Страница 14 из 105
Автор нашумевшей книги: «Круговая чаша и науки» прикусил губу и принялся служить.
После нескольких диагнозов, когда он выказал себя необычайно снисходительным к пациентам из солдат и старался как можно долее продлить их пребывание в госпитале, хотя лозунг по всей линии гласил: «Валяться ли солдатам в госпиталях или околевать в окопах? Околевать ли им в госпиталях или в стрелковых цепях?» — доктора Вельфера отправили с 11-м пехотным маршевым батальоном на фронт.
Кадровые офицеры батальона считали его существом низшего порядка. Офицеры запаса тоже не обращали на него внимания и не завязывали с ним дружеских отношений, опасаясь как бы пропасть между ними и кадровыми офицерами не стала еще глубже. Капитан Сагнер чувствовал себя, конечно, гораздо выше бывшего студента, который во время своих многолетних скитаний по университетам зарубил нескольких офицеров. Когда доктор Вельфер, этот «врач военного времени», проходил мимо него, он даже не оглянулся и продолжал болтать с поручиком Лукашем всякий вздор. Он утверждал, что в Будапеште усердно разводят тыкву, а поручик Лукаш рассказал по этому случаю, что, будучи в третьем классе кадетского корпуса, он с несколькими товарищами ездил в Словакию и попал на обед к одному евангелическому пастору-словаку. Тот угостил их свининой с жареной тыквой, а потом налил им вина, приговаривая:
на что он, маленький кадетик Лукаш, тогда страшно обиделся.
— В Будапеште нам не много придется увидеть, — сказал капитан Сагнер, — мы будем там только проездом. Согласно маршруту, поезд простоит на вокзале два часа.
— Я думаю, что будет перецепка вагонов, — отозвался поручик Лукаш, — и нас отвезут на сортировочную станцию.
Мимо снова прошел доктор Вельфер.
— Пустяки! — сказал он, улыбаясь. — Молодых людей, мечтающих со временем выйти в офицеры и хвастающихся своими стратегическими и историческими познаниями, следовало бы предупредить, что опасно сразу съедать целый пакет сладостей, которые мамаши посылают им на фронт. Кадет Биглер, как он мне сам признался, съел после отъезда из Брука тридцать больших шоколадных батонов с кремом и на всех станциях пил только кипяченую воду. Это, господин капитан, напоминает мне один стих у Шиллера, в котором говорится…
— Послушайте, доктор, — перебил его капитан Сагнер, — здесь речь идет не о Шиллере. Что, собственно говоря, случилось с этим Биглером?
Доктор Вельфер улыбнулся.
— Господин кандидат на офицерский чин, ваш кадет Биглер, сходил, так сказать, в штаны! Это не холера и не дизентерия, а просто — его как следует пронесло. Он немножко перехватил коньяку и обделался, как малый ребенок… Впрочем, я думаю, что это случилось бы и без коньяка. Ведь он слопал все конфеты, которые ему прислали из дому!.. Настоящий ребенок… В офицерском собрании, как мне известно, он выпивал каждый раз только стакан лимонада… Стало быть — трезвенник... А тут он еще накупил себе на станции бутербродов. ..
— Значит, серьезного ничего нет! — промолвил капитан Сагнер. — Но ведь вот какое дело… Если это станет известным…
Поручик Лукаш встал и обратился к Сагнеру: — Покорнейше благодарю за такого взводного начальника...
— Я дал ему микстуру, — сказал, не переставая улыбаться, Вельфер, — а насчет дальнейшего придется уже распорядиться вам, господин батальонный командир. Я сдам кадета Биглера здесь в госпиталь и выдам ему удостоверение, что он заболел дизентерией, и даже тяжелой формой дизентерии, требующей изоляции, так что кадет Биглер попадет в дезинфекционный барак… Потому что я понимаю, что для кадета гораздо почетнее заболеть дизентерией, чем просто обделаться…
Тут капитан Сагнер официальным тоном обратился к своему приятелю Лукашу:
— Господин поручик, состоящий в вашей роте кадет Биглер заболел дизентерией и остается для лечения в Будапеште.
Капитану Сагнеру показалось, будто Вельфер вызывающе усмехнулся, но, взглянув на «врача военного времени» повнимательнее, он увидел, что тот смотрит совершенно равнодушно.
— Итак, все в порядке, господин капитан, — спокойно ответил Вельфер, махнув рукой. — Кандидаты на офицерский чин — обыкновенные люди, а при дизентерии все делают в штаны.
Таким образам случилось, что храбрый кадет Биглер был доставлен в военный изолятор в Уйбуде. Его многострадальные штаны затерялись в водовороте мировой войны.
Мечты кадета Биглера о великих победах оказались заключенными в одну больничную комнату изоляционного барака. Когда кадет Биглер узнал, что у него дизентерия, он пришел в восторг. Не все ли равно, быть раненым или заболеть при исполнении своего священного долга во славу его императорского величества?!
Впрочем, его постигла небольшая неудача. Так как все места для больных дизентерией были заняты, его перенесли в холерный барак.
Какой-то мадьярский штаб-лекарь покачал головой, когда кадета Биглера выкупали и сунули ему по мышку термометр. 37о! Резкое понижение температуры — при холере падение температуры является самым плохим признаком! Больной становится апатичным…
В самом деле, кадет Биглер не проявлял никакого волнения. Он был необычайно спокоен, мысленно повторяя себе, что ведь он страдает за его императорское величество, за своего обожаемого монарха.
Штаб-лекарь приказал поставить кадету Биглеру градусник в толстую кишку.
«Последняя стадия холеры, — думал штаб-лекарь. — Симптомы агонии, крайняя слабость… Больной перестает понимать происходящее вокруг, его сознание притупляется… Он улыбается в предсмертных конвульсиях...»
Действительно, в течение всей процедуры, когда ему всовывали градусник в толстую кишку, кадет Биглер, разыгрывая из себя героя, улыбался, как великомученик, и ни разу не пошевельнулся.
«Симптомы, — продолжал свои наблюдения штаб-лекарь,— ведущие при холере постепенно к смерти: пассивность…»
Он по-венгерски спросил старшего санитара, рвало ли кадета Биглера в Ванне и был ли у него понос.
Получив отрицательный ответ, он пристально уставился на Биглера. Когда при холере прекращаются рвота и понос, мы опять же имеем картину того, что происходит при холере в последние часы жизни.
Кадет Биглер, которого принесли на койку из теплой ванны совершенно голым, отчаянно мерз и стучал зубами. Все его тело покрылось гусиной кожей.
— Вот, видите? — по-венгерски промолвил штаб-лекарь. — Сильный озноб, холодеющие конечности... Это — конец!
Склонившись к кадету Биглеру, он спросил его по-немецки:
— Ну, как вы себя чувствуете?
— Оч-ч-ч-ень х-х-хо-хор-ош-ш-шо, — стуча зубами ответил кадет Биглер. — М-м-м-не б-б-бы толь-к-к-ко од-д-де-я-я-я-ло!..
— Сознание частью помрачено, частью сохранилось, — констатировал мадьярский штаб-лекарь. — Он сильно похудел. Губы и ногти должны были бы почернеть… Это уже третий случай смерти от холеры, когда ногти и губы не чернели… — Он наклонился над кадетом Биглером и продолжал по-мадьярски: — Уже его сердце начинает ослабевать…
— О-о-д-д-дея-ло б-б-бы мн-мн-е-е-е!— простучал зубами кадет Биглер.
— То, что он говорит — его последние слова, — по-венгерски сказал штаб-лекарь старшему санитару. — Завтра мы его похороним вместе с майором Кохом. Сейчас он лишится сознания... Документы его в канцелярии?
— Они будут там, — спокойно ответил старший санитар.
— О-д-дея-я-ло бы м-м-м-не! — прошелестел кадет Биглер вслед удалявшимся.
В палате на шестнадцать коек находилось всего пять человек. Один из них был уже мертв. Он умер два часа тому назад, был покрыт белой простыней, и звали его, как того ученого, который открыл холерный вибрион. Это был майор Кох, о котором говорил штаб-лекарь, что его надо будет похоронить завтра вместе с кадетом Биглером.
Кадет Биглер сел на своей койке и впервые увидел, как люди умирают от холеры во славу его императорского величества, ибо двое из остальных находились в агонии. Они задыхались; лица их посинели, и из уст их вылетали какие-то отрывистые слова, причем нельзя было даже понять, на каком языке они говорили.