Страница 90 из 130
Вечером этого же дня я услыхал звуки барума в Горенду, и вернувшийся оттуда через несколько времени Мёбли, который зачем-то ходил в деревню, разбудил меня и таинственно сообщил, что война с мана-тамо (вероятно, с Теньгум-мана) решена. Но было положено ничего не говорить о ней Маклаю.
Войны здесь хотя и не отличаются кровопролитностью (убитых бывает немного), но зато очень продолжительны, переходя часто в форму частных вендетт, которые поддерживают постоянное брожение между общинами и очень затягивают заключение мира или перемирия. Во время войны все сообщения между многими деревнями[138] прекращаются, преобладающая мысль каждого: желание убить или страх быть убитым.
Мне было ясно, что этот раз мне не следовало смотреть, сложа руки, на положение дел в деревне Бонгу, находившей всего в пяти минутах ходьбы от моего дома. Притом молчание с моей стороны, при моей постоянной оппозиции войнам, когда только несколько дней тому назад я восстал против похода после смерти старшего брата , было бы странным, нелогичным поступком. Мне не следовало уступать и на этот раз, чтобы не быть принужденным уступать впоследствии. Мне необходимо было оставить в стороне мою антипатию к вмешательству в чужие дела. Я решил запретить войну. На сильный аффект следует действовать также аффектом, но еще более сильным, и сперва необходимо разрознить единодушную жажду мести. Следовало поселить между туземцами разногласие и тем способствовать к охлаждению первого пыла.
Хижина в деревне Рай
Рис. Н. Н. Миклухо-Маклая. Июль 1877 г.
25 июля. Я долго не спал, а затем часто просыпался, обдумывая план моих будущих действий. Заснул я только к утру. Проснувшись и перебрав вчерашние размышления, я решился избрать план моих будущих действий, который, по моему мнению, должен был дать желаемые результаты и который, как оказалось, подействовал даже еще сильнее, чем я ожидал.
Главное – не надо было торопиться (surtout pas trop de zèle!) [Главное – не переусердствовать (франц.)]. Поэтому, несмотря на мое нетерпение, я выждал обычный час (перед заходом солнца), чтобы отправиться в Бонгу. Как я и ожидал, в деревне всюду шли толки и рассуждения о случившемся. Заметив, что туземцам очень хочется знать, что я думаю, я сказал, что и Вангум и Туй были молоды и здоровы и что старик отец остается теперь один; но что все-таки Маклай скажет все то же, что говорил и после смерти Вангума, т. е.: войне не быть!
Весть о словах Маклая, что войны не должно быть, когда все готовятся к ней, мигом облетела всю деревню. Собралась большая толпа; но в буамрамру, где я сидел, вошли только одни старики. Каждый из них старался убедить меня, что война необходима.
Рассуждать о неосновательности теории «онима» было бы невозможно ввиду ограниченности в моих знаниях языка туземцев – это во-первых; во-вторых, я только даром потратил бы времени, так как мне все равно не удалось бы никого убедить; а в-третьих, это было бы большим промахом, так как каждый стал бы перетолковывать мои слова на свой лад. Тем не менее я выслушал очень многих; когда последний кончил говорить, я встал, собираясь идти, и обыкновенным моим голосом, представлявшим сильный контраст с возбужденной речью туземцев, повторил: «Маклай говорит: войны не будет, а если вы отправитесь в поход в горы, с вами со всеми, людьми Горенду и Бонгу, случится несчастье!»
Наступило торжественное молчание, затем посыпались вопросы: «Что случится?», «Что будет?», «Что Маклай сделает?» и т. п. Оставляя моих собеседников в недоумении и предоставляя их воображению найти объяснение моей угрозы, я ответил кратко: «Сами увидите, если пойдете».
Отправляясь домой и медленно проходя между группами туземцев, я мог убедиться, что воображение их уже работает: каждый старался угадать, какую именно беду мог пророчить Маклай.
Не успел я дойти до ворот моей усадьбы, как один из стариков нагнал меня и, запыхавшись от ходьбы, едва мог проговорить: «Маклай, если тамо-Бонгу отправятся в горы, не случится ли тангрин?» (землетрясение).
Этот странный вопрос и взволнованный вид старика показали мне, что слова, произнесенные мною в Бонгу, произвели значительный эффект.
– Маклай не говорил, что будет землетрясение, – возразил я.
– Нет, но Маклай сказал, что если мы пойдем в горы, случится большая беда. А тангрин – большое, большое несчастье. Люди Бонгу, Гумбу, Горенду, Богати, все, все боятся тангрина. Скажи, случится тангрин? – повторил он просительным тоном.
– Может быть, – был мой ответ.
Мой приятель быстро пустился в обратный путь, но был почти сейчас же остановлен двумя подходившими к нам туземцами, так что я мог расслышать слова старика, сказанные скороговоркой: «Я ведь говорил, тангрин будет, если пойдем. Я говорил».
Все трое направились почти бегом в деревню.
Следующие затем дни я не ходил в Бонгу, предоставляя воображению туземцев разгадывать загадку и полагаясь на пословицу: «У страха глаза велики». Теперь я был уверен, что они сильно призадумаются и военный пыл их таким образом начнет мало-помалу остывать, а главное, что теперь в деревнях господствует разноголосица.
Я нарочно не осведомлялся о решении моих соседей, они тоже молчали, но приготовления к войне прекратились.
Недели через две ко мне пришел мой старый приятель Туй и подтвердил уже не раз доходивший до меня слух о том, что он и все жители Горенду хотят покинуть свою деревню, хотят выселиться.
Туй (сын Бонема). Горенду
Рис. Н. Н. Миклухо-Маклая. 1877 г.
– Что так? – с удивлением спросил я.
– Да мы все боимся жить там. Останемся в Горенду – все умрем, один за другим. Двое уже умерли от «оним» мана-тамо, так и другие умрут. Не только люди умирают, но и кокосовые пальмы больны. Листья у всех стали красные, и они все умрут. Мана-тамо зарыли в Горенду «оним» – вот и кокосовые пальмы умирают. Хотели мы побить этих мана-тамо, да нельзя, Маклай не хочет, говорит: «Случится беда». Люди Бонгу трусят, боятся тангрин. Случится тангрин – все деревни кругом скажут: «Люди Бонгу виноваты; Маклай говорил, будет беда, если Бонгу пойдут в горы»… Все деревни пойдут войною на Бонгу. Вот люди Бонгу и боятся. А в Горенду людей слишком мало, чтобы идти воевать с мана-тамо одним. Вот мы и хотим разойтись в разные стороны», – закончил Туй уже совсем унылым голосом и стал перечислять деревни, в которых жители Горенду предполагали расселиться.[139] Кто хотел отправиться в Гориму, кто в Ямбомбу, кто в Митебог; только один или двое думают остаться в Бонгу. Так как расселение это начнется через несколько месяцев, после сбора посаженного уже таро, то я не знаю, чем это кончится.[140]
138
Обе стороны имеют, или думают иметь, многих союзников, почему боятся идти в каждую деревню, об которой не знают положительно, что она дружественная. Таким образом случается, что нейтральные деревни подолгу считаются союзниками противной стороны.
139
Достойно внимания, что обычай выселяться из местностей, где произошел один, а тем более несколько смертных случаев и который я нашел в силе между меланезийскими номадными племенами о. Люсона, Малайского полуострова и западного берега Новой Гвинеи, встречается также и здесь среди оседлых жителей Берега Маклая, дорожащих своей собственностью.
140
Покидая Берег Маклая в ноябре 1877 г., я не думал, что жители Горенду приведут в исполнение свое намерение выселиться. Вернувшись туда в мае 1883 г. на корвете «Скобелев» и посетив Бонгу, я по старой тропинке отправился оттуда в Горенду. Тропинка сильно заросла; на ней, очевидно, ходили мало. Но, придя на то место, где находилась старая деревня Горенду я положительно не мог сообразить, где я. Вместо значительной деревни, большого числа хижин, расположенных вокруг трех площадок, я увидел только две или три хижины в лесу – до такой степени все заросло. Куда расселились тамо-Горенду, я не успел узнать.