Страница 14 из 65
Третья черта возродившегося русского государства отразила геополитические изменения в Восточной Европе. На юге в 1453 году погас светоч Византии, попали в зависимость православные государства Закавказья и Балкан. Балканский полуостров на полтысячелетия попал в руки османов, устремившихся к Вене. С Запада папские посланцы с железной настойчивостью предлагали подчиниться Ватикану. Психологически русская элита, княжеское окружение и столпы церкви, ощутили горькое чувство одиночества, чувство затерянности, окруженности враждебными силами. Именно тогда выстраданно провозглашается лозунг «Два Рима падеша, третий — Москва, а четвертому не бывать». В нем слышна патетика окруженной страны, на которую с юга наступают из Крыма татары, с запада — поляки, а на востоке еще стоят Казанское и Астраханское княжества.
Этот элемент миссии — быть в окружении и нести праведную идею — навсегда, видимо, остался в русском менталитете. Теперь (и по наши дни) обыденное сознание русских с готовностью воспринимает этот мессианизм, неся то православие, то коммунизм, то новое политическое мышление «для нашей страны и всего мира». В тех далеких конкретных условиях, требовавших выстоять перед напором вздыбившегося Запада, огонек мессианизма работал на самосохранение, на веру в себя, на выполнение заветов предков — выстоять.
В период неожиданного подъема Запада Россия лежала раздробленной, выходящей из комы монгольского нашествия среди безбрежных лесов и степей, не способствовавших близкому общежитию с его неизбежными производными — от терпимости до конституции. Британский историк Дж. Кларк пишет о России XVI в., как о ни европейской, ни азиатской по характеру, но заключающей в себе оба элемента и нечто свое оригинальное. Россия была христианской, но ее христианство пришло из Византии, а не из Рима… Латинский язык, даже греческий язык не стали частью русской культуры. Император взял себе титул царя, самое отдаленное эхо имени Цезаря, но его монархия была восточного типа. Она была ближе к монголам, чем к бурбонам. Западные художники, строители и пушечных дел мастера были приглашены в страну в конце шестнадцатого века… До этого времени Россия была внешней по отношению к западной цивилизации частью света. Она представляла интерес для морских держав как объект торговой эксплуатации, а для континентальных соседей как объект грядущих завоеваний.
Россия шла своим путем, создавая восточноевропейскую цивилизацию совместно со всеми народами, жившими восточнее линии, проведенной между Дубровником и Кенигсбергом. На этом восточноевропейском пространстве не было трех эпохальных переворотов, потрясших и сотворивших Запад — Ренессанс, Реформация, Просвещение.
Выделим собственно русские особенности развития. В России так и не сложился хотя бы относительно независимый средний класс. Цари владели подданными от первого боярина до последнего холопа. Купцы, столь осведомленные и независимые на Западе, в России всегда были частью служилых людей, и уж никак не могли обозначить свою политическую особенность. Жизнь строилась всегда сверху вниз, а не наоборот. Так было и до вторжения византийской традиции, которая лишь закрепила эту парадигму. Царь закрепил за собой и религиозную власть — чего на Западе никогда не было.
Политическая жизнь в России представляла собой пирамиду. Ни в какие времена не существовало конкретных взаимоотношений между различными профессиями, между городами, между отдельными землями. Творческий импульс мирной конкурентной борьбы никогда не присутствовал в российской жизни. Соответственно, не возникал и вопрос о регулировании «горизонтальных» отношений (наряду с царственной пирамидой) в виде справедливых законов, заключающих в себе компромисс и отстаивающих права члена сообщества.
Жестокая история России отразилась на ее религии. В храмах русские ждали простого утешения, поддержки в суровой жизненной борьбе, а не схоластических истин, развития христианского вероучения, всемирных законов. Даже западные исследователи подчеркивают, что нигде в христианском мире страдания Христа не шли такой параллелью к событиям жестокой обыденной жизни. Никоим образом идеи, сходные с лютеровскими, не проникали в клерикальную среду. Русские молились миром, Библия не переводилась на обыденный язык, отношения с Богом не принимали «персонального» характера. Миряне и клир не обсуждали между собой социальные вопросы. Духовная наследница Византии не вмешивалась (Никон был исключением) в светское устройство, сознательно избегала диспута о современности.
В целом, создание Московией русского универсального государства, как полагают многие специалисты, в частности, А. Тойнби, «свершилось до того, как она стала испытывать на себе давление со стороны западной цивилизации». Открытие Западом Руси произошло в то же время, что и открытие Африки и Азии. Португальцы прошли мыс Доброй Надежды в 1488 году и высадились на Мадагаскаре и в Индии в 1498 году. К этому времени относятся первые описания западными путешественниками Руси, показавшейся им резко отличной от западных стран. Пожалуй, наиболее красноречив был фон Герберштейн, подчеркнувший, что власть великого князя в Москве значительно превосходит власть западных монархов над своими подданными.
Нужно сказать, что после освобождения России от монгольского ига вокруг нее сложилась удачная геополитическая ситуация: возникшая на Западе колоссальная энергия свободных индивидуумов развернулась в западном направлении, за моря и океаны — в Америку, Индийский и Тихий океаны. Если бы Запад направил свою энергию не на трансокеанские экспедиции, а на евразийское пространство, то нельзя исключить того, что Россия между Иваном Третьим и Петром Первым могла бы быть покорена превосходными западными армиями. Но яростно сражавшиеся между собой католики и протестанты практически нейтрализовали себя на восточном направлении. Хотя Иван Грозный завяз в Ливонской войне, а его потомки сдали Москву полякам, Запад остался в стороне от возможности войти в Евразию русским путем. Если Москву смог взять Лжедмитрий, то, конечно, она не удержалась бы перед Валенштейном, маршалами Людовика Четырнадцатого, войсками герцога Мальборо. Не нейтрализуй себя Запад противостоянием католического и протестантского мира, а позднее — Англии и Франции, сила, способная покорить европейский Восток, двинулась бы к Москве гораздо раньше Наполеона.
В это время в Европе своеобразным барьером между Западом и Россией выступили три государства — Швеция, Польша и Оттоманская империя. Пик их могущества был достигнут на феодальной основе, они не участвовали в западном взлете, перенапряжение сил способствовало переходу этих государств в фазу стагнации. Невольно они выступили щитом России против доминировавших в Западной Европе ХVI-ХVII вв. Испании, Франции, Англии. Фаза стагнации трех непосредственных западных соседей дала России передышку в период, когда ей трудно было выдержать новое противостояние в период первоначальной послемонгольской слабости. Эта стагнация обеспечила благоприятные возможности для ее государственного строительства, для процесса объединения восточных славян и освоения Сибири.
Первыми представителями Запада, посетившими освободившуюся от монголов Москву были католические миссионеры, преследовавшие свои, продиктованные желанием папы расширить пределы своего влияния, цели. Затем в сторону России двинулось несколько волн целенаправленного западного воздействия. Наибольшее влияние среди них оказали следующие: протестантизм (1717–1840), идеи Просвещения (1750–1824), технический модернизм — приезд инженеров, строительство заводов (1890–1925), политический либерализм (1770–1917), марксизм (1860–1917), марксизм-ленинизм (1903–1991), идеи свободного рынка (1991–1996). Этим волнам западного влияния предшествовал период первоначального взаимного знакомства, приходящийся на 1480–1600 годы. Надо сказать, что первый же результат соприкосновения Москвы с Западом дал России на века ее государственный символ — орла, смотрящего на Восток и на Запад.
Итак, заглавными отношения с Западом становятся для Руси уже вскоре после освобождения от монгольского ига. Возникшая вначале лишь как один из многих аспектов русской внешней политики эта проблема уже в конце пятнадцатого века стала, по справедливому мнению американского историка Дж. Биллингтона, «более важной, чем любая другая политическая или экономическая проблема».