Прелюдия к чуду

Джеф кивнул мистеру Эвансу – впоследствии выяснилось, что этот мужчина – гид, нанятый Джефом, – и они сели за стол. Джефа порядком смущали любопытные взгляды крестьян, устремленные на него, поэтому он почти не смотрел по сторонам, делая вид, что изучает рисунок на скатерти.

Я повернулась к Микаэлю, чей хмурый вид не предвещал ничего хорошего, и представила ему Джефа:

– Это – Джеф Лойер. Мой… бывший друг.

Услышав подчеркнутое «бывший», Джеф аж подскочил на скамье. Он прекратил изучение скатерти и устремил на меня взгляд, полный недоуменного раздражения. В его глазах я не прочитала ни отчаяния, ни боли. Они выражали только негодование, возмущение моим наглым поведением. Казалось, я спутала ему все карты. Испачкала романтический образ скитальца, который он нарисовал в оправдание своему бессмысленному путешествию. Ибо сейчас оно действительно стало бессмысленным.

– То есть как – бывший, Мод? – Глаза Джефа так и сверлили меня негодованием. – Я ехал в такую даль, чтобы увидеть тебя, а ты… ты… ты заявляешь, что у нас с тобой ничего нет! А как же все то, что мы пережили вместе? Как же все мои чувства к тебе?! Неужели ты способна перечеркнуть все, что между нами было?!

– А что между нами было? – прервала я эту патетичную речь, рассчитанную на то, чтобы произвести впечатление несчастного страдальца, которого обвела вокруг пальца бессердечная девчонка. – Что было, Джеф? Разве мы любили друг друга по-настоящему? Разве ты хотел быть рядом со мной? Разве был верен мне? Все кончено, Джеф… Все кончилось еще в Англии. И я тебе это объяснила. Никто не просил тебя ехать в Мишвидце. Разве не так?

Джеф опустил голову. Ему нечего было возразить мне. И потом, ситуация была скорее комичной, нежели трагичной. Домик Марьяны напоминал сцену, в которой слова были только у двух актеров: у меня и у Джефа. Остальные играли роль массовки. Самым забавным было то, что в процессе наших объяснений Марьяна обносила гостей горячей кукурузной похлебкой. Я почувствовала приближение приступа истерического смеха и повернулась к Микаэлю. Только он мог успокоить меня…

Но Микаэля на месте не было. За моей спиной стоял лишь доктор Прану со своей неизменной ироничной усмешкой. Неужели Микаэль ушел? Я по-настоящему испугалась. Алин Прану прочитал мой взгляд и кивнул на дверь:

– Он вышел.

Я обреченно покосилась на Джефа, осознав, что весь вечер буду выслушивать его рассказ о том, чего ему стоило приехать в Трансильванию. Нет, я не останусь здесь, решила я. Не могу я остаться. Иначе сойду с ума, думая о том, почему ушел Микаэль…

Впопыхах попрощавшись с удивленными крестьянами и не менее удивленным Джефом, я накинула куртку и выскочила из дома. Успею ли я догнать Микаэля? Смогу ли я объяснить ему, что между мной и Джефом уже ничего нет? Эти мысли стучали в моей голове, и сердце билось им в такт. Неужели Микаэль думает, что я прощу Джефа? Что я смогу остаться с ним? Ведь Микаэль сделал для меня гораздо больше, чем Джеф. И то время, что я была с ним, было самым ярким и самым счастливым в моей жизни. Я даже не могла предположить себе, что Микаэль способен на такую ревность… Ушел и даже не попрощался… А может быть, это не ревность? Может быть, Микаэль считает, что с появлением Джефа его миссия закончена?

Я бежала в расстегнутой куртке, не чувствуя ни снега, ни ветра. По моим щекам струились слезы, но мне было наплевать на них. Я понимала, что готова выдержать все, что угодно, лишь бы Микаэль был со мной. Лишь бы видеть его лицо, слышать его голос, чувствовать его нежные прикосновения… Я не могла потерять его! Ни за что не могла! Если я потеряю этого мужчину, то сойду с ума, решила я. Окончательно и бесповоротно…

Впереди замаячил силуэт мужчины. По длинным развевающимся волосам и куртке, поверх которой был намотан алый шарф, я догадалась, что это Микаэль. Срывающимся от бега и волнения голосом, я закричала:

– Микаэль! Постой! Подожди меня!

Он обернулся. Снег, который к тому времени начал падать огромными хлопьями, помешал мне разглядеть его лицо. А я так хотела знать, что написано на этом лице, на лице, которое я так любила: разочарование или радость?

– Микаэль… – Я подбежала к нему и протянула к нему руки, которые он, слава богу, не оттолкнул. – Куда же ты ушел? Я так испугалась!

– Почему ты плачешь? – хриплым голосом спросил он у меня и поднял мое лицо, чтобы лучше разглядеть его.

– Почему я плачу? – переспросила я, жалобно всхлипывая. – Только не говори, что ты не догадываешься!

– О чем? О том, что ты до сих пор любишь Джефа, а я для тебя – лишь спутник, с которым ты неплохо провела время?

– Ты с ума сошел, – рассмеялась я, чувствуя, как отчаяние уступает место облегчению. – Джеф для меня не значит ничего… Ровным счетом ничегошеньки… Все отгорело, понимаешь? Кануло в лету… Мне смешно на него смотреть. Мне смешно вспоминать о том, что между нами что-то было… А ты… – Я смолкла и заглянула в его глаза. Они засветились от моего признания. И тогда я поняла, что Микаэль чувствует то же самое, что и я. Настало время сказать ему то, что я так долго скрывала, от чего так долго открещивалась. – Ты значишь для меня гораздо больше, чем гид по Трансильвании. Я люблю тебя, Микаэль… Люблю и страшно боюсь потерять…

Ну вот, наконец-то. Наконец-то это признание сорвалось с моих уст. Как будто тяжеленный ком свалился с души и рассыпался в прах. Я сказала ему о своих чувствах, и неважно, что ждет нас впереди… Мое сердце наполнилось до краев нежностью и любовью, и я снова заплакала. Но то были слезы не отчаяния, не горя. То были слезы счастья. И я упивалась ими. Каждой своей слезинкой… Чтобы не смущать Микаэля своими слезами, я уткнулась ему в грудь и вдохнула его теплый, родной запах. Но он не дал мне выплакаться вволю. Он наклонился ко мне и открыл мое заплаканное лицо.

– Лучик мой солнечный, – тихо и нежно прошептал он. – Я ведь тоже люблю тебя… Неужели ты не догадывалась?

– Я такая глупая, Микаэль… Такая недогадливая… Я боялась, что ты играешь со мной. Что я для тебя – не больше, чем очередной роман…

– Ты действительно глупая, мой солнечный лучик. Ты для меня – все…

Он посмотрел на меня сверху вниз, и моя душа сладко заныла. Сейчас он поцелует меня, подумала я. Но Микаэль не торопился. Он оглядел меня, растрепанную, раскрасневшуюся, и изрек:

– Остальное – дома. Я не позволю тебе замерзнуть и заболеть.

Микаэль сам застегнул мою куртку, а потом подхватил меня на руки, как пушинку, и понес по деревне. Мне было так хорошо, как никогда в жизни. Я готова была смеяться, петь, плакать… Снег падал с неба гигантскими хлопьями, и я ловила ртом снежинки, не стесняясь того, что веду себя, как ребенок. Микаэль смеялся, глядя на меня, и целовал мой рот, мокрый от слез и снега. Я чувствовала, как внутри меня пробуждается что-то новое, неведомое. Оно освещало мою душу яркими солнечными лучами, превращая ночь в день. Оно заставляло меня наслаждаться каждым прикосновением Микаэля, каждым его поцелуем. Как будто внутри меня открылся источник, рог изобилия, из которого, не переставая, сыпалось счастье. Такими же огромными хлопьями, как снег с синего полотна ночного неба…

Микаэль нес меня до самого дома и опустил только на пороге. Но ненадолго. Как только дверь за нами захлопнулась, он снова сжал меня в объятиях и принялся осыпать жгучими, страстными поцелуями, каких я еще не знала. Мои руки путались в его длинных шелковых волосах, и я замирала в его объятиях, изнемогая от любви и счастья, так неожиданно обрушившегося на меня.

Микаэль расстегнул мою куртку, которую совсем недавно застегивал, и бросил ее в кресло-качалку. Его ненасытные руки принялись блуждать по моему телу, проникли под свитер и начали ласкать мою грудь. Я снова замерла. Но на этот раз от страсти, безумной страсти, которой раньше не испытывала. Для меня все было впервые: обжигающие поцелуи, жар, заставляющий тело плавиться, как воск, сумасшедшее чувство счастья… Но неожиданно Микаэль остановился. Его руки выскользнули из-под моего свитера, и я открыла смеженные наслаждением глаза. Микаэль смотрел на меня с тревогой.