Страница 6 из 88
Вот такая автобиография на 16 апреля 1940 года. О чем можно судить, читая ее? Во-первых, о происхождении: вкалывал парень с пеленок. Хозяйство было „середняцкое“, а сыновей у отца – только двое. Из хомутов ребята не вылезали. Днем в поле, а ночью за портняжничеством – так жил отец. Однако школу будущий генерал Власов окончил. Башковитый был, видно, пацан, если отец и старший брат отмусолили ему свои кровные, добытые потом и мозолями рублишки и отпустили из хозяйства на учебу. На дураков в деревне не тратятся, если не видят, что действительно растет Ломоносов. И надо быть очень башковитым парнем, чтобы в 15 лет „деревенщине“ заделаться репетитором в богатых домах просвещенного Нижнего Новгорода. Между прочим, каждую церковно-приходскую школу, по всем тогдашним уставам, напрямую курировало конкретное духовное училище, а каждое духовное училище – конкретная духовная семинария, каковых на всю Россию было одиннадцать… Отбор в духовное училище шел уже в церковно-приходской школе на всем протяжении учения в ней, а в духовную семинарию – в духовном училище. Денег у этих учебных заведений было негусто, потому отбирали и рекомендовали „наверх“ самых талантливых.
Главным и единственным принципом воспитания и обучения во всех этого рода учебных заведениях было: „Начало мудрости – страх Господень“ (Пс. 10,10) – то есть что благочестие есть краеугольный камень образования и воспитания истинно христианского. Церковь учит: первое, что необходимо для благочестия, – это истинная, святая вера. Но для благочестия мало одной веры: необходимо исполнение в жизни требований этой веры. Христианство наставляет, что „вера без дела мертва“. Нехристиане, гласит церковь, не могут проявлять истинного благочестия. „С одной стороны, они не имеют истинной и святой веры, а потому не могут исполнять ее предписаний; с другой стороны – они лишены и благодатной помощи, которую христиане получают через веру во Христе“. Жестко? Бескомпромиссно? Да, жестко, да, бескомпромиссно. Но таков был моральный и духовный фундамент у будущего генерала Власова, заложенный в него с младых ногтей, впитанный с молоком матери, о набожности которой по деревне ходили легенды: „Только с богами своими и знается“. И еще: „Кто Богу не грешен, царю не виноват“.
Есть у Ильи Эренбурга такая книжка „Люди, годы, жизнь“. Вот что он пишет о Власове:
„Пятого марта 1942 года я поехал на фронт по Волоколамскому шоссе. Впервые я увидел развалины Истры, Ново-Иерусалимского монастыря: все было сожжено или взорвано немцами…
Я проехал через Волоколамск. Возле Лудиной горы в избе помещался КП генерала А. А. Власова. Он меня изумил прежде всего ростом – метр девяносто, потом манерой разговаривать с бойцами – говорил он образно, порой нарочито грубо и вместе с тем сердечно. У меня было двойное чувство: я любовался, и меня в то же время коробило – было что-то актерское в оборотах речи, интонациях, жестах. [8] Вечером, когда Власов начал длинную беседу со мной, я понял истоки его поведения: часа два он говорил о Суворове, и в моей записной книжке среди других я отметил: „Говорит о Суворове как о человеке, с которым прожил годы. [9]
На следующий день солдаты говорили со мною о генерале, хвалили его: „простой“, „храбрый“, „ранили старшину, он его закутал в свою бурку“, „ругаться мастер“…
…До трех часов мы проговорили: вернее, говорил Власов – рассказывал, рассуждал. Кое-что из его рассказов я записал. Он был под Киевом, попал в окружение; на беду простудился, не мог идти, солдаты его вынесли на руках. Он говорил, что после этого на него косились (?). „Но тут позвонил товарищ Сталин, спросил, как мое здоровье, и сразу все переменилось“. Несколько раз в разговоре он возвращался к Сталину. „Товарищ Сталин мне доверил армию. Мы ведь пришли сюда от Красной Поляны – начали чуть ли не с последних домов Москвы, шестьдесят километров отмахали без остановки. Товарищ Сталин меня вызвал, благодарил…“ Рассказывая о повешенной девушке, выругался: „Мы до них доберемся…“ Говоря о военных операциях, добавлял: „Я солдатам говорю: не хочу вас жалеть, хочу вас сберечь. Это они понимают“. [10]
…Часто он вставлял в рассуждение поговорки, прибаутки, были такие, каких я раньше не знал; одну запомнил: „У всякого Федорки свои отговорки“. Еще он говорил, что главное – верность; он об этом думал в окружении. „ВЫСТОИМ – ВЕРНОСТЬ ПОДДЕРЖИТ…“ [11]
Рано утром Власова вызвали по ВЧ [12] . Он вернулся взволнованный: „Товарищ Сталин оказал мне большое доверие…“ Власов получил новое назначение. Мгновенно вынесли его вещи. Изба опустела… А я думал о Власове. Мне он показался интересным человеком, честолюбивым, но смелым; тронули его слова о верности…
Полковник Карпов мне сказал, что Власов получил командование 2-й Ударной армией, которая попытается прорвать блокаду Ленинграда, и я подумал: что ж, выбор неплохой…“
Позже, правда, Эренбург сильно не полюбит Власова за то, что тот в одной из листовок скажет про статьи Эренбурга в „Красной звезде“: „Жидовская собака Эренбург кипятится“, – хотя листовка была подписана всего лишь „Власовец“, а как мы увидим ниже, между Власовым и власовцами – это, как говорят в Одессе, две большие разницы.
Помнится, где-то в 1946 году замечательный русский писатель Алексей Югов написал об Эренбурге, что тот весь переводной, что он не пишет на русском языке, а переводит с иностранного, что у Эренбурга не русский язык, а кальки с русского языка… За такие слова русского Югова просто затравили потом единоверцы Ильи. А ведь совершенно прав был Югов в отношении русского языка Эренбурга. Он двое суток слушал Власова, но так ничего и не понял из того, что ему говорил генерал на чистейшем, очень образном русском языке.
Власов говорил о Сталине, подразумевая русскую объединительную идею, о личности, вокруг которой в конце 1941 года уже начали сплачиваться русские. Для Эренбурга слова Власова о Сталине – ерничанье, лицемерие. Власов говорил Эренбургу о верности, подразумевая верность не лозунгам эренбургов и мехлисов, кагановичей и левитанов, а Донским и Невским, Суворовым и Брусиловым. И после того, как Эренбург обнаружил „обман“ Власова, он стал для него и ему подобных злейшим врагом по сей день. Даже со слов бестолкового в русских делах Эренбурга видно, что Власов и в Берлине оставался тем же, кем он был под Перемышлем, под Киевом, под Москвой и в Мясном Бору на Волховском фронте – Русским человеком; что, как и в битве под Москвой, в Берлине он выполнял один и тот же приказ, одного и того же человека – Сталина.
Юный Андрей Власов воевал на врангелевском фронте. К слову уж, в это самое время в тех же краях Эренбурги и маршаки в армии ставленника Антанты Деникина, сменившего „француза“ Врангеля, были главными редакторами газет. Любимый лозунг, который они выносили в „шапки“ на первые полосы своих газет, был: „Лучший красный – мертвый красный!“ Каблуками своих сапог, копытами своих коней красные втаптывали в грязь эти грязные газетенки с их погромной „шапкой“. Вот кто вдохновлял на резню и погромы, называемые гражданской войной. А „красные“, которые хороши только повешенные, были воронежские и тамбовские мужики. Под словом „красный“ эренбурги тогда держали русского мужика, под словом „белый“ – русского офицера. Сегодня на слове „большевик“ они держат снова русского мужика. Мы на этом слове, сохраняя правду истории, держим только бронштейн-троцких. Штрик-Штрикфельдт пишет:
„По мнению этого отдела [13], большевизм и еврейство идентичны“. Нам давно пора научиться читать их потаенный язык. Нам надо выработать свой условный, кодовый – „задушевный“ русский разговор, понятный только нам“.
8
[8] Если разведчик не актер – он не разведчик, а чиновник. – В.Ф.
9
[9] Этим и сильны русские, что для них и Суворов, и Дмитрий Донской, и Александр Невский "человече, с которыми прожил годы". – В.Ф.
10
[10] Прекрасные слова, между прочим. Не Сталин ли подсказал это Власову "на всю оставшуюся жизнь"? Слова звучат, как сформулированная задача в условиях будущей жизни и деятельности среди немцев. – В.Ф.
11
[11] Выделено мною. – В.Ф.
12
[12] высокочастотная связь. – В.Ф.
13
[13] Министерства пропаганды