Страница 30 из 47
Да, наверное, я действительно овца. Я испортила себе весь отпуск, мне все казалось, что у моего барана случка с Биргит. А он между тем, может, и хотел бы, да вместо того три недели поневоле оставался мне так же верен, как и я ему.
Только что-то все-таки здесь не так! С каких пор у меня аллергия на объятия мужа? В ванной не видно никакого нового одеколона после бритья, в подвале — нового стирального порошка и никаких экзотических цветов в вазе. Я принюхалась к его подушке и опять чихнула, правда, только один раз. Надо застелить постель новым бельем. Если нынешней ночью Райнхарду станет одиноко на его половине кровати, я хочу, чтобы все прошло как следует. Если.
В почтовом ящике лежал толстый большой пакет с маленькой надписью, отчего я на секунду вновь вспомнила Имке. Рюдигер прислал нам фотографии, у него получилось намного красивее, чем у моей сестры. Думаю, неудачные снимки он просто не стал присылать, как мило с его стороны — подумал о нашем самолюбии. Показать, что ли, мужу, какое у него замечательное загорелое семейство, как оно чудесно смотрится на летнем взморье? Да нет, пока лучше не надо! И чтобы дети не сорвали мои расчеты, я спрятала конверт под свой матрас, до лучших времен.
Обычно, когда я гладила, я либо включала радио, либо ставила гладильную доску в гостиную, чтобы краем глаза заглядывать в телевизор. На этот раз я поступила по-иному: приколола свои отпускные рисунки булавками к рифленым обоям и любовалась картинками и набросками — левая рука разглаживала белье, правая, как автомат, водила туда-сюда утюгом. Больше всего мне удались рисунки пером, раскрашенные акварелью, по-моему, они гораздо интереснее моих прежних зарисовок на стекле. Сколько же всего в мире есть интересного, всяких неподвижных, неживых предметов, которые оживают на полотне художника, — рисуй не хочу! Подумать только, оригинал давно истлеет в мусорном контейнере, а его копия на бумаге или холсте будет столетиями рассказывать следующим поколениям о дне нынешнем.
Кончив гладить, я достала горшок для соления огурцов, фаянсовый, а по краю — кобальтовый голубой орнамент из разных завитушек. Пером можно набросать на бумаге тончайшие контрасты, отражения и оттенки, и на картинке толстопузый горшок заблестит, заиграет, запереливается, так что и не узнать! Отличная идея, так и сделаю! Но сначала надо укомплектовать всю композицию, весь натюрморт. Так, берем три деревянные ложки, кладем их в горшок. Вниз — вместо скатерти, кухонное полотенце в голубую клеточку. Что еще? Ага, вот букетик лаванды и горсть синих слив! Вот! То, что надо! И все почти в одной цветовой гамме! Монохром! Но я слишком долго переставляла свои вещички с места на место, рисовать уже было поздно: пришли мои детки и попросили покушать.
Вечером, когда Райнхард вернулся домой, Лара вскрикнула: его левая рука была перебинтована и держалась на перевязи. Я испугалась не меньше и побледнела.
— Ты что, упал на стройке? — Когда мы только поженились, меня часто мучили такие страхи.
— Я свалился с лошади, — криво улыбнулся муж. — Сильвия уговорила меня залезть на ее кобылу, якобы смирную как овечка. Ну, я сдуру и полез, только сел, а она — на дыбы!
— Пап, а мы думали, ты на работе! — засомневался Йост.
Ну правильно, на работе, подтвердил отец. Но он же строит новые конюшни, ему же надо зайти, посмотреть, что за дом этим коварным тварям нужен!
Как же он теперь будет одной рукой водит машину? — беспокоилась я. Да перелома-то нет, успокоил муж. Сильвия сразу отвезла его на рентген. Через пару дней бинты снимут, а что тут ехать? Два шага! Справится, не инвалид же!
Не инвалид, разумеется, но без левой руки тоже не очень-то разгуляешься. Пришлось помогать: я резала ему мясо и намазывала хлеб маслом, Йост ходил с ним в ванную и следил, чтобы не намокли бинты. И как-то я услышала, сын Райнхарду похвастался:
— Пап, а мы в Италии тоже катались на лошади, но не разу не упали!
Лара принесла мне отцовские джинсы, заляпанные грязью, и рубашку с кровавыми пятнами. Я, задыхаясь от насморка, засунула все это в машину.
Терзаемая угрызениями совести, позвонила Сильвия:
— Ой, прости, мне так жаль! Я виновата! Он просто хотел, чтобы я научила его ездить верхом…
Вот как? Я не знала!
Ну да, Райнхард же превосходный теннисист, пела Сильвия, вот она и подумала, может, ему и другой вид спорта подойдет, верховая езда например. И в конном клубе, между прочим, полно богатеньких толстосумов, наверняка кто-нибудь из них закажет Райнхарду новый дом!
— Может, и тебе бы понравилось… — начала было она.
— Сильвия, солнышко, — оборвала я ее, — тебе ли не знать, что меня в конюшню калачом не заманишь! Кстати, я теперь знаю, откуда у меня взялась аллергия на собственного мужа!
— So sorry![32] — как-то слишком самозабвенно извинялась подруга.
— Да ладно, ты ни при чем, — отвечала я. — Взрослый мужик сам должен соображать. Хотя в последнем я несколько сомневаюсь.
Ночью я слышала, как муж мой стонет, но явно не от удовольствия. Так ему и надо, будет знать, как вечно на чужих кобыл заглядываться!
Наутро Райнхард попросил завтрак в кровать, и так это развлечение ему понравилось, что он и вовсе решил не вставать.
— Ужасная была ночь, — пожаловался он. — Анна, будь добра, пойдешь в магазин — прихвати из офиса мои бумаги, принеси мне их сюда. Надо проверить счета от мастеров, это можно и дома сделать.
Ну вот, мне так даже на руку: пойду проверю бюро!
Стеклянный шар покоился на столе так уютно, будто никакого пожара разжечь никогда бы не смог. Фотоальбом от Биргит исчез, на черном кожаном диване — ни одной дамской шпильки для волос.
Бумаги, что просил муж, я нашла очень быстро. В самом низу обнаружила счет, не от Райнхарда заказчикам, а самому Райнхарду — от Биргит. За вышеперечисленную секретарскую работу она запросила у моего мужа невероятную сумму. У нас нет таких денег! Хотя теперь муж имел представление, — черным по белому написано, не отвертишься! — сколько он должен был бы заплатить мне, если бы я по-прежнему на него работала. А что, если он уже уволил обнаглевшую свою секретаршу, чтобы не задавалась, и теперь хочет при случае опять припахать меня? Прощайте, мои натюрморты! Не дай бог Райнхарда потянет к лошадям, это еще дороже, чем теннис. А потом Сильвия будет петь ему, что она мечтает о парусной яхте, и пошло-поехало! Господи, неужели это мой муж, мой неотесанный мужик, который всегда смеялся на теми, кто считал себя самым крутым на селе? Мой медведь из простой семьи, который на нашей свадьбе не знал, как едят спаржу?
Вечером навестить больного заявились Сильвия и Удо, с цветами, шампанским и стопкой книжек для постельного режима. Пациент тем временем в тапочках и пижаме восседал перед телевизором и весь был занят футболом. Друзья наши стали расшаркиваться, Удо извинялся за свою «невозможную жену», которая толкнула моего бедного мужа на глупость. Я отправилась на кухню за фужерами для шампанского, Удо пошел за мной.
— Знаешь что, Сильвия там в конюшне развлекается с Райнхардом, а мы с тобой чем хуже, а? Мы тоже имеем право…
— Ну конечно, Удо, — оборвала я его, меня уже тошнило от его похотливых намеков. — А потом мы все вчетвером пойдем на ток-шоу, где супружеские пары откровенничают, каково это, поменяться на время партнерами?
Удо в ужасе уставился на меня, я с трудом заставила себя улыбнуться.
Ночью меня терзал кошмар, который я никогда не забуду. Опять главную роль играла ванная. Нас с Райнхардом, и детей тоже, однажды солнечным воскресеньем приглашают на гриль. Сначала каждый занимается своим делом: Удо мажет растительным маслом колбаски и телячьи котлеты, Сильвия валяется в шезлонге, Райнхард феном раздувает костер, чтобы угли скорее разгорелись, дети играют с морской свинкой. Я инспектирую сад, шныряю по кустам, осматриваю садовый инвентарь в сарае и вдруг проваливаюсь в яму, а там — навоз!
32
Прости, страшно неудобно! (англ.).