Страница 52 из 120
Итак, самое существенное сейчас лично для него - это папиросы. И они на столе. Несколько десятков пачек - подарок или, если угодно, подачка его соседа по палате, офицера и большевика Стрижак-Васильева… От койки до столика ровно два шага. Это совсем немного…
Колчак сбросил с себя шубу, встал, закурил. После первой же затяжки легко и приятно закружилась голова. Прикурив от первой папиросы, он выкурил вторую. Папиросы назывались «Атаман». На них был изображен атаман Семенов. Штабные запасались ими в Новонико-лаевске. Ими было забито все купе адъютанта. Видимо, Стрижак-Васильев взял эти папиросы в поезде.
Опять Стрижак-Васильев…
У него была не часто встречающаяся фамилия, пожалуй, даже редкая. И, просматривая в апреле 1919 года список приговоренных к расстрелу, представленный ему главным военным прокурором, Колчак подчеркнул ЭТУ фамилию красным карандашом. Желание адмирала побеседовать с осужденным показалось полковнику Кузнецову более чем странным, но в Омске уже успели привыкнуть к взбалмошности верховного правителя, и ночью Стрижак-Васильев был доставлен в особняк…
Зачем ему это понадобилось? Любопытство? Желание насладиться видом поверженного противника, одного из тех офицеров, кто, забыв присягу, пытался разрушить Россию Попытка понять психологию врага, его кредо?
Нет, тут было что-то другое… Но что именно, Колчак не знал ни тогда, ни сейчас. Он только чувствовал, что эта встреча ему необходима, и ради нее он отказал в приеме директору департамента министерства путей сообщений…
Враг России и адмирала Колчака, но враг - этого нельзя было не признать - мужественный, который никогда не встанет на колени перед победителем.
Приказывая доставить к себе Стрижак-Васильева, Колчак ожидал просьб осужденного, раскаяния, пусть даже неискреннего, вынужденного, но раскаяния… И в глубине души он уже готов был проявить великодушие и пойти навстречу этому человеку, который в силу каких-то непонятных обстоятельств сбился с единственно правильного для русского офицера пути. И если бы Стрижак-Васильев хоть как-то дал понять, что сожалеет о происшедшем, адмирал смягчил бы его участь. Но приговоренный ни в чем не собирался каяться. Колчак это понял сразу, как только Стрижак-Васильева ввели в его кабинет… И это, разрушив уже сложившуюся в воображении схему разговора («Я не отменяю приговора, я лишь откладываю его исполнение и тем самым предоставляю вам возможность кровью искупить свою вину перед Россией…»), больше всего поразило адмирала. Это и то, что во время краткой и странной беседы Стрижак-Васильев почти дословно повторил то, что ему сказал после переворота генерал Болдырев: «Вы подписали чужой вексель…»
А что если подписанный им 18 ноября вексель действительно был чужим?
Нет, это был его вексель. Вексель адмирала Колчака…
Колчак не слышал шагов. Звук открываемого замка и сухое щелканье засова заставили его вздрогнуть. На пороге камеры стоял бывший начальник тюрьмы…
Старик часто навещал его. И Колчак догадывался, что им движет не столько долг службы, сколько чувства, не предусмотренные ни одной из статей тюремной инструкции.
За годы беспорочной службы в тюремном ведомстве бывший начальник тюрьмы освоил многое, но навсегда потерял одно - способность формулировать свои мысли. А они у него были - смутные и тоскливые. И как сбегающие с холма ручейки, они стекались в одно место - «висельную камеру», где, словно в насмешку над всеми установлениями Российской империи, находился не враг государя императора, не бунтарь, потрясающий основы империи, а ее верный слуга, полный адмирал… Правда, верховный правитель мало интересовался нуждами тюремного ведомства - основы порядка и благоденствия всех русских подданных, - но все же он был неотъемлемой частью гибнущего государства, особой второго класса. Адмирал находился на вершине иерархической пирамиды, фундамент которой составляли такие чиновники, как бывший начальник тюрьмы. А кому нужен фундамент разрушенного здания?
Обычно старик обращался к арестанту «висельной камеры» со словами «господин адмирал». Но в тот вечер он в первый и последний раз употребил более привычное для него обращение…
- Если вашему высокопревосходительству угодно, - сказал он, - ваше высокопревосходительство может получить свидание с Анной Васильевной Тимиревой.
- Вторичное свидание?!
- Так точно, ваше высокопревосходительство. Бывший начальник тюрьмы стоял посреди камеры, держа руки по швам и наклонив голову с тщательно приглаженными седыми волосами. В его водянистых глазах была скорбь. И адмирал все понял…
- Какие будут приказания, ваше высокопревосходительство?
Колчак колебался. Нет, встреча с Тимиревой ни к чему. Все, что можно было сказать, они уже друг другу сказали.
- Пожалуй… Пожалуй, не нужно.
- Как будет угодно вашему высокопревосходительству.
Бывший начальник тюрьмы почтительно и неловко поклонился, направился к двери. Колчак остановил его, протянул золотой портсигар.
- Возьмите.
Старик отрицательно покачал головой.
- Не надо, ваше высокопревосходительство…
- Возьмите, - настойчиво сказал Колчак. - На память… Он мне больше не потребуется…
Бывший начальник тюрьмы трясущимися руками засунул портсигар в карман брюк, перекрестил заключенного «висельной камеры».
- Покорно благодарю… Да благословит вас бог, ваше высокопревосходительство…
Провожая его глазами до двери, адмирал подумал, что этот чудаковатый старик - один из тех немногих, кто искренне пожалеет об адмирале Колчаке…
Теперь Колчак был не нужен ни белому движению, ни союзникам, ни самому себе… Битая карта… Такая карта в игре больше не участвует.
Он достал из надорванной пачки очередную папиросу и с удовлетворением отметил, что пальцы не дрожат.
То, чего он ожидал эти две недели, пришло…
Чей же вексель он подписал 18 ноября 1918 года? Но как бы то ни было, а под векселем стояла его подпись, а джентльмен, как уверяют англичане, всегда платит долги…
РЕЧЬ, КОТОРОЙ, ВОЗМОЖНО, И НЕ БЫЛО…
Товарищи интернационалисты!
Я не умею произносить речей. Я солдат, и сейчас война. Мы сражаемся с белой сволочью. А во время войны солдаты стреляют, вместо них говорят их ружья. Но я все-таки скажу, потому что должен сказать.
Сегодня в бою с каппелевцами погиб наш комиссар, русский большевик Стрижак-Васильев. Он умер так, как умирают большевики, - не выпуская из рук винтовки.
Он был настоящим человеком. Он был нашим комиссаром и нашим другом. Но мы не можем поставить ему памятника из камня или металла. Поэтому пусть памятником для него будет наша победа над Каппелем. Пусть памятником будет революция, которую мы - латыши, мадьяры, чехи, поляки, немцы - принесем на своих штыках, закаленных в России, к себе на родину. Красные знамена в Риге, Будапеште, Праге, Варшаве и Берлине всегда будут нам напоминать о нем. Я видел много памятников. Но я думаю и он думал, что лучшего памятника не сможет создать ни один скульптор.
Мировая революция - вот памятник погибшим за свободу и счастье пролетариата.
Смерть мировой буржуазии! Жизнь мировому пролетариату!
Предложение товарища Франца я поддерживаю. Но, учитывая трудности с боеприпасами, предлагаю залп в честь погибшего произвести не в воздух, а по врагу. Пусть каждый из нас убьет одного врага. Пусть белый снег Сибири станет саваном для умирающей буржуазии! Смерть цепному псу Антанты - адмиралу Колчаку!
Я все сказал, товарищи интернационалисты. Место живых - в окопах революции. Займите свои места в окопах, товарищи интернационалисты…
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
ИРКУТСКОГО ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННОГО КОМИТЕТА № 27,
от 6 февраля 1920 года
Обысками в городе обнаружены во многих местах склады оружия, бомб, пулеметных лент и пр. и таинственное передвижение по городу этих предметов боевого снаряжения. По городу разбрасываются портреты Колчака и т.д.
С другой стороны, генерал Войцеховский, отвечая на предложение сдать оружие, в одном из пунктов своего ответа упоминает о выдаче ему Колчака и его штаба.