Тайна «Силверхилла»

Кейт отпустила ее и остановилась в дверях рядом с тетей Ниной, всем своим видом выражая тревогу и неуверенность. Уэйн прошел к своему бюро, показывая, что ни во что не вмешивается и не собирается участвовать в решении чисто семейных проблем.

Тетя Фрици, увидев свою мать, приближающуюся к нам, тихо вскрикнула и вскочила. Я ничего не могла поделать, когда она потянула меня за собой – так мы и стояли с ней рядышком как нашалившие дети, ждущие наказания. Мне было крайне неприятно встретиться с бабушкой Джулией при таких обстоятельствах, когда я была в явно невыигрышном положении, но я почувствовала, что моей волей на мгновение овладели глаза этой женщины, заглянувшие в мои глаза и тотчас же устремившиеся куда-то в сторону, как если бы то, что она увидела, вызвало у нее отвращение. Если ее осанка и гордо вздернутый подбородок не выдавали ее возраста, то лицо не в состоянии было его скрыть. Гладкая светлая кожа, изображенная на портрете, что висел внизу, сморщилась; от глаз и рта расходились лучики морщин, даже ее шею, когда-то такую прекрасную и гладкую, бороздили морщины.

И среди всего этого разрушения, как бы наперекор ему, на нас смотрели ее поразительные фиолетово-голубые – аметистовые! – глаза. Они сверкали немеркнущим огнем, который все еще горел в душе Джулии Горэм и который могла погасить только смерть.

Если мой костюм ее удивил и если она обратила внимание на мое сходство с ее дочерью Фрици, когда та была молодой, она решительно ничем своих чувств не выдала. Ее беглый взгляд как бы «списал» меня со счета как нечто не имеющее значения, и я почувствовала, как стремительно падаю и в своих собственных глазах. Такое «самоумаление» было мне крайне неприятно. Ее внимание было целиком сосредоточено на тете Фрици, которая под ее взглядом съежилась, превратившись в иссохшего ребенка.

– Погляди на себя! – произнесла бабушка Джулия, недовольно махнув в сторону дочери рукой.

– Ты вся грязная от паутины и пыли. И лицо у тебя перемазанное. Опять на чердак ходила, да?

Тетя Фрици всплеснула руками, которые казались более костлявыми, чем руки ее матери, и сбивчиво, торопливо заговорила:

– Мне… мне надо было поискать белое платье. То самое, с голубыми розочками. Я знаю: оно должно быть там. Я знаю…

Джулия Горэм заставила ее замолчать, произнеся лишь одно слово:

– Тихо!

Фрици затихла и стыдливо поникла головой, как побитый ребенок. Я посмотрела на бабушку с внезапно вспыхнувшей ненавистью и обняла одной рукой опустившиеся плечи тети Арвиллы. Ее мать игнорировала мой жест.

– Слушай, что я тебе скажу, Арвилла, – сказала Джулия, и в ее голосе не было ни малейшего признака старости. – Никакого белого платья никогда не существовало. Ты носила такое платье только когда была совсем маленькой. Эти походы на чердак в поисках платья – еще одно проявление поведения, которое перестает поддаваться контролю. То, что ты проделываешь с портретом своего отца, кража ожерелья и шляпной булавки, проделки с рыцарем в доспехах, которого ты нарочно опрокинула, – все это звенья одной цепи. Чем, по-твоему, все это для тебя кончится?

Тетя Фрици начала прямо перед нами беспомощно рыдать, и я почувствовала жгучую ненависть к бабушке за то, что она так с ней поступает, я ненавидела ее за жестокие слова, которыми она сокрушала дочь, вызывала распад ее личности.

– Уложите ее обратно в постель, – сказала бабушка, обращаясь к Кейт, и мне было приятно видеть хотя бы, как ласково Кейт обняла бедняжку Фрици и увела ее прочь.

Никто не произнес ни слова, пока они не скрылись из виду. А потом нервно заговорила тетя Нина:

– Чердак надо запереть. Нельзя допустить, чтобы подобные вещи продолжались.

Бабушка Джулия не обратила на нее никакого внимания, как бы подразумевая этим, что жена ее сына Генри не могла сказать ничего путного. Внезапно все ее внимание переключилось на меня, и я почувствовала, что мне стоит немалых усилий устоять под ее испепеляющим взором и не лишиться своей собственной воли. Почему Уэйн Мартин не остановил подлые нападки на тетю Фрици? Почему он не помогает мне? Но я не решалась оглянуться и посмотреть, где он находится и что делает. Все мои силы надо было собрать воедино для приближавшегося столкновения с моей бабушкой.

– Нельзя сказать, чтобы вы с шиком носили костюм, – сказала она, и в ее словах, как и в сверкнувших глазах, мелькнул новый вызов. Этой женщине нравилось воевать. Я была молода, для нее я представляла неизвестную величину, и она, должно быть, понимала, что справиться со мной будет не так легко, как с тетей Фрици. Как-никак я была здесь вопреки ее воле, и домочадцы наверняка донесли ей, что я не уберусь отсюда, пока не выполню свою задачу. Значит, решила она, надо стегнуть меня кнутом побольнее.

Я ничего не сказала, не желая ни извиняться, ни что-либо объяснять.

– Отдайте мне ожерелье, – сказала она и протянула руку.

Мне хотелось бросить ей вызов, но, когда дело приняло такой оборот, это было невозможно, и, повозившись с застежкой на шее, я отдала ей украшение.

– Может, вам нужна и шляпная булавка? – сказала я и вытащила ее из тульи шляпы, а затем сняла и шляпу.

Она не двинулась в мою сторону, и мне пришлось подойти к ней и вложить ожерелье и булавку ей в руку. Но, приняв вещи, она другой рукой схватила меня за плечо и повернула к свету, чтобы осмотреть мою щеку своими беспощадными лиловато-голубыми глазами.

– Думаю, вы вряд ли сбежите из дому, чтобы поступить на сцену, подобно вашей тетушке, – сказала она. – Но Господь по крайней мере наградил вас моими руками, так что вы можете продолжать зарабатывать на жизнь вашей нелегкой профессией. О! Я все про это знаю – я видела фотографии в журналах! Позорно для члена семьи Горэмов, но, думаю, ничего другого вы не умеете делать. Конечно, никакой необходимости в этом никогда бы не возникло, если бы ваша мамаша приняла деньги, которые я ей послала.

Я не имела понятия о том, что маме когда-либо посылали какие-то деньги, но я гордилась своей матерью, отказавшейся от помощи бабушки Джулии.

– Завтра утром вы вернетесь к себе, и я думаю, что сюда вы больше не явитесь, – заключила она.

Мне еще никогда не приходилось сталкиваться с человеком, который был бы способен на такую откровенную жестокость и так начисто лишен элементарной человеческой доброты. Она не только унизила, но и поразила меня, и я не могла подобрать подходящего оружия, которое можно было бы использовать против нее. Тем не менее некую слабую попытку я все же предприняла.

– Вы что же, так-таки совсем ничего не чувствуете? – в отчаянии спросила я. – Вас ничуть не огорчает, что ваша дочь Бланч умерла?

В ответ она даже не моргнула своими тонкими белыми ресницами.

– Для меня моя младшая дочь умерла давным-давно, когда она по собственной воле покинула этот дом.

Я понимала, что после этих слов бессмысленно напоминать ей о том, что я дочь Бланч и что я кровными узами связана с ней и с Диа. Ей не было до этого ни малейшего дела.

– Почему после стольких лет вы являетесь сюда и рассчитываете на радушный прием? – спросила она требовательным тоном.

– Я явилась сюда не в расчете на радушный прием, – ответила я и тоже вздернула подбородок, чтобы не отстать в этом от нее.

– Я приехала сюда потому, что перед смертью мама кое-что мне сообщила. Она хотела, чтобы я рассказала ее сестре Арвилле правду о кое-каких обстоятельствах, имевших место в прошлом.

К моему удивлению, выражение ее лица изменилось, и я увидела, что моя бабушка, как ни странно, тоже имела уязвимые места. Она подняла руку к рубиновой броши, которой был заколот высокий воротник ее платья, и я видела, как пальцы ее напряглись. Заметила это и тетя Нина. Она тут же подошла ближе, настороженная, готовая прийти на помощь. Бабушка взглядом отвергла ее помощь, и я воспользовалась представившейся возможностью, чтобы поискать глазами Уэйна. Он стоял возле стола своего отца, продолжая держаться в стороне от этих чисто семейных дел. Я готова была смеяться над собой: от кого я ждала помощи! Конечно, я была посторонней личностью, вторгшейся куда меня не звали, так что с его стороны мне рассчитывать было не на что.