Страница 18 из 105
Он замолк, ожидая, по-видимому, что и другие офицеры, ехавшие в штабном вагоне, выскажут свое мнение, после чего он им еще раз доказал бы, что он еще пять лет тому назад предвидел поведение Италии по отношению к ее союзникам. Но он жестоко ошибся, ибо капитан Сагнер, которому ординарец Матушич как раз подал вечерний выпуск «Пештского Ллойда», сказал, проглядывая газету:
— Вот как? Эта Вейнер, которую мы видели во время ее гастроли в Бруке, выступала вчера здесь, на сцене Малого театра!
На этом закончились и в штабном вагоне дебаты по поводу Италии.
Батальонный ординарец Матушич и денщик капитана Сагнера Бацер, сидевшие в заднем купэ, обсуждали войну с Италией с чисто практической точки зрения, так как много лет тому назад, еще в бытность на действительной службе, оба принимали участие в каких-то маневрах в Южном Тироле.
— Хорошенькое будет дело карабкаться по горам,— сказал Бацер, — когда у капитана Сагнера, у одного, целая гора чемоданов! Я хоть и горный житель, но это совсем не то, что спрятать у себя под шинелью ружьишко и пойти подстрелить какого-нибудь зайчишку в Шварценбергском заповеднике.
— Это если нас отправят туда, в Италию. Мне тоже вовсе не охота таскаться с приказами по горам и по глетчерам. А затем, какая там будет мерзкая еда: только полента и оливковое масло, — грустно отозвался Матушич.
— А почему бы послать в горы именно нас? — возбужденно воскликнул Бацер. — Ведь наш полк был уже в Сербии, и в Карпатах, и я уж таскался с чемоданами господина капитана по горам и два раза терял их: один раз в Сербии, один раз в Карпатах, а при такой неразберихе это может случиться со мной и на итальянском фронте… Ну, а что касается тамошней жратвы…
Он сплюнул и поближе придвинулся к Матушичу.
— Знаешь, у нас в Кашперских горах делают такие маленькие кнедлики из теста и сырого картофеля, варят их, потом поваляют в яйце и в сухарях и поджаривают на чистом свином сале.
Слова «свином сале» он произнес таинственно-торжественным шопотом.
— Лучше всего есть их с кислой капустой, — меланхолически добавил он. — Против этого кушанья никакие макароны не устоят!
На этом и здесь закончился разговор об Италии.
Так как поезд уже два часа стоял на станции, в остальных вагонах возникло твердое и единодушное убеждение, что эшелон, по всей вероятности, отправят по новому назначению — в Италию.
За это говорило и то, что с эшелоном творились какие-то странные вещи. Всех людей снова погнали из вагона; явился санитарный надзор с дезинфекционным отрядом и опрыскал все вагоны сверху донизу лизолом[18], что было встречено весьма недружелюбно, в особенности в тех вагонах, где везли запасы хлебного пайка и сухого довольствия.
Но приказ есть приказ, а санитарная комиссия приказала дезинфицировать все вагоны эшелона № 278, и потому кучи солдатского хлеба и мешки с рисом были преспокойно облиты лизолом. Из одного этого можно было понять, что происходит что-то совсем особенное.
Затем всех снова погнали в вагоны, а через полчаса — опять вон, потому что приехал делать смотр эшелону такой старенький генерал, что Швейку сразу же показалось совершенно естественным назвать его «старикашкой». Стоя позади выстроившейся шеренги, он тихонько шепнул старшему писарю Ванеку:
— Ну и дохлятина же!
А старичок-генерал, обходя в сопровождении капитана Сагнера фронт, остановился перед каким-то молоденьким солдатиком и, чтобы, так сказать, воодушевить весь отряд, спросил его, сколько ему лет, откуда он родом и есть ли у него часы. Часы у этого солдата были, но так как он вообразил, что получит от старика еще другие часы, то ответил, что у него часов нет; на это старик-генерал сказал ему с такой же идиотской улыбкой, какая бывала у императора Франца Иосифа, когда он в каком-нибудь городе отвечал на приветствие бургомистра:
— Вот это хорошо, очень хорошо!
А затем он милостиво обратился к стоявшему рядом капралу и спросил его, здорова ли его жека.
— Честь имею доложить, — гаркнул капрал, — что я не женат.
И на это генерал соблаговолил так же милостиво улыбнуться и заметить:
— Вот это хорошо, очень хорошо!
Наконец, генерал, впавший, очевидно, от старости в детство, попросил капитана Сагнера показать ему, как солдаты сами рассчитываются на «первый-второй», и через минуту уже раздалось:
— Первый!
— Второй!
— Первый!
— Второй!
— Первый!
У него даже дома были два парня, которых он ставил перед собою, а они должны были все время повторять: «первый — второй, первый — второй!»
Таких генералов в Австрии был край непочатый.
Когда смотр благополучно окончился, причем капитану Сагнеру пришлось выслушать от генерала немало лестных слов, людям разрешили погулять, не выходя за пределы вокзала, так как были получены сведения, что поезд пойдет не раньше, чем через три часа. Люди стали прогуливаться взад и вперед по перрону, жадно выискивая, нельзя ли чего-нибудь промыслить, так как на вокзале царило большое оживление; но лишь немногим удалось выпросить папирос.
Резко бросалось в глаза, что первоначальное воодушевление, выражавшееся в торжественных приемах проходивших эшелонов на вокзалах, сильно упало, так что солдатам приходилось попрошайничать.
К капитану Сагнеру явилась депутация «Союза для приветствия героев»; она состояла из двух страшно измученных дам, передавших предназначенный для маршевого батальона подарок, а именно: двадцать коробочек мятных лепешек, служащих рекламой для изделий одной пештской конфетной фабрики. Жестяные коробочки, в которых находились эти мятные лепешки, были очень красивы. На крышке был изображен венгерский гонвед, пожимающий руку австрийскому ополченцу, над ними сияла корона св. Стефана, а вокруг шла на немецком и венгерском языках надпись: «За императора, бога и отечество!»
Эта пештская конфетная фабрика была так лойяльна, что ставила императора на первое место, даже впереди бога!
В каждой коробочке было восемьдесят мятных лепешек, так что в общем выходило около пяти лепешек на каждые три человека.
Кроме того, бедные измученные дамы привезли большой тюк разных печатных молитв, автором которых являлся будапештский архиепископ фон-Сатмар-Будафал. Они были напечатаны на немецком и венгерском языках и содержали самые ужасные проклятия всем врагам…
Эти молитвы были написаны в таком страстном тоне, что им только недоставало в конце обычного мадьярского ругательства.
Следуя этому досточтимому архипастырю, бог должен был изрубить русских, англичан, сербов, французов и японцев в котлету и искрошить их в мелкое крошево. Всеблагий господь должен был купаться в крови врагов и перебить их всех до единого, как то сделал царь Ирод с младенцами.
В молитвах почтенного будапештского владыки встречались, например, такие прекрасные фразы: «Да благословит господь ваши штыки, дабы они глубже вонзались в чрева ваших врагов. Да направит всемогущий господь огонь ваших орудий прямо на неприятельские штабы. Да сотворит всеблагий господь, дабы все враги ваши захлебнулись в своей собственной крови от ран, которые вы им нанесете!»
Поэтому можно еще раз повторить, что этим молитвам недоставало только в конце традиционного мадьярского ругательства.
Когда дамы вручили все это капитану Сагнеру, они выразили свое горячее желание присутствовать при раздаче подарков. У одной из них хватило даже совести заявить, что она охотно обратилась бы к солдатам, которых она упорно называла «наши доблестные серые шинели», с прочувствованным напутственным словом.
Обе страшно обиделись, когда капитан Сагнер отказался удовлетворить их просьбу. Тем временем их подарки были отправлены в вагон, где находился склад. Почтенные дамы прошли сквозь ряды солдат, причем одна из них не упустила случая потрепать какого-то бородача по щеке. Это был некто Шимек из Будейовиц, который понятия не имел о высокой миссии этих дам и, когда они ушли, сказал, обращаясь к своим товарищам:
18
Дезинфекционное средство.