Страница 6 из 120
СВОДКИ КОНТРРАЗВЕДКИ
«Внешняя дисциплина солдат Новониколаевского гарнизона, в частности военного городка, начинает понижаться. Внутренняя дисциплина совершенно отсутствует… Настроение офицеров местного гарнизона весьма подавленное, в особенности у тех, которые приехали с фронта и проживают в г. Новониколаевске…
Начальник Новониколаевского отделения контрразведки (подпись неразборчива) 30/ХI 1919 г.».
«…Торговопромышленники недостаточно точно еще разбираются, какой грозный момент переживает сейчас армия. Помощь с их стороны будет весьма незначительна…
Начальник Иркутского отделения контрразведки штабс-капитан Черепанов. 6/ХII 1919 г.».
«Настроение тревожное связи отходом армии…
Начконтрразпункта прапорщик Кытманов. 8/ХII 1919 г., № 581, Енисейск».
«По полученным Ачинска сведениям, двадцать девятом Сибирском полку, расквартированном Ачинске, готовится восстание…
Начконтрразпункта Пикулевич. 5/ХII 1919 г. № 300».
«3 декабря фельдфебель, десять пулеметчиков 55-го Сибирского полка одним орудием - 7000 патронов перешли к красным на Тасеевском фронте.
Начконтрразпункта поручик Лысков. 9/ХII 1919 г. № 1329. Канск».
«…Слухи… разнообразны, часто противоречат друг другу, но в разных вариациях ясно звучит общая усталость, жажда мира, покоя. Но это было бы еще полгоря, а главное то, что потеряна надежда на победу, надежда, без которой немыслим успех никакого дела…
Донесение сотрудника - инструктора осведомительного отдела Лепорского о городских слухах и настроениях от 1/ХII 1919 г., Новониколаевск».
ОМСК - НОВОНИКОЛАЕВСК - ИРКУТСК
Пытаясь спасти армию от полного уничтожения, Колчак в начале декабря приказал генералу Каппелю оставить на фронте только заслоны, а главные силы отвести в тыл для отдыха и пополнения. Но это уже было неосуществимо. Последний месяц 1919 года фактически стал последним месяцем существования колчаковщины. Сметая заслоны, красные стремительно рвались вперед, настигая и громя отходящие дивизии. По левому флангу фронта из охваченных восстанием районов наносили сокрушительные удары мощные партизанские отряды. Такие же отряды действовали в тылу. Кроме того, для выполнения директивы «верховного правителя» Каппелю необходима была железная дорога, а он ею не мог воспользоваться… По приказу командующего войсками интервентов генерала Жанена, установившего порядок эвакуации воинских эшелонов, первыми по Транссибирской магистрали отходили чехи и американцы, за ними румыны, итальянцы, сербы, поляки и лишь в последнюю очередь - русские. Воспользовавшись этим приказом, союзники задерживали не только воинские эшелоны, но и поезда с ранеными, больными и беженцами. Дело дошло до того, что чешские легионеры попытались отобрать паровоз у одного из поездов ставки «верховного правителя». Это переполнило чашу терпения… Генерал Каппель, которому Колчак поручил призвать чехов - «наших военнопленных» к порядку, направил командиру корпуса Яну Сыровому возмущенную телеграмму. Телеграмма заканчивалась вызовом на дуэль… Но, как и следовало ожидать, это впечатления не произвело. Флегматичный Сыровой тут же ответил «брату-генералу Капелю», что охотно принимает его вызов… но только после полной эвакуации чешских войск из Сибири. И в том порядке, в каком это предусмотрено генералом Жаненом…
Не изменила положения и угроза читинского самодержца атамана Семенова («В случае неисполнения вами этого требования я с болью в сердце пойду и всей имеющейся в моем распоряжении вооруженной силой заставлю вас исполнить ваш долг перед человечеством и замученной сестрой вашей - Россией»).
Чешское командование не верило ни в «сердечную боль» живущего на содержании у японцев атамана, ни в боеспособность его отрядов. Кроме того, еще в ноябре, когда крах белого движения не вызывал уже серьезных сомнений, всем союзным державам был разослан чешский меморандум, в котором говорилось, что чехи не собираются дальше поддерживать Колчака и их единственная цель - возвращение на родину. Поэтому ответ на угрозу был предельно краток - «Попробуйте…».
И на рельсах Транссибирской магистрали по-прежнему безжизненно застывали, покрываясь толстой ледяной коркой, русские эшелоны. Неслись над тайгой, обрываясь на самой высокой ноте, гудки паровозов.
Кладбище на колесах беспрерывно пополнялось новыми составами, В декабре, начиная от Новониколаевска, уже вся железная дорога до самого горизонта была забита брошенными вагонами и открытыми платформами с вывезенными с Урала машинами и станками, со снаряжением, боеприпасами и людьми…
Стояли в безмолвии вросшие в ледяные горы нечистот и превратившиеся в морги санитарные поезда. Свистел ветер в проломленных стенах вагонов, забивая сухим и колючим снегом жерла пушек, врывался сквозь выбитые стекла в купе, наметая сугробы на брошенные чемоданы, баулы и корзины, с безразличным милосердием прикрывал глаза умершим…
Хоронить погибших в пути было некогда, но бросать их под откос все-таки не решались. С богом и совестью шли на компромисс: наскоро прочитав молитву, складывали тела штабелями в теплушках и товарных вагонах. Авось кто и похоронит, свет не без добрых людей… Надеясь на то же всемогущее «авось», покидали заиндевевшие поезда и, закутавшись по глаза, брели на восток.
На привалах ломали вагоны, разжигали костры, грелись, складывали в теплушках вновь преставившихся и снова шли на восток, подгоняемые ветром и призрачной надеждой на спасение.
Туда же в глубь Сибири отступали воинские части. Избегая встреч с крупными партизанскими соединениями, отходили по старому Сибирскому тракту и проселочным дорогам тысячи солдат и офицеров. Шли пешком. Ехали на реквизированных в селах подводах. Окоченевшие от мороза и злобы, расстреливали в тюрьмах политических заключенных, закалывали штыками пленных, дотла выжигали партизанские селения. Заподозренным в большевизме мужчинам выкалывали глаза, женщинам отрезали груди.
Когда случалось выходить на линию железной дороги, отбирали у беженцев теплые вещи и лошадей, вешали на телеграфных столбах и привязывали обнаженными к паровозным трубам железнодорожных рабочих, при случае обстреливали эшелоны захвативших дорогу союзников…
Если бы Стрижак-Васильев покинул Омск несколькими днями позже, уже после подписания Жаненом приказа о порядке эвакуации, он бы наверняка застрял где-то в пути.
А перейдя линию фронта 23 ноября, он выиграл не только время, но и получил возможность попасть в поезд.
Пристроил его русский комендант маленькой станции, - судя по шеврону на рукаве полушубка (скрещенные револьверы по красному полю), офицер Ижевской дивизии. С начала 19-го года все железнодорожные комендатуры на крупных станциях Сибири комплектовались из чешских легионеров, которые по соглашению с белогвардейским командованием несли охрану дороги, и только кое-где на полустанках обосновались русские, чаще всего отдыхавшие здесь после выписки из госпиталя. Но уже к декабрю генерал Сыровой «в целях обеспечения бесперебойной работы дороги» заменил их чехами. По словам ижевца, он уже получил предписание чешского командования, но только не торопился выполнять его.
Семья коменданта жила в Новониколаевске. И, проникнувшись к Стрижак-Васильеву доверием, которое, видимо, объяснялось не только внезапно вспыхнувшей симпатией, но и изрядным количеством выпитого спирта, комендант пообещал устроить его в теплушку и попросил передать письмо жене.
- Пусть немедля уезжает к тетке в Хабаровск! Немедля! До Хабаровска они не скоро доберутся… - лихорадочно говорил он, и его заросшее щетиной лицо дергалось при каждом слове так, словно он силился, но не мог улыбнуться.
- Но генерал Каппель заявил, что Новониколаевск не будет сдан ни при каких условиях…
- Бросьте, капитан, бросьте! И вы в это не верите, и я в это не верю. Вышибут и из Новониколаевска, и из Красноярска… Крышка, капитан! Проплевали Сибирь (он высказался более энергично). Все в тартарары летит. Осталась лишь одна игра в солдатики. И если ваш покорный слуга до сих пор не дезертировал, то только, потому, что он фаталист…