Новое море

— Митей, — сказал Пташка.

— Ну вот, Митя, так, стало быть, ты меня не бойся, это я так только — для острастки.

Пташка молча посмотрел на деда уже без всякого страха.

— Так ты, Митя, куда путь-то держишь? — продолжал дед.

Пташке пришлось рассказать о том, куда он ехал и как отстал от дяди Феди.

— Ничего, человек не иголка: либо он тебя, либо ты его обязательно сыщете, — уверенно сказал дед.

Он поправил костер, подбросил в огонь сушняку и долго молчал. Потом, обратив на Пташку лицо, освещенное внезапным лукавством, сказал, усмехаясь:

— А здорово же я тебя напугал, малый, а!

— Не так уж… — ответил Пташка угрюмо. — А вы, дедушка, кем тут работаете? — спросил он погодя.

— Я к сыну еду, тоже на гидроузел, — сказал старик. — Мы вон с Туманом, — он кивнул на собаку, — девятый день едем. Сначала по Каме все плыли, а потом и по самой по матушке по Волге. Теперь уж нам совсем немного осталось. Посадил нас на пристани один попутный шофер, да подшипник у него расплавился. Вот и стоим в пути, ждем, а он на автобазу ушел.

— Так вы тоже не здешний? А еще говорили — пропуск зачем не выправил! — заметил Пташка с упреком.

Дед усмехнулся.

— Чтоб знал наших! — сказал он, довольный произведенным на Пташку впечатлением.

— Это ваша собака? — спросил Пташка.

— Туман-то? Мой он, известно. Вот уже два года как старуха моя померла, так я все с ним. Он у меня, что твой человек, все понимает. Я и на пароход ему билет выправлял, как настоящему пассажиру, только, верно, подешевле с него взяли. Что, Туман, доволен? — спросил он и, нагнувшись, потрепал собаку по спине.

Туман только зевнул и облизнулся.

— Вишь, доволен как, — сказал дед. — Все понимает! Не отличишь нипочем от человека.

— А я думал, вы тут канал роете, — сказал Пташка, и в его голосе послышалось явное разочарование.

— Канал? Канал тут сын мой роет. Про Сарафанова слышал, небось? — Дед расстегнул свой плащ и вынул из кармана новенькой, синей спецовки сложенную в несколько раз газету. — Грамоте разумеешь?

— Почему же не разумею! — обиделся Пташка.

— А разумеешь, так вот посмотри, что про него пишут.

Дед развернул газету и протянул Пташке.

При свете костра Пташка увидел портрет молодого человека в пиджаке с галстуком. Что-то в его лице показалось Пташке знакомым. «Сарафанов — бригадир монтажников, один из передовых людей гидроузла», — прочел он под портретом.

— Видел теперь! — гордо сказал старик, забирая газету, словно боясь, что Пташка помнет ее, и снова бережно спрятал в карман. — Первейший человек стал! — продолжал он. — А ведь давно ли я его крапивой порол, сорванца!

— Крапивой? — удивился Пташка. — За что же, дедушка?

— Заслужил, коли так, — сказал дед. — Озорной был, страсть! Вашего брата, мальчишек, не проучить во-время, так, гляди, и толку не будет.

— А ваш сын, Сарафанов, на какой машине работает?

— Он у меня на всяких машинах работает, с понятием парень! — сказал дед. — Теперь вот шагающие экскаваторы собирает. Ты, чай, еще не видел таких?

— Нет, я, наверно, уже видел, — сказал Пташка, вспомнив недавнее приключение. — Я, дедушка, иду сейчас по степи, а он как начал на меня шагать, как нача-а-л!

— Да нужен ты ему очень! — сказал дед. — Он, небось, котлован пошел рыть. Видел, котлован роют? — Дед указал рукой на земляные холмы. — Шлюз будут строить, а еще, слышь, насосную станцию. Тут, милый, разных машин на сто верст наставлено. А всего больше в этих вот местах. Тут, шофер мне сказывал, пароходы, как по лестнице, будут взбираться на ергеня. Вот она, земля, как разворочена везде! Сразу и не поймешь, что к чему. Тут, смотришь, роют, там — шпунты бьют, а около — бетон укладывают, арматуру везут. Заводов понастроено, машин нагнали видимо-невидимо! Я уж и так говорю Туману: по старому понятию, такие дела одному богу делать положено, а теперь, погляди, сам человек за них взялся — моря устраивает, рекам указывает, куда надо течь. Вот мы тут с тобой сидим и ничего себе, в ус не дуем, а скоро по этому самому месту пароходы пойдут.

Туман поднял голову и некоторое время, казалось, с интересом прислушивался, но затем устало закрыл глаза и, положив голову на вытянутые лапы, задремал, словно все, что говорил дед, было ему уже хорошо известно.

Пташка молчал, о чем-то задумавшись.

— Дедушка, а бог тоже экскаваторами море рыл? — спросил он на всякий случай.

— Кто его знает, — отмахнулся дед. — Бога, говорят, монахи выдумали, а вот чем он реки рыл да моря — не додумались сказать: ума не хватило.

Он зевнул и пошел к машине. Вернувшись, дед расстелил на земле у самого костра брезент и спросил:

— Ты, небось, есть хочешь?

— Не так уж… — застенчиво сказал Пташка.

Дед принес из машины корзинку, в которой оказались хлеб, помидоры и сваренные вкрутую яйца. Он сам очистил для Пташки яйцо, подвинул ему большую помидорину и соль, завернутую в тряпочку.

Ужин был очень вкусный. Туман тоже получил кусок хлеба и, зажав его передними лапами, неторопливо грыз, наклоняя голову набок и молча глядя на деда и на Пташку.

Шофер все еще не возвращался.

— Отдохни, Митя, — сказал дед Пташке. — Наверно, умаялся за день.

Пташка прилег и долго лежал у костра, глядя, как тлеют обгоревшие сучья, и слушая неторопливую речь деда.

— Теперь в степи самая жизнь и начинается. Как море будет, то и гуси сюда поналетят, и утки, и другая птица. Рыбу опять-таки разведут. Чайки появятся. Опять же, и хлебопашество настоящее тут пойдет. Слыхал я, хлопок сажать собираются. Тебе, парень, благодать: ты всего навидаешься. Нам-то, старым, и то посмотреть охота. Я вот все думаю: ученые наши, уж верно, молекулу какую выдумают, чтобы жизни дать продление…

Дед говорил долго, но глаза у Пташки как-то сами собой сомкнулись, и он незаметно уснул.

Ему снилась степь, и будто по ней, как по реке, плывут льдины — далеко-далеко в распахнутую настежь весеннюю даль. И на одной льдине сидит молодая женщина, расчесывает волосы и заплетает их в косы. А глаза у нее синие-синие. «Ты уже больше не спишь в корзинке?» — удивленно спрашивает она. «Это, наверно, моя мама», — догадывается Пташка. И мать берет его за руку, и они вместе идут по степи. Но в это время из-за бугра выходит шагающий экскаватор, похожий на гуся, величиной с дерево. Переваливаясь на лапах, он подходит все ближе, и вдруг, изловчившись, клювом вытягивает из кармана у Пташки табель.

«А ну-ка, посмотрим, что у тебя тут», — говорит он.

Пташке становится страшно, он хочет бежать, но ноги не слушаются. И вот он видит: в степи стоит парта, такая же, как у них в классе, и за ней сидит Власьевна и решает задачу. «Делится или не делится?» — спрашивает Власьевна. Но Пташка не успевает ответить: Туман громко лает около него. «Это, наверно, во сне», — догадывается Пташка и просыпается.

Небо стало бледным. Холмы, ночью казавшиеся черными, теперь песчано-желтого цвета. Чувствуя неприятный озноб в спине, Пташка приподнимается на жестком брезентовом ложе. Он видит, что дед попрежнему сидит у костра, только лицо у него заспанное, борода нерасчесанная, мятая. Рядом с дедом стоит какой-то парень с пухлыми губами, в расстегнутом ватнике, из-под которого видна синяя футболка.

Да ведь это Григорий, шофер с дяди Фединой полуторки!

— Здравствуйте, — виновато произносит Пташка. — Как же вы меня тут нашли?