, едва не попал под колеса машины. Было это осенью, переходил дорогу и вдруг «Волга». Визг тормозов, истошный сигнал… Машина остановилась в полуметре. Когда попробовал идти дальше, то почувствовал, что не может сделать ни шагу: малейшее движение отдавалось в пояснице такой болью, что темнело в глазах. «Вот оно что, – понял Иван Иванович. – Значит, и сейчас струхнул порядком».

Обе бортпроводницы были на кухне. Здесь положение было несколько хуже, чем у них, в пилотской. Таня ползала по полу, вытирая его, – при пикировании опрокинулась банка с яблочным соком, а Людмила, не просто встревоженная, а изрядно напуганная, забилась в угол, рядом с телефоном.

– Ну, ты чего, Люда? – улыбнулся Иван Иванович – Меняем эшелон, пошли на снижение.

– Ты что, меня за дурочку считаешь? – быстро и тихо, так, чтобы не слышала Таня, выдохнула Людмила. – Что случилось?

– Брось паниковать, – сказал Невьянцев, подошел вплотную и кивнул на второй салон: – Как там?

– Не знаю. Не смотрела.

– Так пойдем посмотрим, – взял ее за локоть Невьянцев. – Прими нормальную физиономию. – И они вошли во второй салон.

Картина та же, что и в первом: три четверти спят, видно, хабаровские – так намаялись, что пикирования не почувствовали! А остальные спорят о том, что случилось с самолетом, когда вдруг так неожиданно стали проваливаться кресла.

– Улыбайся, Люда, смотри, сколько на тебя смотрит народу, – сжал локоть Людмилы Иван Иванович. – Знаешь, есть такой анекдот: вернулся муж из командировки без предупреждения, вошел в квартиру, видят – дело неладно, а обнаружить никого не может. Вот и крикнул что есть мочи: «Пожар!»

– Ну и что? – включаясь в игру, усмехнулась Людмила. – Я этот анекдот слышала еще от Райкина. Открывается дверца шкафа – и из него…

– Ошибаешься, – придержал Людмилу за локоть Иван Иванович посреди салона. – Сейчас придумали новый вариант. «Пожар?» – воскликнула жена и…

Иван Иванович протянул руку, снял с багажной сетки саквояж.

– А это, Люда, ты зря такие вещи над головой держать разрешаешь. Ваш? – наклонился он к пассажиру, сидевшему у борта и улыбавшемуся до ушей – услышал, видно, анекдот о пожаре. Иван Иванович громко говорил, во весь голос. – Держите! – подал он пассажиру саквояж. – Сетка только для шляп и шапок.

Потом Иван Иванович снял с сетки чей-то портфель – на этот раз с левого борта, и, нагибаясь, спрашивал у тех, кто не спал: «Ваш? Ваш?» Не найдя хозяина, засунул портфель на прежнее место и потащил Людмилу в хвост самолета:

– Идем, идём, посидим на диванчике.

Диван был занят – на нем сидел перепуганный на смерть парень. «Хвост тряхнуло, выходит, основательно», – сообразил Невьянцев, заметив, что парень сидит пристегнутый.

– Диванчик, Люда, я гляжу, занят. Опередили нас с тобой, – рассмеялся Иван Иванович. – Знаешь, есть такой анекдот… Пойдем на кухню, расскажу.

– Ты что высматривал? – требовательно спросила Людмила, когда Иван Иванович задернул за собой шторы. – Что ты там увидел, за бортами?

Кухня на этом самолете, варианта «Б», была, пожалуй, самым шумным отсеком – Людмила не говорила, а кричала, но Иван Иванович был этому даже рад: он не знал, как быть с «третьим номером», с Татьяной – посвящать ее или лучше пока оставить в неведении. Решил оставить в неведении, приблизил лицо к уху Людмилы и сказал:

– Только не падай в обморок – как тот, который вывалился из гардероба, когда услыхал крик «Пожар!». Командир зафлюгировал внутренние двигатели, а я смотрел, стоят ли винты или крутятся.

– Зачем? – удивилась Людмила. И вдруг сообразила: – Так мы идем на двух? Да вы с ума сошли!

– Пока нет, – сказал Иван Иванович. – А вот пассажиры, если увидят стоящие винты, – могут. И вы с Татьяной в этом случае должны им вернуть разум. Ясно?

Но Людмила его не отпускала.

– Ты чего-то недоговариваешь, Невьянцев. Вы что-то там натворили…

– Можешь сама посмотреть – два винта не работают, не крутятся. Только смотри в одиночку, без пассажиров. Ясно?

Он усмехнулся и быстрым шагом, однако без спешки, даже задержавшись на мгновение у первого ряда, посмотрев с улыбкой на читинского «зайца», прошел в кабину и защелкнул за собой задвижку. Только теперь, усаживаясь в свое кресло, он дал волю чувствам и выругался: до поясницы было больно дотронуться.

– Ну? – крикнул командир, не оборачиваясь.

– Дымят первый и четвертый, – сказал Невьянцев, и командир кивнул: «Все понятно, так и должно быть».

– Никто не подозревает?