Десант в прошлое

— Благодарю вас, — сказал Леденев. — Значит, его что-то заботило...

— А разве найдется на этом свете человек, которого ничто и никогда не заботит? — перебил Юрия Алексеевича секретарь парткома. — Не встречал таких... А к вам у меня будет просьба. Держите меня в курсе расследования. В пределах возможного, конечно.

— Постараюсь, — ответил Юрий Алексеевич. — Надеюсь, мы с вами увидимся еще.

...А в санатории майора Леденева ждал неприятный разговор с главным врачом, которому доложили, что вновь прибывший пациент нарушает режим, не является к обеду, не сдал всех анализов, не посещает предписанные процедуры и вообще неизвестно, зачем сюда приехал... Взяв с Юрия Алексеевича слово, что перестанет нарушать дисциплину, главный врач отпустил его.

— Что, — сказал сосед Леденева, когда тот вернулся в палату, — задал вам Пашка трепку?

— Какой Пашка? — спросил Юрий Алексеевич.

Ковтун сидел у тумбочки и подбривал бороду опасной бритвой, заглядывая в круглое зеркальце, приставленное к флакону одеколона «Шипр». Разговаривал он с Леденевым, не поворачивая к нему головы.

— А наш главный, — отозвался Иван Никитич. — Он же мой племянник. И учился у меня. Мог бы стать хорошим психиатром, а вот взялся за курортное дело... Тоже надо, конечно, но...

Он закончил бритье и стал мыть прибор в раковине умывальника. Леденев сел на койку и развернул купленные в городе газеты.

— А верно, где вас носит все время? — спросил полковник. — В городе вы впервые, знакомых у вас быть не должно, на ловеласа не похожи, хотя успехом у женщин должны пользоваться, ваш тип их привлекает... Если б вы не были отдыхающим, я б вас не спрашивал, понятное дело, а так... Впрочем, можете не отвечать — и извините меня за любопытство.

— Нет, отчего же, — сказал Юрий Алексеевич, — я действительно в отпуске и на самом деле приехал подправить здоровье в санаторий. Но по дороге сюда произошло вот что...

И Леденев рассказал Ивану Никитичу Ковтуну о дорожном происшествии.

— Да, загадочная история, — проговорил полковник, убирая бритвенные принадлежности в ящик тумбочки.

— Вот я и пытаюсь независимо от работников милиции проникнуть в ее суть...

— Послушайте, — сказал Ковтун, — а вам не приходило в голову, что все эти события как раз по вашей части, по линии органов государственной безопасности?

— Что вы хотите этим сказать? Уж не считаете ли вы убийство Миронова делом рук иностранной разведки?

— А почему бы и не так? Может быть, его необходимо было устранить. Скажем, отказался работать на своих хозяев, и еще какие причины... По крайней мере в литературе о шпионах вы найдете кучу таких примеров. Так что вам, Юрий Алексеевич, прямой резон этим заняться, а я бы с удовольствием стал помогать...

— Вам, по-видимому, не дают покоя лавры доктора Ватсона, — сказал Леденев. — А мне вы, конечно, отводите роль Шерлока Холмса?

— Безусловно, — подтвердил Иван Никитич и рассмеялся. — Нет, попросту говоря, меня заинтересовала эта история. И как врача, и как любителя детективной литературы. Судя по тому, что вы рассказывали о Миронове, я не могу согласиться с версией самоубийства.

— Я тоже.

— Знаете, Юрий Алексеевич, мне приходилось встречаться с подобными аномалиями в человеческой психике неоднократно. Меня не раз привлекали к участию в дознании по таким делам, беседовал я и с покушавшимися на свою жизнь, когда освидетельствовал их на предмет психической полноценности.

— И что вы думаете об этих самых аномалиях? — спросил Леденев.

— Видите ли, самоубийство — привилегия разумного существа. Очевидно, разум обладает силой, способной одолеть главный фактор любой жизни — инстинкт самосохранения. По всей вероятности, в основе каждого случая самоубийства лежит точный расчет, трезвый подход к тому, что должно совершиться. Случаи самоубийства в состоянии аффекта, когда решение приходит мгновенно, крайне редки и нетипичны. Обычно такое намерение обдумывается, взвешиваются все «pro» и «contra», выбирается способ лишения жизни, сочиняется письмо и так далее.

— И вы считаете этих людей нормальными? — спросил Леденев.

— Вы лучше спросите, существуют ли вообще нормальные люди... В психике любого человека есть отклонения от нормы в том или ином аспекте. Но имеется круг медицинских показаний, определяющих критерий нормальности в общежитейском плане. Например, спасенных самоубийц мы не зачисляем в категорию душевнобольных, но, как правило, направляем на стационарное исследование в психиатрическую больницу.

— И все-таки, что это за люди? Можно ли по предшествующему поведению судить, что человек уже намеревался покончить с собой?

— Вы хотите знать это применительно к поведению Миронова, когда он пил с вами пиво в купе?

— Конечно, — сказал Леденев.

— Веселящиеся кандидаты на тот свет по своей воле — это бывает не так часто. Обычно задумавший самоубийство начинает избегать людей, по-видимому, их присутствие мешает ему вести расчеты. И надо сказать, что принятое решение бывает удивительно стойким. Случайно спасенные нередко снова повторяют свои попытки, на этот раз учитывая предыдущие промахи. Несколько раз пытались покончить с собой Гаршин, Хэмингуэй, вспомните попытку молодого Джека Лондона утонуть в реке.

— Мне известны эти примеры, — сказал Леденев.

— С моим другом была такая история. Он — классный хирург, может из кусков сшить человека. И однажды доставили ему мужчину, перерезавшего себе горло бритвой. Тот остался жив лишь потому, что после разреза голова его склонилась на грудь и рана закрылась. Мой друг спас его. И когда тот выписывался, хирург возьми и скажи ему, что если бы он откинул голову на спинку стула, то спасти бы его не смог и господь бог. И что же вы думаете? Ровно через месяц этот несчастный поступает с учетом слов врача... И теперь его ничто уже не могло спасти.

— Вы сказали «несчастный». Значит, вы не осуждаете самоубийц?

— Как вам сказать... Если человек отказался от борьбы, значит, не видел иного выхода, кроме ухода из бытия... Я не жалею их, но мне обидно, что все мы, и я как психиатр в первую очередь, просмотрели такие повороты человеческого существования, которые привели к фатальному результату. Вся моя жизнь посвящена тому, чтобы снимать нагрузку, которую бытие взваливает на человеческую психику, и каждый случай добровольного ухода из жизни — мое поражение.

— Значит, вы допускаете, что Миронов мог покончить с собой, выбросившись из поезда на полном ходу?

— Допускаю. Вопрос только в том, что предопределило этот поступок. А это уже по вашей части, дорогой товарищ криминалист. И по моей тоже, конечно. Так что вам, Юрий Алексеевич, от доктора Ватсона не отделаться.

На следующий день Леденеву пришлось добросовестно выполнять все санаторные, назначенные ему, предписания, и он сумел освободиться лишь к вечеру. А утром Иван Никитич договорился, что обедать они будут в Понтийске: пусть, мол, не отмечают их отсутствия в столовой.

Они взяли такси и поехали в сторону Балацкой бухты, где в пещерах скалистого берега укрывались во время войны понтийские подпольщики и партизаны. От секретаря парткома тралфлота Леденев знал, что тот после освобождения Понтийска принимал участие в извлечении и транспортировке больных и раненых из этих пещер.

Тут, во время посещения Балацкой бухты, с Юрием Алексеевичем и случилось происшествие, которое заставило его по-иному взглянуть на дело, за расследование которого он взялся, так сказать, на общественных началах.

Собственно, этот первый факт можно было бы отнести к категории случайного стечения обстоятельств, но...

Словом, они с Ковтуном потеряли друг друга. Когда Юрий Алексеевич проходил мимо отвесной стены крутого обрыва, наверху зашуршало, шум быстро усилился, и Леденев едва успел прижаться к стене, как упал град камней величиной с голову.

Он не шелохнулся. Когда все стихло, Леденев медленно двинулся вдоль гранитной стены, останавливаясь и прислушиваясь.