Воители (Сборник)

— Рафаэль Хейн был моим лучшим другом. Я знаю, что ему каким-то образом удалось очень ловко связать вас. Скажите мне, мистер Гамильтон, вот что: если ваша воображаемая рука такая слабенькая, как вы это утверждаете, то каким же образом вам удалось тогда развязать веревки?

— А я их и не развязывал. В этом не было необходимости. Хейн воспользовался наручниками. Я обшарил его карманы… своей разумеется, воображаемой рукой и извлек ключ.

— Вы использовали против него свои парапсихические способности. Вы не имели на это права!

Вот оно, чудо. Всякий, кто сам лишен таких способностей, именно так и считает, когда речь заходит об их использовании. Немного из чувства страха, немного из зависти.

Лорен считал, что ему удается перехитрить РУКА; он убил, по меньшей мере, одного из нас, но вот посылать против него колдунов было, видите ли, в высшей степени нечестно с нашей стороны!

Вот почему он дал мне возможность очнуться в этом подвале. Лорену очень хотелось лишний раз позлорадствовать. Скольким еще людям удавалось изловить волшебника?

— Что за чушь, — сказал ему я. — Я бы никогда не тронул ни вас, ни вашего Хейна, будь вы порядочными людьми. Правила, которых придерживаюсь я, автоматически причисляют вас к самым гнусным убийцам на оптовой основе.

Лорен вскочил на ноги (который, все-таки, час?), и я вдруг понял, что вот оно и настало, мое время. В своей ярости он распалился до белого каления. Даже его мягкие шелковистые волосы, казалось, встали дыбом.

Я глядел на крохотное отверстие в игле, которою был заряжен его иглопистолет. Пока что я ничего не мог с ним поделать. Я вдруг ясно ощутил то, чего мне никогда раньше не доводилось ощущать: ледяную стужу ванны из полузамерзшего спирта, скрежет скальпелей прецизионную работу тончайших хирургических лазеров. Сильнее всего мое воображение будоражили скальпели.

Все то, что мне довелось узнать, умрет в то мгновенье, когда будет выброшен на свалку мой мозг. А ведь я теперь знал Лорена в лицо. Я знал, что представляет из себя жилкомплекс «Моника», и одному богу известно, сколько есть еще таких, подобных ему, заведений. Я знал, где надо побывать, чтобы потом ощутить всю прелесть Долины смерти, и, если я останусь жив, то обязательно туда отправлюсь. Который час? Который?…

Лорен поднял иглопистолет и теперь, вытянув руку, стал тщательно прицеливаться. По-видимому, он представлял себя на тренировке в стрелковом тире.

— В самом деле, очень жаль, — произнес он, и голос его дрожал при этом всего лишь чуть-чуть. — Вам действительно следовало оставаться астронавтом.

Чего он тянул?

— Я даже не в состоянии съежиться от испуге, пока вы не отпустите эти бинты, — огрызнулся я и ткнул красноречиво в его сторону сигаретным окурком. Он выпал из моих пальцев, я резко дернулся своей воображаемой рукой, поймал окурок и…

… воткнул его горящей стороной в свой левый глаз.

В другое время я бы более тщательно обдумал это внезапно пришедшее мне в голову решение. И все же поступил бы именно так, а не иначе. Лорен уже посчитал меня своей собственностью. Мои здоровые почки, живая кожа, многие метры сосудов, здоровые печень, сердце и другие органы были целым состоянием стоимостью в миллион марок ООН. И вот я умышленно уничтожаю свой глаз! Органлеггеры всегда особенно жадно охотятся за глазами: многие нуждаются в новых молодых глазах, да и самим органлеггерам непрерывно требуется замена рисунка сетчатки глаз.

К чему я все-таки не был готов, так это к той страшной боли, которую при этом почувствовал. Где-то я читал, что в глазном яблоке отсутствуют болевые нервные окончания. Значит, эта мучительнейшая боль исходила от обожженных век. Совершенно ужасная!

Но продержаться мне нужно было все мгновение.

Лорен выругался и очертя голову бросился ко мне. В конце концов, он ведь был уверен, что моя воображаемая рука была совсем немощной. Но что я мог сделать с ее помощью? Этого он не знал. И никогда уже не узнает, хотя это и должно было быть для него очевидным. Он подбежал ко мне и смахнул с моего лица сигарету, сделав это с такой силой, словно хотел срубить мою голову с шеи, потухший теперь окурок далеко отскочил рикошетом от стенки комнаты Тяжело дыша, хрипя от злости, потеряв дар речи от слепой ярости, он стоял — в пределах моей досягаемости!

Мой глаз сомкнулся как маленький обезображенный кровавой раной кулачок.

Зато пальцы мои прошли мимо пистолета Лорена, погрузились вглубь его грудной клетки и нащупали сердце И только тогда сжались изо всех сил.

Глаза у него округлились, широко раскрылся рот, стало конвульсивно дергаться дыхательное горло. У него еще было время произвести выстрел из пистолета Однако он вместо этого схватился за грудь ладонью с растопыренными пальцами судорожно хватая ртом воздух, который не принимали в себя легкие. Он решил, что с ним случился сердечный приступ. Затем его выпученные глаза нашли мое лицо.

Мое лицо. Лицо одноглазого хищника, показавшего свой смертельный оскал и непреодолимую решимость убить. Чтобы лишить его жизни, я мог бы вырвать из его груди сердце! Неужели он этого так и не смог уразуметь?

Нет, он все-таки понял это!

И выстрелил, но поздно, игла попала в пол, после чего упал он сам.

Я весь покрылся холодным потом, меня трясло.

Проникнув в тело Лорена, я обнаружил внутри огромное количество хирургических швов. По сути, он весь был в шрамах, я всюду нащупывал их моей рукой. У него оказалось пересаженное сердце, как и почти все остальные внутренние органы. Он выглядел лет на тридцать, но сколько же ему было на самом деле? — Даже при более близком рассмотрении определить его возраст было невозможно. Одни его органы были молодыми, другие — очень старыми. Сколько в этом человеке осталось от первоначального Лорена? Сколько органов было отобрано у других людей?

Он, должно быть, был давно и хронически болен, подумал я. И власти уже просто не в состоянии были удовлетворить его постоянно растущую потребность в трансплантатах. И в один прекрасный день он узрел иной способ разрешения всех проблем своего организма.

Лорен не шевелился. И не дышал. Я хорошо запомнил, как прыгало и корчилось его сердце в моем воображаемом кулаке, а затем, наконец, прекратило дальнейшую борьбу за существование.

Он упал на левый бок, и мне не были виды его часы. Я остался совершенно один в этой пустой комнате, так и не узнав, который час.

Прошло немало времени прежде, чем Миллер, в конце концов, отважился побеспокоить своего босса. Он просунул свое круглое, ничего не выражающее лицо в щелку двери, увидел распростертое у моих ног тело Лорена и, взвизгнув, бросился наутек. Минутой позже в щелке двери показалось дуло иглопистолета, вслед за ним — водянистый голубой глаз. Я почувствовал, как игла ужалила мою щеку.

— Я проверила тебя раньше графика, — сказала Жюли. Она как-то не очень уютно примостилась в ногах моей больничной койки. — Скорее, ты позвал меня на помощь. Когда я пришла на работу, тебя там не оказалось, и я еще удивилась, почему, и вот тебе на! Это было действительно очень ужасно?

— Невыносимо, — признался я.

— Мне еще никогда не доводилось читать больший ужас в чьих-либо мыслях.

— Только никому об этом не рассказывай. — Я нажал на кнопку, чтобы приподнять изголовье кровати в сидячее положение. — Мне нужно поддерживать свой имидж в глазах своих коллег.

Мой глаз был перебинтован и потерял чувствительность. Боли я не ощущал, но очень неприятным было чувство окаменелости всей верхней части лица, что было лишним напоминанием о мертвеце, от которого мне досталась часть тела. К чужой руке сегодня у меня присоединился и чужой глаз.

Если Жюли чувствовала все это вместе со мной, то было неудивительно, что она так нервничает.

— У меня никак не выходит из головы, вопрос, который тогда все-таки был час.

— Около девяти, — Жюли снова вся съежилась. — Мне показалось даже, что это я теряю сознание — когда этот невзрачный недомерок просунул в щелку двери свой иглопистолет. О, не надо! Не надо, Джил. Все уже закончилось.