Страница 68 из 68
С хмурым, невыспавшимся лицом вошел мичман, буркнул: «Пойдем» и кивнул, указывая на дверь. Полторацкий шагнул, но возле Павла Петровича задержался. «Ты мне сильную боль причинил, это верно, — сказал, чуть усмехнувшись разбитыми губами. — Но одного не учел… Не знаешь ты того, что я знаю». — «Что же?» — Павел Петрович бестрепетно спросил. «Приостановить, — медленно, как бы с трудом выговаривал слова Полторацкий и неотрывно смотрел в лицо бывшему соседу и подполковнику, который стоял, спиной прижавшись к стене и опустив руки, — можно… Это вам даже по силам. Остановить — нельзя, невозможно, такой силы нет у вас и никогда не будет! Ты думал — я пропасть под собой почую… прежде пули убить меня думал… Нет, Павел Петрович… я иду и я живой… Живой я!»
Ему вслед поворачивал голову Цингер, и под его взглядом Полторацкий вышел в коридор, свернул направо и двинулся к выходу.
Яркая луна сияла на темно-сером, уже посветлевшем небе, едва видны были высокие редкие звезды. Он осмотрелся — худого, с опущенной головой человека вели к нему. «Исидор! — вглядевшись, узнал и горестно изумился Полторацкий. — И ты… и тебя?!» Молча кивнул Каллиниченко. Детская припухлость в углах рта стала заметней, отчего выражение трогательной беззащитности еще сильней проступило на его лице. «Да как же ты… — обнимая Каллиниченко, говорил Полторацкий и, будто ребенка, будто туркменского светозарного мальчика Нурякде, гладил по голове. — Ты же… ты тут все ходы-выходы знаешь…» — «А вот, — обреченно кивнул Каллиниченко, — офицеры эти…» Полторацкий оглянулся. Несколько молодых людей, среди которых был и Юрий Александрович, окружали их. «Те самые?» — спросил у Каллиниченко. «Те самые, — кривя губы, он прошептал. — Опоздал я… Мы опоздали. Вот и…» Не договорив, он махнул рукой, плечи его затряслись. «Будет тебе… ну, Исидор… не надо… перед ними не надо», — утешал и уговаривал его Полторацкий, и Каллиниченко, вытирая глаза, твердил дрожащим голосом: «Не буду… не буду… это так… о детях подумал… Нельзя нам так было… Нельзя!» — с силой сказал он и вскинул голову.
Шли по широкой улице, по мостовой… Молодые люди с винтовками покуривали, помалкивали, и только однажды, запнувшись о камень, оступился и выругался Юрий Александрович.
Луна была позади; впереди, одинокая, из последних сил светила на темно-сером небе звезда. Звезда-полынь, он подумал и с ней простился: прощай. Горлинка принялась ворковать, и первый тревожный и нежный крик ее пронесся над спящим Мервом. Потом она испуганно вспорхнула и смолкла и лишь некоторое время спустя, когда все стихло, заворковала вновь, с прежней неясностью, тревогой и печалью.
Был огонь, зной, но, падая, он ощутил на лице дуновение прохладного ветра.