Тайна «Силверхилла»

– Художник уловил момент, когда она находилась в состоянии, чуждом напряжения, почти – хотя и не совсем – спокойном, в ее руках с длинными пальцами – очень похожими на мои! – покоившихся на коленях, все же ощущалось какое-то напряжение: казалось, она вот-вот поднимет их и сделает какой-то быстрый повелительный жест. На портрете она была изображена в три четверти, ее фигура четко выделялась на фоне какой-то бледной, нейтральной драпировки, но в первую очередь внимание зрителя привлекало лицо – молодое, навсегда запечатленное художником. Так Джулия Горэм выглядела примерно в 1911 году, столько лет назад! Ей было тогда двадцать четыре и она славилась здесь и за границей как темпераментная красавица.

Я смотрела на портрет и дивилась. Она была для меня совершеннейшей незнакомкой – как тогда, так и теперь. Но я была обязана ей самим фактом своего бытия на земле.

По голому полированному полу коридора кто-то быстро шагал, и вскоре в комнату стремительно вошла, задыхаясь, видимо преисполненная интереса маленькая женщина. Это была тетя Нина. Ростом она была едва ли выше пяти футов и казалась существом без возраста, хотя была почти ровесницей моей матери. Ее седые волосы на маленькой головке были коротко подстрижены и слегка курчавились. Она не была миловидной женщиной, но ее внешность привлекала какой-то особенной живостью, что, возможно, объяснялось манерой то и дело вздергивать подбородок, чтобы разглядеть возвышающийся над ее маленькой фигуркой мир. Пожалуй, единственной красивой чертой ее лица мог бы быть рот, но она, как видно, так давно привыкла его сжимать, что от губ расходились лучами маленькие морщинки, отчего лицо приобретало слегка недовольное выражение, плохо вязавшееся с явным любопытством, которое так и было написано на ее поднятом вверх подбородке. Из-под тонких бровей, переживших период, когда модно было их выщипывать, тревожно смотрели светло-серые глаза. Жена дяди Генри Нина производила впечатление женщины, сотканной из непримиримых противоречий, и, уж во всяком случае, ее трудно было отнести к числу тех, которые выходят замуж за прославленных спортсменов.

Какое-то мгновение она стояла в проеме двустворчатой двери, поглядывая то на Уэйна, то – с нескрываемым смущением – на меня, как будто племянницу ее мужа. Но тут она как бы даже с облегчением перевела взгляд на стену под каминной полкой. Отсутствующая картина – это было что-то, чем она могла заняться.

– Ах, боже мой! – вскричала она, поворачиваясь к холлу. – Кейт! Кейт, где ты?

Возле нее тут же очутилась Кейт Салуэй, и они обе уставились на пустое место на стене.

– Неужели опять?! – в отчаянии возопила Кейт.

– Ну как положить этому конец? – вскричала Нина Горэм. – Предприми что-нибудь, Кейт, очень тебя прошу! Пока мама Джулия не заметила, что произошло.

– Попробуйте, – с сомнением в голосе отозвалась Кейт. – Но вы ведь знаете, в каком подавленном состоянии сегодня мисс Арвилла.

Когда Кейт вышла, тетя Нина повернулась ко мне, чтобы повнимательнее меня разглядеть, как бы поняв, что продолжать меня игнорировать невозможно. На этот раз я успела заметить быстрый взгляд, который она кинула на мою щеку, а затем тут же отвела глаза, и во мне закипело привычное негодование. Как она смеет глядеть на меня так – женщина, ни разу не давшая себе труда хоть чем-нибудь помочь маме, когда та была больна?

– Вам не следовало сюда приходить, – торопливо проговорила она. – Что бы ваша мама ни велела вам тут затеять, ваша бабушка этого не допустит. Я должна вам сказать…

Пока мы ехали с Уэйном Мартином на машине, я немного успокоилась, но сейчас ощутила острое чувство вражды и вся внутренне ощетинилась.

– Я хочу повидаться со своей бабушкой, – резко заявила я. – Я хочу услышать от нее самой, что, по ее мнению, я затеваю, как вы выражаетесь.

Маленький поджатый ротик тети Нины, казалось, стал еще меньше, а взгляд светлых глаз еще более беспокойным.

– Это, разумеется, исключено. Она не желает вас видеть. В ее возрасте она имеет право поступать так, как ей нравится, и вам она ничего не должна – ровным счетом ничего.

Я понимала, что она повторяет чужие слова. Это были слова, которые тете Нине велено было произнести, но когда она их произносила, я почувствовала в голосе этой маленькой женщины столь сильное чувство, что оно казалось почти осязаемым. И вдруг я поняла, что это было за чувство. Нина Горэм была испугана. Она была одержима таким смертельным страхом, с которым я редко когда сталкивалась. Но кого или чего она боялась, мне было неведомо. Уж конечно, она боялась не меня, хотя сила ее эмоций как-то заразила и меня, я тоже ощутила беспокойство и какой-то непонятный страх перед Силверхиллом – как если бы он не просто меня отвергал, но и чем-то угрожал.

Уэйн спокойно и твердо пришел мне на помощь.

– Давай, Нина, не будем сейчас об этом беспокоиться. Малли останется здесь на ночь, и я думаю, ей следует повидать с Джеральдом, поскольку как-никак он ее кузен. Надо показать ей дом ее предков. Если бы у меня было время, я бы сам это сделал, но мне надо посмотреть на фурункулы сына Палмера и на аллергическую сыпь миссис Нестор. – Он снова протянул мне руку, и опять глаза у него были добрые. Они говорили: успокойся, не обижайся, не обращай внимания. – До встречи, – повторил он слова, ранее сказанные его сыном, и вышел из комнаты прежде, чем я успела его поблагодарить за то, что он меня сюда доставил. С его уходом я ощутила потерю – как-будто у меня отняли руку, за которую я цеплялась.

Нина Горэм протянула руку к красной бархатной полоске материи с кисточками – она выполняла роль тесемки звонка и сама по себе представляла антикварную редкость, и я услышала где-то в глубине дома звон колокольчика. Больше она со мной не разговаривала. Демонстративно повернувшись ко мне спиной, она обратилась лицом к двери.

Никто не предложил мне сесть. Я бесцельно подошла к восьмиугольному столу и взяла в руки один из лежавших на нем журналов. Что именно я держу в руках, я поняла только когда, листая страницы, наткнулась на рекламу Донати. На эту картинку я никогда не могла смотреть без содрогания. Фотографии моих рук никак меня не трогали – здесь я занималась своим делом, а его я научилась делать неплохо. Но передо мной было мое лицо, снятое в три четверти. Благодаря искусству Грега в манипулировании осветительными лампами оно было гораздо красивее, чем в действительности. На фотографии была представлена во всех деталях лишь левая половина моего лица от светло-золотых волос до мягкой линии подбородка. Другая сторона была скрыта в тени, никакого шрама не было видно. Мою шею обвивало тяжелое ожерелье во флорентийском стиле работы Донати, а с мочки уха свисала тяжелая сережка с поддельным изумрудом. Я словно до сих пор чувствовала тяжесть этой подвески. Быстро положив журнал на место так, чтобы страницы захлопнулись, я спрашивала себя, видел ли кто-нибудь из обитателей дома эту фотографию и понял ли, кто для нее позировал.

Кейт Салуэй, как видно, находилась далеко от нас, в другом конце дома, потому что прошло довольно много времени, пока она пришла, причем я вошла запыхавшись.

– Кейт, пожалуйста, покажи мисс Райс ее комнату, – сказала тетя Нина. Затем, обращаясь ко мне, произнесла: – Вы встретитесь с семьей за обедом, в семь часов. А до тех пор вам, пожалуй, лучше всего оставаться у себя в комнате. – С этими словами, она по обыкновению стремительно, вышла, ни разу больше не взглянув на меня. Когда со мной заговорила Кейт Салуэй, она тоже на меня не смотрела.

– Ваша комната готова, мисс Райс. Комнаты для гостей находятся на третьем этаже.

Кейт пошла вверх по лестнице впереди меня; я следовала за ней, по пути внимательно вглядываясь во все окружающее: ведь это был, быть может, мой единственный шанс познакомиться с Силверхиллом. Я обратила внимание на выцветшие обои темно-красного цвета, на разные перила и грациозный полуовал лестничной клетки, располагавшейся рядом с «разделительной» стеной.

Кейт провела меня по второму этажу, и я увидела краем глаза гостиную и смежную с ней спальню.