Страница 20 из 28
— Я не могу, — ответила Морвен. — Но ты не один пойдешь. Я пошлю с тобой Гетрона, а может, и Гритнира тоже.
— А Лабадала? — спросил Турин.
— Нет, — сказала Морвен. — Садор хромой, а дорога трудная. Ты мой сын, и времена теперь жестокие, так что скажу прямо: ты можешь погибнуть в пути. Зима близко. Но если ты останешься, случится худшее: тебя сделают рабом. Если хочешь стать мужчиной, когда войдешь в возраст, — наберись мужества, и делай, как я сказала.
— Но с тобой же останется только Садор, и слепой Рагнир, и старухи! — сказал Турин. — Отец же сказал, что я наследник Хадора! А наследник должен остаться в доме Хадора и защищать его. Вот теперь я жалею, что отдал нож!
— Наследник должен бы остаться, но не может, — возразила Морвен. — Но, возможно, когда–нибудь он вернется. Мужайся! Я приду к тебе, если станет хуже. Если смогу.
— Но как же ты найдешь меня в глуши?! — воскликнул Турин; и, не выдержав, вдруг разрыдался.
— Будешь хныкать — враги тебя найдут, а не я, — отрезала Морвен. — Но я знаю, где тебя искать — если ты доберешься в это место и останешься там. Я постараюсь прийти туда, если смогу. Я посылаю тебя в Дориат, к королю Тинголу. Не лучше ли быть гостем короля, чем рабом?
— Не знаю, — всхлипнул Турин. — Я не знаю, что такое раб.
— Я затем и отсылаю тебя, чтобы тебе не узнать этого, — сказала Морвен.
Она поставила Турина перед собой и долго смотрела ему в глаза, словно пыталась разгадать какую–то загадку.
— Тяжело, Турин, тяжело, сын мой, — произнесла она наконец. — И не тебе одному. Трудно мне решать, что делать в эти злые времена. Но я поступаю так, как считаю правильным — а иначе разве разлучилась бы я с тем, что дороже всего на свете из того, что осталось мне?
И они больше не говорили об этом. Турин расстался с матерью в горе и недоумении. Утром он пошел к Садору. Садор рубил дрова. Дров у них было мало — они боялись уходить далеко от дома. И теперь Садор стоял, опершись на клюку, и смотрел на недоделанный трон Хурина, задвинутый в угол.
— Придется и его пустить на дрова, — сказал он. — Теперь следует думать лишь о самом насущном.
— Не надо, не ломай его пока, — попросил Турин. — Может, отец еще вернется, — он обрадуется, когда увидит, что ты сделал для него, пока его не было.
— Пустая надежда хуже страха, — сказал Садор. — Надеждами зимой не согреешься.
Он погладил резную спинку и вздохнул.
— Зря только время тратил, — сказал он. — Правда, не могу сказать, что провел его плохо. Но такие безделушки недолговечны. Видно, вся польза от них — что делать их радостно. Так что, пожалуй, верну я тебе твой подарок.
Турин протянул руку, но тут же отдернул.
— Мужи не берут обратно своих даров!
— Но ведь он же мой? — спросил Садор. — Разве я не могу отдать его, кому захочу?
— Можешь, — ответил Турин, — но только не мне. А потом, почему ты хочешь его отдать?
— Мало надежды, что он пригодится мне для достойного дела, — вздохнул Садор. — Теперь Лабадала ждет лишь рабская работа.
— А что такое раб? — спросил Турин.
— Раб — это бывший человек, — ответил Садор. — С ним обращаются как со скотиной. Его кормят, только чтобы он не умер, живет он только затем, чтобы работать, а работает только под страхом побоев или смерти. А эти головорезы — они могут избить или убить просто для забавы. Я слышал, что они отбирают самых быстроногих юношей и травят их собаками. Да, они быстрее научились у орков, чем мы — у Дивного народа.
— Теперь я понимаю, — сказал Турин.
— То–то и горе, что тебе приходится понимать такие вещи — в твои–то годы, — сказал Садор. Тут он заметил изменившееся лицо Турина.
— Что ты понимаешь?
— Почему мама отсылает меня, — ответил Турин, и глаза его наполнились слезами.
— А–а, вот оно что! — кивнул Садор. — Чего же она ждала–то? — пробормотал он себе под нос. Но вслух сказал:
— По–моему, плакать тут не о чем. Только больше не рассказывай о том, что задумала твоя мать, — ни Лабадалу, ни кому другому. В наше время и у стен бывают уши, и это не уши друзей.
— Но мне же надо поговорить с кем–нибудь! — воскликнул Турин. — Я тебе всегда все рассказывал. Я не хочу уходить от тебя, Лабадал. И из дома, от мамы не хочу уходить.
— Но если ты останешься, — возразил Садор, — дому Хадора скоро придет конец — теперь ты, наверно, понимаешь это? Лабадал не хочет, чтобы ты уходил. Но Садор, слуга Хурина, будет рад знать, что истерлингам не добраться до сына Хурина. Ну–ну, ничего не поделаешь, приходится прощаться. Может, возьмешь мой нож на память?
— Нет! — сказал Турин. — Мама посылает меня к эльфам, к королю Дориата. Там мне другой нож дадут, такой же. А тебе, Лабадал, я ничего прислать не смогу. Я буду далеко, и совсем–совсем один!
И Турин разрыдался. Но Садор сказал ему:
— Это что такое? Разве это сын Хурина? Я слышал, как сын Хурина однажды, не так давно, сказал: «Когда я стану большой, я пойду служить эльфийскому королю».
Тогда Турин вытер слезы и сказал:
— Хорошо. Раз сын Хурина так сказал, он должен сдержать слово. Я пойду. Только почему–то, когда я говорю, что сделаю то–то и то–то, потом все выходит совсем не так, как я думал. Мне теперь не хочется идти. Я постараюсь больше не говорить таких вещей.
— Да, так будет лучше, — сказал Садор. — Все так учат, но мало кто так поступает. Оставь грядущее в покое. Довольно для каждого дня своей заботы.
И вот Турина собрали в дорогу. Он простился с матерью и втайне отправился в путь с двумя провожатыми. Но когда спутники Турина велели ему взглянуть в последний раз на дом отца своего, боль расставания пронзила Турина, словно острый меч, и мальчик вскричал:
— Морвен, Морвен, когда же я увижусь с тобой?
А Морвен стояла на пороге, и когда лесное эхо донесло до нее крик сына, она так стиснула дверной косяк, что кровь брызнула из–под ногтей. То было первое горе Турина.
В начале следующего года Морвен родила девочку и дала ей имя Ниэнор, что значит Скорбь. Но когда это случилось, Турин был уже далеко. Долог и мучителен был его путь, ибо власть Моргота распространялась все дальше. Но провожатые Турина, Гетрон и Гритнир, хотя молодость их пришлась на дни Хадора и теперь они были стары, состарившись, не утратили отваги, и хорошо знали тамошние земли, ибо в былые времена немало постранствовали по Белерианду. И так, ведомые судьбой и собственным мужеством, они перевалили через Тенистые горы, спустились в долину Сириона, прошли Бретильский лес и наконец, усталые и измученные, достигли границ Дориата. Но здесь их опутали чары королевы, и странники заблудились. Долго скитались они по дремучему лесу без путей и дорог, и вот у них вышли все припасы. Они едва не погибли, ибо с Севера надвигалась суровая зима; но не столь легкий удел уготован был Турину. Когда путники совсем уже отчаялись, вдали вдруг раздалось пение рога. То Белег Могучий Лук, первый среди охотников тех времен, живший вблизи рубежей Дориата, травил дичь в приграничных лесах. Он услышал крики путников и поспешил на помощь. Белег накормил и напоил их, а потом спросил, кто они и откуда. Услышав ответ, Белег проникся изумлением и жалостью. Турин ему понравился — мальчик красотой пошел в мать, а глаза у него были отцовские, и он был силен и крепок.
— Чего же ты хочешь от Тингола? — спросил Белег мальчика.
— Мне хотелось бы стать его дружинником. Я хочу воевать с Морготом, чтобы отомстить за отца.
— Очень может быть, что твое желание исполнится, когда ты подрастешь, — сказал Белег. — Ты еще мал, но уже теперь видно, что ты будешь могучим воином, достойным сыном Хурина Стойкого, если только это возможно.
Имя Хурина чтили во всех землях эльфов, а потому Белег с радостью согласился проводить странников. Он отвел их в хижину, где жил тогда с другими охотниками, и отправил гонца в Менегрот. Когда посланец принес ответ, что Тингол и Мелиан согласны принять сына Хурина и его спутников, Белег тайными тропами отвел их в Сокрытое королевство.