Посёлок

Старый поднял руку и посмотрел на нее с интересом, словно никогда не видел. И задумался. Олег молчал, оглядывая комнату. Старый иногда замолкал так, внезапно, на минуту, на две. У каждого свои слабости. Огонек светильника отражался на отполированном, как всегда, чистом микроскопе. В нем не было главного стекла. Сергеев тысячу раз говорил Старому, что пустая трубка слишком большая роскошь, чтобы держать ее на полке как украшение. «Дай мне в мастерскую, Боря. Я из нее сделаю два чудесных ножа». А Старый не отдавал.

– Прости, – сказал старик. Он моргнул два раза добрыми серыми глазами, погладил аккуратно подрезанную белую бороду, за которую тетка Луиза звала его купцом. – Я размышлял. И знаешь о чем? О том, что в истории Земли уже бывали случаи, когда по несчастливой случайности группа людей оказывалась отрезанной от общего потока цивилизации. И тут мы вступаем в область качественного анализа…

Старик опять замолк и пожевал губами. Ушел в свои мысли. Олег к этому привык. Ему нравилось сидеть рядом со стариком, просто молчать, ему казалось, что знаний в старике так много, что сам воздух комнаты полон ими.

– Да, конечно, надо учитывать временной диапазон. Диапазон – это расстояние. Запомнил?

Старый всегда объяснял слова, которые ученикам не встречались.

– Одному человеку для деградации достаточно нескольких лет. При условии, что он белый лист бумаги. Известно, что дети, которые попадали в младенчестве к волкам или обезьянам, а такие случаи отмечены в Индии и Африке, через несколько лет безнадежно отставали от своих сверстников. Они становились дебилами. Дебил – это…

– Я помню.

– Прости. Их не удавалось вернуть человечеству. Они даже ходили только на четвереньках.

– А если взрослый?

– Взрослого волки не возьмут.

– А на необитаемый остров?

– Варианты различны, но человек неизбежно деградирует… степень деградации…

Старик взглянул на Олега, тот кивнул. Он знал это слово.

– Степень деградации зависит от уровня, которого человек достиг к моменту изоляции, и от его характера. Но мы не можем ставить исторический эксперимент на одной сложившейся особи. Мы говорим о социуме. Может ли группа людей в условиях изоляции удержаться на уровне культуры, в каковой находилась в момент отчуждения?

– Может, – ответил Олег. – Это мы.

– Не может, – возразил старик. – Но для младенца достаточно пяти лет, для группы, даже если она не вымрет, потребуется два-три поколения. Для племени – несколько поколений… Для народа, может быть, века. Но процесс необратим. Он проверен историей. Возьмем австралийских аборигенов…

Вошла мать Олега, она была причесана, надела выстиранную юбку.

– Я посижу с вами, – сказала она.

– Посиди, Ирочка, – кивнул старик. – Мы беседуем о социальном прогрессе. Вернее, регрессе.

– Я уже слыхала. Ты рассуждаешь, через сколько времени мы начнем ходить на четвереньках? Так я тебе отвечу – раньше мы все передохнем. И слава богу. Надоело.

– А ему не надоело, – не согласился старик. – И моим близнецам не надоело.

– Из-за него и живу, – напомнила мать, – а вы его посылаете на верную смерть.

– Если встать на твою точку зрения, Ира, – сказал Старый, – то здесь смертью грозит каждый день. Здесь лес – смерть, зима – смерть. Наводнение – смерть, ураган – смерть, укус шмеля – смерть. И откуда смерть выползет, какое она примет обличье, мы не знаем.

– Она выползает, когда захочет, и забирает, кого пожелает. Одного за другим.

– Нас больше, чем пять лет назад. Главная проблема – не физическое выживание, а моральное.

– Нас меньше! Нас с тобой меньше! Ты понимаешь, нас совсем не осталось! Что эти щенки могут без нас?

– Можем, – ответил Олег. – Ты в лес одна пошла бы?

– Лучше повеситься. Я порой на улицу боюсь выходить.

– А я хоть сейчас пойду. И вернусь. С добычей.

– То-то сегодня Дика с Марьяшкой еле спасли.

– Это случайность. Ты же знаешь, что шакалы стаями не ходят.

– Ничего не знаю! Пошли все-таки стаей или нет? Пошли?

– Пошли.

– Значит, ходят…

Олег не стал больше возражать. Мать тоже замолчала. Старый вздохнул, дождался паузы и продолжил свой монолог:

– Я почему-то сегодня вспомнил одну историю. Тысячу лет не вспоминал, а сегодня вспомнил. Может, просто к месту пришлось? Случилось это в 1530 году, вскоре после открытия Америки. Немецкое китобойное судно, которое промышляло к югу от Исландии, попало в шторм, и его отнесло на северо-запад, в неизвестные воды. Несколько дней корабль несло по волнам среди айсбергов. Айсберг – это…

– Это ледяная гора, я знаю.

– Правильно. Через несколько дней показались заснеженные гористые берега неизвестной земли. Теперь она называется Гренландией. Корабль бросил якорь, и моряки спустились на берег. И представляете их удивление, когда вскоре они увидели полуразрушенную церковь, потом остатки каменных хижин. В одной из хижин они нашли труп рыжеволосого мужчины в одежде, кое-как сшитой из тюленьих шкур, рядом сточенный, ржавый нож. А вокруг запустение, холод, снег…

– Не пугай, Боря, – прервала его мать. Пальцы ее нервно стучали по столу. – Псевдоисторические сказки…

– Погоди. Это не сказка. Это строго документировано. Тот человек был последним викингом. Ты помнишь, Олег, кто такие викинги?

– Вы рассказывали о викингах.

– Викинги бороздили моря, завоевывали целые страны, они заселили Исландию, высаживались в Америке, которую называли Винланд, даже основали свое царство на Сицилии. И у них была крупная колония в Гренландии. Там было несколько поселков, стояли каменные дома и церкви. Но вот корабли викингов перестали выходить в море. Колонии их перешли к другим народам или были заброшены. Прервалась связь с Гренландией. А тем временем климат там становился все более суровым, скот вымирал, и гренландские поселения приходили в упадок. В первую очередь потому, что потеряли связь с миром. Гренландцы, некогда смелые моряки, разучились строить морские корабли, их становилось все меньше. Известно, что в середине XV века в Гренландии была сыграна последняя свадьба. Потомки викингов дичали, их было слишком мало, чтобы противостоять стихии, добиться прогресса или хотя бы сохранить старое. Ты представляешь себе трагедию – последняя свадьба в целой стране? – Старый обращался к матери.

– Твои аналогии меня не убеждают. Много ли было викингов, мало ли – ничего бы их не спасло.

– А ведь альтернатива была. Приди тот немецкий корабль тридцатью годами раньше, и все сложилось бы иначе. Эти викинги могли бы уплыть на континент и вернуться в человеческую семью. Или иначе – наладилась бы связь с другими странами, появились бы торговцы, новые поселенцы, хотя бы новые орудия труда, знания… И все было бы иначе.

– К нам никто не приплывет.

– Наше спасение – не вживление в природу, – произнес старик уверенно. На этот раз он обернулся к Олегу. – Нам нужна помощь. Помощь остального человечества. И потому я настаиваю, чтобы твой сын шел за перевал. Мы еще помним. И наш долг – не обрывать нить.

– Пустой разговор, – устало сказала мать. – Водички согреть?

– Согрей, – ответил Старый. – Побалуемся кипятком. Нам грозит забывание. Уже сейчас носителей хотя бы крох человеческой мудрости, знаний становится все меньше. Одни гибнут, умирают, другие слишком поглощены борьбой за выживание… И вот появляется новое поколение, вы с Марьяной еще переходный этап. Вы как бы звено, соединяющее нас с нашим будущим. Каким оно будет, ты представляешь себе?

– Мы не боимся леса. Мы знаем грибы и деревья, мы можем охотиться в степи…

– Я боюсь будущего, в котором господствует новый тип человека – Дик-охотник. Он для меня символ отступления, символ поражения человека в борьбе с природой.

– Ричард – хороший мальчик, – отозвалась мать из кухни. – Ему нелегко приходилось одному.

– Я не о характере, – сказал Старый. – Я о социальном явлении. Когда ты, Ирина, научишься абстрагироваться от мелочей?

– Буду я абстрагироваться или нет, но если бы той зимой Дик не убил медведя, мы бы все перемерли с голоду, – сказала мать.