Стая

Илья не представлял, как охотятся на волков, и когда засыпал снова, снилась ему всякая всячина. Вот он на «Буране» мчится за волчьей стаей, стрелки с нарт ведут прицельный огонь. Ему некогда подбирать убитых, он мчится дальше. Во сне его чуть познабливает, когда нарты от «Бурана» отцепляются на всем ходу. Надо проявить смелость, решительность, находчивость. Не успеет он прицепить нарты — уйдут волки. Вперед! Он один врывается в стаю, в руке у него казацкая сабля, «Буран» давит волков копытами…

Илья снова не спит, вспоминает сон. «Приснится же! Не копытами, конечно, — гусеницами!»

До самого утра Илья больше не мог заснуть. О проделках стаи волков он все знает. Не во сне, наяву вдруг представил себе — его мать убегает от разъяренной волчицы, а он ничем не может помочь ей, хотя и слышит мольбу о помощи.

Илья перевернулся на другой бок, постарался о волках больше не думать. Мысли снова возвращаются к матери. Нет-нет! С кем-то и может произойти такое ужасное, только не с его мамой! Ему очень хочется отомстить за ту пожилую женщину…

Наконец, Илья спокоен и старается разобраться — кто же виноват во всем этом? Люди-то почему молчат? Смелых нет? Кто-то за все это несет ответственность, а спросить не с кого. Будет завтра возможность, самому главному охотнику выскажу! Развели волков-то! На природу-то чего сваливать? Не природа, мы виноваты. Что-что? Что вы сказали? И я виноват? Ну, знаете! Я молодой охотник, волки мои впереди. О будущем не будем… Сейчас надо ответ держать. Дожили. Волки нами командуют. Вас бы на место той пожилой женщины. Давно бы вертолеты в небо подняли!

Мысленно Илья легко разговаривал с самым главным. До него такой правды в глаза ему никто не говорил. Он чувствовал свою правоту, молчаливую поддержку участников охоты. Главный не оправдывался, это придавало Илье уверенности и сознания выполненного долга. Как провинившемуся школьнику, он высказал главному все.

Под самое утро Илья все же заснул.

Стая отдыхала. Всю ночь проохотились на кабана, и только под утро удалось отбить от табуна маленького кабаненка. Бим, Чапа, Сын волка, Мальчик дремали сытыми. Одноглазому достались от кабаненка уши.

Поведение Чапы в последние месяцы Бима тревожило. Взять хотя бы сегодняшнюю дележку кабана. Сын волка снова показал ему зубы. Пришлось напоминать, кто есть кто в стае. Станешь вожаком, тогда и командуй. Драка могла вспыхнуть вот-вот. Пока скалились друг на друга, Чапа, вместо того чтобы осадить сына, встала рядом с ним. Такой Бим видел Чапу впервые. Она не хитрила, не притворялась, всем своим видом говорила ясней ясного: «Сына волка я тебе не позволю тронуть!»

Бим дремал, жалел, что не стало с ними Хромого, и думал о Мальчике. С Хромым Мальчик схватывался частенько, драки были пустяшные, легкие. Осадив Хромого, чувствуя поддержку Бима, Мальчик никогда не забывал помощи вожака. Сегодня он это позабыл напрочь.

При дележке добычи Бим забирал себе лучший кусок и не мешал потом командовать Чапе. Сын волка никогда не оставался обделенным. Мальчик тоже получал от Чапы свое, Одноглазый, лучший охотник стаи, всегда довольствовался только остатками.

Бим удивился. А почему так? Почему Одноглазый даже не огрызнулся сегодня на Мальчика? Надо сделать так, чтобы в следующий раз огрызнулся: Мальчик давно не получал рвани. И Чапа тогда поймет — без власти Бима в стае она никто.

Бим правильно читал мысли Чапы. И она отдыхала, клубочком свернулась около Сына волка, думала о весне. Весной они создадут свою стаю. Искать логово она уведет Сына волка. Можно и Мальчика взять с собой…

Сын волка не хотел ждать весны. Чуть было не сразился сегодня с Бимом. Поздновато почувствовал поддержку матери… А Мальчик? Он с нами? А если с вожаком в одиночку сразиться? В одиночку пока нельзя. Побьет. Вот если бы от Одноглазого пришла помощь, тогда бы… Одноглазый слаб духом. И в моей стае объедки жрать станешь! Скоро наше время придет…

Мальчик спал, было ему тепло, сытно. Ничего-то его не тревожило. Никому он глотки не собирался рвать, не все ли равно, кому подчиняться. Спасибо Чапе, не забывает его, и Биму спасибо. Если бы не они, что бы сейчас с ним было? Сыну волка зубы свои испытать не терпится? Если уж помогать, то сильному. А кто сильней, выясняйте сами.

Одноглазый поскуливал во сне, вздрагивал худыми боками. Тусклая, с плешинами шерсть его дыбилась от холода, брюхо и во сне голодно урчало. Снилось Одноглазому лето и его родное село. Только бы пришло лето. Самое время удрать из стаи. Да пропади она пропадом, шайка эта. Лучше воровать в одиночку. Что украл — твое. Можно бы и сейчас уйти из стаи, да как уйдешь-то? Чапа разве позволит уйти? Грызть-то кого тогда? Кусан-перекусан ее зубами. Раньше-то с Хромым напополам доставалось. А теперь все одному. Может быть, встать, спящую ее полоснуть зубами? Э-ээ! Последний глаз выскочит, шевельнись только.

Поскуливал Одноглазый все сильнее. Жизнь его собачья и до прихода в стаю была горькой, сейчас она сделалась невыносимой. Спастись! Во что бы то ни стало спастись от этой Чапиной шайки.

А спастись уже нельзя было никому. И самый сильный, и самый хитрый, и завистливый, и довольный, и несчастный пока еще не знали — вот-вот они разделят свою судьбу честно, как никогда еще, на всех поровну.

Вертолет завис над зимним лесом и полетели в эфир первые сигналы:

— «Казбек», я «Эльбрус»! Стая обнаружена в трех километрах севернее деревни Никольское! Прием!

— Понял вас, «Эльбрус»! Продолжать наблюдение! Двинулись на вездеходах к Никольскому!

Вертолет не улетал, он поднялся чуть выше, кружился на одном месте. Стая не выдавала себя, затаилась. Бим знал: спастись от этой ревущей и стреляющей машины можно только в густом лесу. Чапе было страшно. Она подвывала на звук вертолета, скалилась, ее задранная морда вздрагивала в бессильной злобе. Опустись вертолет пониже, она бы на него бросилась.

Вертолет кружил неспроста. Он стал спускаться, и Чапа первая не выдержала страшного шума, бросилась от него прочь.

— «Казбек», «Казбек»! Я «Эльбрус»! Один волк уходит в сторону Кочетовских болот! Видимость отличная! Разрешите отстрелять самим?

— «Эльбрус»! Разрешаю! В районе болот к вам присоединится «Буран». Действуйте!

Чапа верила, что она сумеет спастись. Неспроста она бросилась первая. Пока вертолет будет гонять стаю, она уйдет далеко, спрячется от этого рева и грохота. До весны-то осталось совсем недолго…

Ревущая машина догнала Чапу. Сильная струя ветра взвихрила снег, гром оглушил ее, перепугал насмерть. То, что предназначалось, по ее мнению, стае, выпало ей одной. Машина опустилась совсем низко, пытаясь от нее уйти, Чапа не жалела сил.

В грохоте и реве мотора выстрелы из ружья показались звуком сломанного сучка. Перед самой мордой что-то взрыхлило снег, не задело Чапу. Вертолет пролетел над ней, снова разворачивался, искал ее на земле. Кончики лап едва касались неглубокого снега. Чапа не бежала, казалось, летела над замерзшим болотом. В скорости видела она свое спасение.

Вертолет нагонял снова, и Чапа было обрадовалась, поняла — можно ведь спастись! Можно! На бегу она резко и удачно развернулась, бросилась вертолету навстречу. Картечь и на этот раз не задела ее, дырявила лед за ее спиной.

На третьем или на четвертом заходе, когда Чапа бросилась в обратную сторону, машина остановилась, зависла на одном месте. И здесь она нашла силы справиться со своим страхом, метнулась влево.

Картечь перебила заднюю ногу. Боль, которой всегда очень боялась Чапа, — пришла. Поначалу она справилась с ней, пробовала бежать, ступая на все лапы. Раненая нога угодила между двух кочек, откинулась в сторону и стала задевать за все: за жиденькие болотные кустики, за лед, за камыш. Жуткая боль прожигала ее насквозь. Лед почему-то стал казаться ей желтым, и сделалось ей жарко-жарко, как летом.

Ковыляя на трех ногах, пересиливая нестерпимую боль, она все же бежала. Она понимала, что бежит не быстро, но вертолет больше не преследовал ее.