Сестра морского льва

— Алька-а-а! — позвал Волков. Девочка не отозвалась.

«В рюкзак его», — решил Волков. Сбросив заплечный мешок, он уложил Бича поверх пластикового мешка с вещами и продуктами, зашнуровал, оставив снаружи лишь голову, и взвалил мешок на себя. Бич захрипел: конечно, там, в мешке, было скверно, но что поделаешь?

— Во-олк! Океа-ан!..

Облегченно вздохнув, он заспешил навстречу голосу; ну вот, они еще немножко пошевелят лапками и придут в бухту, и он постучит в дом и скажет… Что же он скажет? Ах да: «Мы голодны, как тысяча акул».

Впереди, пропарывая ливень, заметалось смутное пятно.

— Океан, Волк! Мы почти дошли. Еще чуть…

— Чуть! — закончил за нее Волков. — Взгляни-ка, кого я волоку.

Алька ахнула, прижалась щекой к мокрой морде пса, а тот трепыхнулся в мешке и заскулил, видимо повествуя Альке про свои злоключения.

— Его совесть замучила, — сказала Алька Волкову. — Ну что он не пошел с нами. Ах ты, бе-едненький, ах ты… А потом он побежал. По следам нашим побежал! А тут на него Черномордый ринулся, и вцепился Бичу в ухо, и поволокся за ним, поволокся… — фантазировала девочка, гладя Бича. — А потом на него напал Ванька, ну который с рваным ухом, а потом еще и Хромой. И они его вдвоем, вдвоем! Бич, ты потерпи немножечко, потерпи. Ну что же мы стоим? Идемте.

На этот раз Алька оказалась права: они не прошли и километра, как Волков услышал откуда-то снизу, из-под крутого обрыва, глухое ворчание океана. Ровно и сильно дул оттуда, сбивая ливень, ветер. Волков с жадностью вдыхал соленый резкий запах синего чудовища и чувствовал, как у него прибавляется сил. Океан. Значит, еще немного — какие-то жалкие несколько километров — и… Однако осторожность и еще раз осторожность: они шли по едва приметной тропинке, вьющейся по крутому откосу. Влево откос обрывался в пропасть, и где-то там, затянутый туманом, ворочался океан, а справа, с откоса, стекали грязевые потоки. Передохнув, ставя ногу на тропку плотнее, Волков пошел, но в этот момент сверху послышался быстро нарастающий шум. Что-то предостерегающе крикнула девочка, Волков остановился и почувствовал как бы легкое сотрясение земли. Что же это? Прошло мгновение, другое, и, разорвав водяную завесу, выпрыгнула из нее каменная глыба, сорвавшаяся с кручи. Разбрызгивая грязь, подскакивая с каждым прыжком выше, глыба неслась прямо на него. Охнув, как-то нелепо оттолкнувшись сразу двумя ногами, Волков отскочил в сторону, потерял равновесие и покатился под обрыв. Отплевываясь, кашляя, он пытался ухватиться пальцами за траву и мелкие камни, но трава выдиралась с корнями, а камни летели следом, и он, ужасаясь, чувствовал, что с каждой секундой все ближе скатывается к пропасти. Всплеск послышался… Это глыба рухнула в океан. Еще мгновение, еще… Ноги его вдруг обо что-то ударились, он спружинил ими, и падение прекратилось. Опустив голову в грязь, замер. Стало тихо. Дождь падал на склон, барабанил потихонечку; ударилась в берег вода, а в рюкзаке крутился и тоненько, дребезжаще скулил Бич.

— Тихо, псишка… — пробормотал Волков. — Теперь-то мы выплывем.

Отдышавшись, он осторожно повернулся на бок; камень на его пути оказался бурый, обмытый дождем, он торчал из рыжего склона. Волков погладил его. Ливень опять ослабел, ветер снизу выдул в сизой мгле отверстие, и, посмотрев в него, как в окно, Волков увидел далеко внизу морщинистую и серую, как старый, вылинявший брезент, поверхность океана.

Волков содрогнулся, ему стало тоскливо. Метров триста, пожалуй, подумал он, лететь бы и лететь… Однако меньше: не более ста. Хотя какая разница?..

Мелкие камни посыпались сверху — это Алька зигзагами ловкими прыжками спускалась к нему, держа в руках веревку. Волков, пугаясь за девочку, осмотрел опасный склон: ведь сорвется же!.. И понял, что не такая уж она глупышка. Чуть в стороне и выше от линии его падения из земли высунулся угловатый обломок скалы. Еще прыжок, еще один… Скала! Ну вот сейчас Алька привяжет к ней веревку, и мы с тобой, Бич, потихонечку-полегонечку…

Камень, привязанный к концу веревки, упал рядом. Волков потянулся, ухватился. Чертыхаясь — проклятый рюкзак притиснул к склону, — он обвязал себя веревкой и, распластавшись, упираясь покарябанными коленками и локтями в склон, медленно пополз. Сверху сыпались мелкие камни, стекали мутные ручьи. Потоки воды вместе с грязью лились за пояс и в сапоги.

— Еще чуть-чуть! — крикнула девочка. — Руку, руку давай!

Но он боялся отпустить веревку, и тогда, наклонившись, Алька схватила его за воротник куртки и поволокла. Задыхаясь, хрипя — рюкзак совсем задушил, — Волков вцепился онемевшими пальцами в уступ скалы и подтянулся.

Откинувшись спиной к скале, он сел; мотаясь из стороны в сторону, наклонившись лицом чуть ли не до земли, снял рюкзак, рванул ворот куртки и посмотрел в белое лицо Альки; По ее щекам текли не то капли дождя, не то слезы.

— Ты вдруг ка-ак повалишься… — сказала она. — Я уж думала, все. Ой, как это было страшно!

— Ну уж теперь-то ты мне… дашь покурить, а? Дождь опять начал лить, и Алька, встав перед ним на колени, распахнула куртку, а он, спрятавшись под курткой, набил и разжег трубку. Ох, хорошо! Глубоко затягиваясь, он подумал о том, что вот только когда познаешь истинную ценность обычных человеческих удовольствий.

…К дому подошли а темноте. Он выплыл из ночи черной глыбой толстых бревен. Не светился в окошке огонь. «Спит уже, конечно», — вяло подумал Волков, нашаривая рукой скобу. В петлю была засунута щепка — что?.. Ну да, пусто в доме, нет там никого. Убежала, видно, уже на Большое лежбище. Ну Ленка, ну бегунья!.. А может, это он все выдумал, может, и вообще нет на свете такой женщины — Елены Пургиной? А, ладно. Быстрее в дом. Ребенка надо сушить, кормить, переодевать. От этой мысли на душе стало покойно и радостно. Звякнул засов, запищала дверь, проскрипели под тяжелыми шагами плохо подогнанные половицы. В доме было тепло, пахло хлебом и соленой рыбой.

Вытянув руки, он шел по комнате… Ага, вот и стол. В охотничьих избушках, затерянных в тайге, спички, как известно, всегда лежат посреди стола. Так должно быть и тут. Вот они. Сухо шаркнула спичка по коробку, Волков пододвинул лампу, снял стекло и зажег остро пахнущий керосином фитиль. Вначале стекло слегка запотело, а потом просветлело, и Волков, снимая рюкзак, осмотрелся.

Был тут еще топчан, аккуратно застланный грубым шерстяным одеялом, полка с книгами, кое-какая посуда, настенный календарь, зеркало все в мутных пятнах да печурка с изогнутым коленом трубы, от которой исходило едва ощутимое тепло. Возле печки лежала груда смолистых дров.

— Алька, сейчас, мы чайку, правда? — сказал Волков, опускаясь на чурбан, и обернулся. Сидя на полу, прислонившись головой к стене, Алька спала.

Он распахнул дверку: в печке уже были заготовлены сухие щепки и дрова — только спичку поднеси. Давай же, огонь, трудись… Стружки вспыхнули ч, похрустывая, скрутились. Бич тут голос подал, и Волков, подтащив к себе рюкзак, выволок его, покряхтывающего, мужественно сдерживающего стоны, а потом, прислушиваясь к урчанию огня в печке, поднял и отнес девочку на кровать. Она просила не трогать ее, отталкивала его, но он быстро раздел ее и накрыл одеялом. Подтянув коленки к подбородку и сунув ладошки себе под щеку, Алька успокоилась.

А огонь уже разбушевался вовсю. Он рычал в печке, горячий воздух выл в трубе, и та, раскаляясь, сухо потрескивала. Молотил в крышу дождь, тягучий гром наката доносился с океана, а по сырому, истоптанному им и Алькой полу прокатывались зыбкие сквоз-нячки. Переодевшись, Волков опять сел на чурбан и начал возиться с трубкой. Бич тут подполз, устроился возле его ног и стал зализывать раны, порой ворча и щелкая зубами — гонял взбодрившихся в тепле блох. Волков потрогал нос Бича, который был еще сухой и горячий, как уже потухший, но еще держащий в себе жар уголек. «Ничего, к утру ты будешь здоров, старина, грейся, — подумал он. — Хорошо тебе? Мне тоже хорошо». Да-да, хорошо, что существуют опасности, трудности и тревоги, и чертовски хорошо, что, зная об этом, ты все же вновь и вновь отправляешься в путь.