Страница 27 из 120
Колчак до последней минуты верил и не верил в предстоящий допрос. Теперь он испытывал чувство облегчения: ему предоставлялась возможность высказаться. Нет, не перед комиссией выдуманного эсерами Политцентра. Люди, сидящие за столом, его не интересовали. Показания предназначались для оставшихся в живых членов императорской фамилии, для Франции, Англии, Японии, для президента Американских Соединенных Штатов Вильсона, на приеме у которого он был два с половиной года назад, - для истории.
Рассчитывая на эту минуту, он и не застрелился тогда в поезде.
- Вы адмирал Колчак? note 19
- Да, я адмирал Колчак.
- Мы предупреждаем вас, что вам принадлежит право, как и всякому человеку, допрашиваемому Чрезвычайной комиссией, не давать ответы на те или иные вопросы и вообще не давать ответы.
Нет, Колчак не собирался пользоваться этим правом.
- Вам сколько лет? - спросил председатель.
- Я родился в 1873 году, - ответил Колчак. - Мне теперь 46 лет. Родился я в Петрограде, на Обуховском заводе.
- Вы являлись Верховным правителем?
- Я был Верховным правителем Российского правительства в Омске. Его называли «Всероссийским», но я лично этого термина не употреблял.
Председатель комиссии сделал паузу, давая возможность секретарю записать вопросы и ответы, и спросил:
- Здесь добровольно арестовалась госпожа Тимирева. Какое она имеет отношение к вам?
Вопрос был неприятным. Председатель комиссии вопросительно посмотрел на допрашиваемого.
- Она моя давнишняя хорошая знакомая… - сказал Колчак и, помедлив, добавил: - Она находилась в Омске, где работала в моей мастерской по шитью белья и раздаче его воинским чинам - больным и раненым. Она оставалась в Омске до последних дней, и затем, когда я должен был уехать по военным обстоятельствам, она поехала со мной в поезде. В этом поезде она доехала сюда… Она хотела разделить участь со мною.
Толстяк с благодушным лицом улыбнулся и что-то сказал своему соседу.
Ответ был неубедительным, и адмирал лучше, чем кто бы то ни было, понимал это. Но для его отношений с Тимиревой не было места в той биографии рыцаря без страха и упрека, которая сейчас им создавалась.
Блюститель офицерской нравственности должен быть сам образцом.
- Скажите, адмирал, она не являлась вашей гражданской женой? Мы не имеем права зафиксировать этого?
- Нет.
Председатель комиссии пожал плечами: в конце концов, вопрос был не из существенных, а среди прав, предоставленных законом обвиняемому, существует и право на ложь. Он не собирался лишать бывшего «верховного правителя» этого права…
- Скажите нам фамилию вашей жены.
- Софья Федоровна Омирова. Я женился в 1904 году здесь, в Иркутске, в марте месяце. Моя жена - уроженка Каменец-Подольской губернии. - И, не дожидаясь следующего вопроса, адмирал сказал: - Мой отец, Василий Иванович Колчак, служил в морской артиллерии. Когда он ушел в отставку в чине генерал-майора, он остался на Обуховском заводе в качестве инженера или горного техника. Там я и родился. Мать моя - Ольга Ильинична, урожденная Посохова. Отец ее происходит из дворян Херсонской губернии. Мои родители умерли. Состояния они не имели никакого. Вся семья моего отца содержалась исключительно на его заработки…
Губы председателя комиссии дрогнули в едва заметной улыбке. Накануне Стрижак-Васильев рассказывал ему о выступлении Колчака в середине семнадцатого года на матросском митинге в Севастополе. Убеждая собравшихся в необходимости войны до победного конца, говоря о проливах, которые нужно во что бы то ни стало вырвать из рук врага, командующий Черноморским флотом подчеркивал, что он заинтересован в этом только как русский патриот и никаких меркантильных соображений у него нет и не может быть.
Вот и сейчас Колчак не без умысла упомянул об Обуховском заводе и о материальном положении родителей. Это должно было свидетельствовать о его близости к простому народу и о том, что, сражаясь с красными, он отнюдь не защищал власть капитала, как это утверждали большевистские листовки и воззвания. Нет, он только отстаивал священное право частной собственности, порядок и исторически сложившиеся формы государственного устройства России.
- …Свое образование, - продолжал Колчак, - я начал в 6-й петроградской классической гимназии, где пробыл до третьего класса. Затем в 1888 году я поступил в Морской корпус и окончил в нем свое воспитание в 1894 году…
Колчак говорил настолько быстро, что секретари не поспевали за ним. Теперь слова сами приходили к нему. Он уже не видел обшарпанных стен, зеленого в чернильных пятнах стола, не слышал раздражающего скрипа перьев. Все это растворилось в воспоминаниях, которые, перескочив через барьер последних месяцев, перенесли его в далекое петербургское прошлое. Тогда, 5 октября 1894 года, корабельный гардемарин Александр Колчак стоял вторым на почетном правом фланге ста восьмидесяти гардемаринов, которым предстояло через десять, нет, через пять минут стать офицерами русского флота.
Блестел паркет громадного зала и ордена на мундирах, сверкали золото эполет и медь оркестра.
А затем, когда смолк оркестр, прозвучали долгожданные слова, торжественные и в то же время будничные:
- Поздравляю вас офицерами, господа! Всегда и во всем храните честь славного андреевского флага, который развевается над русским флотом!
Одинаковая форменная одежда, одинаковые прически, казалось, одинаковые мысли. Одинаковым должно было быть и их будущее. В мирное время - муштровка нижних чинов, ученья, парады, беседы в кают-компании (обо всем, кроме политики), покер, бильярд, производство в очередной чин, книжка офицерского заемного капитала, звуки рэг-тайма, тустепа и танго. В военное - походы, грохот канонады, мелодии горнов, золото букв на черном мраморе корпусной церкви, венки с георгиевскими лентами, победоносные бои на шпринге, мертвых якорях, до полного истребления противника, и, само собой разумеется, чины и ордена, среди которых самый желанный - орден святого Георгия Победоносца. «Кто в бою, получив ранение, останется на вахте до конца боя… Кто удачным выстрелом потопит неприятельский корабль… Кто с небрежением собственной жизни потушит пожар на корабле…»
И каждый из гардемаринов мечтал, получив ранение, остаться на вахте до конца боя, потопить неприятельский корабль и «с небрежением собственной жизни» тушить пожар. Мечтал об этом мичман выпуска 1894 года Александр Колчак, получивший «Георгия» в 1914 году, и мичман выпуска 1903 года Стрижак-Васильев, ставший георгиевским кавалером в 1904-м за предотвращение взрыва на подожженном японцами крейсере… Но они не были похожи друг на друга, точно так же как не были между собой схожи и другие питомцы корпуса. Стрижак-Васильев понял это в 1903-м, Колчак - много поздней…
Нет, Морской корпус не являлся штамповочной мастерской Его императорского величества. Выпускники выбирали разные жизненные пути. Еще в 1884 году во время процесса над военной организацией партии «Народная воля» на скамье подсудимых рядом с Верой Фигнер сидели лейтенант флота барон Шромберг и мичман Ювачев. Махровые реакционеры, выискивающие крамолу в матросских письмах и сундучках, и лейтенант Шмидт, офицеры-большевики, участники Свеаборгского восстания, волнений на крейсере «Рюрик» и линкоре «Гангут». И те и другие учились в стенах Морского корпуса…
По-разному была воспринята выпускниками корпуса и Октябрьская революция. Вице-адмирал Колчак возглавил белогвардейщину, контр-адмирал Альтфатер стал первым командующим большевистским военно-морским флотом, а капитан первого ранга Беренс - начальником генерального морского штаба Советской Республики.
Они по-разному относились к России, к ее будущему и к русскому народу. И в то время как Колчак рассказывал следственной комиссии о своем прошлом, начальник белогвардейского отряда судов особого назначения капитан первого ранга Китицын подписывал во Владивостоке приказ, который был своеобразной заявкой на будущее…