Страница 56 из 57
Близилась зима. Исхудалые олени кричали так жалобно, что сердце разрывалось. Первые морозы иссушили траву, скрючили мох, и корма для них почти не стало. В ручейках и родниках появился лёд.
Зигмас надел меховой комбинезон Дрогова. Ноги Зигмаса пообломались, лицо обветрилось и загорело, мышцы окрепли. Он действительно притерпелся. Два раза начальник гонял его, сонного, голодного, на вторичную проверку небрежно проведенных маршрутов. После этого очередные пятьдесят километров, конечно, представлялись сущим пустяком.
Как и прежде, Данила мало интересовался Зигмасом, а тот не видел необходимости расплачиваться за это откровенностью или почтением. Остальные считали поведение начальника совершенно естественным. Люде иногда влетало даже больше других: и за то, что трещал край палатки, и за то, что кровоточили копыта оленей. А девушка и не пыталась огрызаться, только смущенно смеялась.
Как-то раз, взволнованная, собираясь что-то сказать, она положила ладонь на локоть Данилы. А тот как откинет голову.
— Это ещё что? Может, тут, в тайге, начнем любовь крутить?
Возмущенный Зигмас хотел было заступиться, но передумал: их дело. Не так уж важно всё это, необходимо просто как-то просуществовать два-три месяца. Его волновало теперь другое. По вечерам Люда включала рацию и сообщала товарищам, что партии одна за другой возвращаются на базу. Но никто, кроме Зигмаса, на это, кажется, и внимания не обращал. Те втроем закопченными пальцами скребли карту, как ребята, готовящие поход: лихорадочно отбирали друг у друга циркуль, вышагивали им по карте ещё десятки, еще сотни километров, будто можно птицей перелететь через эти ущелья и горные цепи, а не тащиться с рюкзаками, счетчиками, бурами, спальными мешками на плечах. Ни один из них даже не заикнулся, что больше нельзя, что пора возвращаться, что на дворе октябрь.
Зигмас в отчаянии пытался загипнотизировать Данилу — уставится ему в затылок и беззвучно шевелит губами:
«Псих! Зима нагрянет, кто нас отсюда вывезет? Ведь тогда конец! Домой, дурак, домой!»
Но Данила не оборачивался.
Однажды утром начальник встал, озабоченный, раньше обычного. У него была своеобразная логика:
— Кормежка кончается, надо поторапливаться.
Съели гороховый суп, сваренный густо, как пюре, без всяких жиров. А потом Данила, подгоняя оленя бичом, побежал вверх по склону. Люда направилась по долине налево, тоже бегом. Олени тащили теперь только тяжелые кожаные чемоданчики, обитые железом, со сложными никелированными замками. В них лежали величайшие ценности — образцы руд, результаты всей работы. Остальную кладь приходилось нести самим.
Зигмас тоже перешел на бег. Тут уж не отстанешь. Он прислушивался к счетчику, брал образцы минералов и мчался вдогонку за девушкой. Убедившись, что девчонка готова носиться до самого вечера, Зигмас подумал: «Бросить всё, присесть. Хватит, наплевать! Как только станет совсем невмоготу, сяду — и всё тут. Пусть несут. Тогда и всем придется возвращаться». Но такой момент никак не наступал. Ноги подкашивались, мускулы ныли и всё же работали. Как машина.
Данила запоздал на ночевку; на ужин опять ели гороховый суп, но эти трое были очень веселы. Данила обнаружил очаг. Образцы начальник завернул в целлофан, а потом бережно положил в отдельный резиновый мешочек. Пятно замечательное. Может, другого такого и нет. Данила сказал об этом просто, будто каждый год делал подобные открытия.
Он изводил Люду: та где-то упала и разодрала свои лыжные штаны. Данила показывал, как ей придется маневрировать по городским улицам с заплатой сзади. А Петя глубоко порезал о камень колено. Люда промыла, перевязала ему рану и, забывшись, долго гладила отросшие ежиком волосы паренька. Поглаживала, а сама смотрела на Данилу.
Утром опять было гороховое пюре.
— Вот бы мяса! — тихо сказал Зигмас Люде. Но Данила услышал.
— Пюре — очень полезная еда. Особенно когда другой нету! — усмехнулся начальник с довольным видом. — Настоящая пища!
Не то на десятый, не то на пятнадцатый день проснулись в полночь от стужи. Термометр показывал тридцать градусов ниже нуля. Утром всё оказалось покрыто снегом. В долине не было видно кедров: метель намела сугробы по самые верхушки. Только ещё торчали ветви, вылезшие за лето. Им предстояло засохнуть.
Теперь Зигмасу стало ясно, почему верхушки кедров похожи на грибы. В глазах у начальника Зигмас заметил растерянность и в глубине души возликовал. Разве не был прав он, Зигмас, в своих безмолвных упреках? Самолету тут не приземлиться, вертолет не долетит.
Данила разодрал свою рубаху и роздал новые портянки. Поели горохового супа. Зигмас проклинал это желто-зеленое, сладковатое, даже не застревающее в зубах варево и рассказывал Люде, какой закажет обед в городском ресторане. Прежде Данила высмеял бы его, но сейчас молчал, и Зигмас ощутил это тоже как некую победу.
Труднее всего было поднять оленей. Потом они побежали, как собаки, поджимая копыта, сердито фыркали и, мотая головой, норовили боднуть. Данила уговаривал их, увещевал, как усталых людей, как добрых приятелей.
Шли без остановки двое суток. Ночью не спускались в тайгу, где есть топливо и защита от ветра: времени было жалко. Только вырыли яму в снегу и, прикрыв её палаткой, переночевали, прижавшись друг к другу.
На следующий вечер услышали собачий лай, увидели блуждающие огни. Это люди с факелами вышли им навстречу. Охотники ительмены, отец и сын, уже облачились в полный зимний наряд: в собольи шапки, в высокие меховые торбаса с узорами.
Землянка была поблизости. Сверкали новые, свежеобтесанные бревна. На колышках белела вереница собольих черепов раздвоенными носами к двери. Над дверями был приколот портрет Ленина.
Если верить карте, здесь должна была протекать речонка. Но теперь лед занесло снегом, только петляла тропинка да чернела прорубь. Ительмены накрошили в чай медвежьего жира, табаку, налили спирту. Отдавать свои «ветки» — лодки — они не хотели. Данила долго их упрашивал. Зигмас в первый раз видел его в таком состоянии, хотя начальник и пытался всячески скрыть волнение от охотников, а тем более от товарищей. Сын тоже уговаривал отца, переходя в возбуждении на непонятный геологам язык. В конце концов старик не выдержал. Поплевал на ладони, тщательно вытер их о грудь своего мехового малахая и ударил с Данилой по рукам.
Данила выложил на пол всё богатство: топор с резиновой ручкой, свою двустволку, бинокль, палатку, бидон со спиртом.
Утром охотники запрягли в «ветки» оленей и поволокли их по льду. Данила рассчитал правильно.
Ниже речка из-за большего угла падения ещё не совсем замерзла. Над черной водой стоял пар. На первую лодку погрузили кожаные чемоданчики с образцами и свернутую палатку, где также лежали камни. Рацию и прочее имущество сложили во вторую лодку. Данила велел всем сесть во второй челнок, а первый стал подталкивать к воде.
Зигмас не выдержал. Всё-таки тут есть крупица и его работы.
— Первая лодка скорее перевернется… Ничего не успеешь разглядеть… Всё пойдет ко дну… Отдавай нам чемоданы!
— Пойдет ко дну? — Данила насупился. На минуту призадумавшись, снял с себя пояс, сделал петлю, привязал один чемоданчик к левому локтю, второй и свернутую палатку — к правому.
— А теперь пусть попробуют идти ко дну! — Он резко двинулся, край льда проломился, и «ветка» ринулась вниз.
Зигмас ахнул и начал подталкивать вторую лодку. Люда не замечала ни Зигмаса, ни светлого льда, крошившегося под ногами. Всеми помыслами она была там, внизу, куда несло быстро уменьшавшуюся «ветку» Данилы. Зигмас усадил девушку спереди и налег на весла. Петя помогал ему доской. Зигмасу приходилось всё время оборачиваться, он приходил в ярость, боясь потерять из глаз Данилу.
Речонка была геологически молодая, вырывавшаяся из недр вода катилась куда хотела: по утесам, по бурелому, перескакивала через завалы кристаллических пород. Зигмас всем своим существом ощущал, как внизу пролетают подводные скалы. Но не они были самыми страшными. Соскакивая вниз со ступеньки на ступеньку, лодка глубоко зарывалась носом, водоворот поворачивал её и всё норовил выбросить на лед или ударить в каменные «столбы». Отталкиваясь от них, Зигмас, совершенно того не желая, только ускорял ход «ветки». Давно уже исчезли из виду застывшие на берегу ительмены, давно уже кедры стали высокими — их снежные кроны неслись над головами. Речушка спадала всё круче.