Страница 52 из 89
— Но вы же сами занимаетесь химией? — спросил Александр. — Разве не для того, чтобы понять мир и его материю?
— Именно так. Но я также совершил открытие, которое мне не удается понять и упоминания о котором я не нашел ни у одного из великих авторов.
— Это та таинственная земля, о которой вы как-то рассказывали?
— Да.
— У вас так и нет никаких объяснений?
— Никаких, разве что, возможно, ее материя сродни материи солнца.
— Выходит, учиться чему-либо — напрасная затея? А разум всего-навсего иллюзия?
— Нет, — решительно возразил Себастьян. — Разум — это всего лишь маленькое окошко, распахнутое в ночь. Но это не солнце. Такое окошко не в состоянии ничего осветить. Однако не будь его, нельзя было бы отыскать свой путь. Чтобы это понять, надо все время познавать: это лучший способ измерить собственное невежество. Для меня это философия философий. Главное в этом мире — избегать страданий, своих и чужих, и усмирять страсти. Другим путем к Господу не придешь. Именно это и есть цель масонства.
Себастьян отпил глоток шоколада.
— Во всяком случае, от вас я узнал очень много, — признался Александр. — Почему бы вам не написать книгу для тех, кому не повезло быть с вами знакомым?
— Я думаю об этом. Думаю.
29. НЕПРЕДСКАЗУЕМЫЕ СИЛЫ
Театральная смерть карлика Адальбертуса Момильона произвела эффект камешка, брошенного в лужу. С тем только отличием, что круги на воде не затухали, как это бывает обычно, а, напротив, все расходились. Неужели человеческий разум подобен такой луже?
Сначала Себастьяну написал герцог Карл Гессен-Кассельский: он заявлял, что для него не представляет никаких сомнений, что духовное могущество графа де Сен-Жермена восторжествовало над силой зла. Вслед за ним король Фридрих V Датский в своем письме выразил пожелание как можно скорее услышать рассказ о происшедшем из уст самого победителя. «Один из наших братьев заверяет меня, что заговор по сути своей до странности похож на тот, что был направлен против вас в Копенгагене».
Один из свидетелей, князь Биркенфельдский, судя по всему, особенно усердствовал в том, чтобы история стала достоянием как можно большего числа слушателей. Обычно пищей для сплетен служили выходки такого-то из присутствующих или непристойное поведение другого. Но это было особое происшествие, получившее необычайный резонанс благодаря личности действующих лиц и последствиям, весьма прискорбным, которые не ограничились смертью Момильона. В самом деле, в последующие дни свежая могила карлика оказалась осквернена неизвестными лицами и, к большому возмущению викария, на нее оказались свалены кучи мусора. По слухам, министр курфюрста, обладающий извращенным умом, усмотрел в этом бунт против герцогской власти, поскольку Момильон все-таки входил в окружение герцога и после смерти заслуживал уважения.
Себастьян получил даже письмо от сына маршала Бель-Иля, известий от которого не имел со дня смерти его отца, в 1761 году, и который выказывал ему то же дружеское участие, что и покойный министр Людовика XV:
«Дорогой друг!
Мне стало известно, что вы самым удивительным образом избежали отравления в доме герцога Баденского. Я выражаю свою искреннюю радость и не сомневаюсь, что ваша проницательность еще не раз спасет вашу жизнь. История эта дошла до ушей короля, который увидел в происшествии покровительство вашей счастливой звезды. История эта оказалась приукрашена множеством фантастических подробностей, которые, как я предполагаю, не более чем преувеличения, но я тешу себя надеждой, что в самые ближайшие дни буду иметь удовольствие услышать ее лично от вас.
Однако же этому рассказу будет недоставать слушателей. Маркизы де Помпадур больше нет. В результате таинственной болезни, длившейся более двух месяцев, она, на 43-м году жизни, отдала Богу душу 15 апреля сего года, как раз на Вербное воскресенье. Не знаю, какой знак отыщете вы в этом совпадении.
Венера философов не верила в потусторонний мир, но, возможно, существуют некие эмпиреи, которые примут ее душу. Я полагаю, король огорчен больше, чем хочет это показать. Что же касается королевы, то в молчании двора она нашла новую причину ненавидеть свою соперницу.
Ваш верный друг Эймон де Бель-Иль».
Новость потрясла Себастьяна: перед его внутренним взором возникла хрупкая статуэтка, разбитая грубой рукой. Этой женщине посчастливилось получить доступ к самым высшим сферам власти, но, к сожалению, она не обладала достаточным хладнокровием, чтобы удержаться у ее кормила. Ни ее ум, ни обаяние не смогли его заменить. Казалось, ее преждевременная — явно не случайная — смерть была предрешена заранее. Себастьян вспомнил былые застолья, и ему показалось, что в просторном Часовом салоне ходики на стене отсчитывают время для него самого.
Затем он задумался о злом роке, который в течение какого-то года отнял жизни у двух женщин, ведущих актрис театра власти, госпожи де Помпадур и баронессы Вестерхоф.
Едва справившись с приступом меланхолии, Себастьян подумал о том, что о нем не забыли: письмо де Бель-Иля являлось тому свидетельством. Это одновременно и радовало, и огорчало: Шуазель тоже наверняка о нем помнил, и его ненависть по-прежнему не давала Себастьяну приблизиться к Версалю, особенно после смерти его единственной защитницы при дворе.
Сен-Жермен сам удивился тому, какой отклик всколыхнула эта история в его душе: мир власти, механизм, размалывающий слабых, вызывал у него все большее раздражение. Но последовавшие за этим события не оставили графу возможности предаваться этим размышлениям и дальше.
В самом деле князь Биркенфельдский не ограничился тем, что поведал всем о противостоянии, которое имело место в доме курфюрста, сравнивая его с битвой «света» и «тьмы». В письме, восторженном до такой степени, что это уже переходило всякие границы и становилось смешным, он приглашал Рыцаря Света — как он величал Сен-Жермена — погостить в своем замке в герцогстве Цвейбрюкен.
Рыцарь Света… Это явно масонское наименование заставило Себастьяна задуматься. Выходит, князю было известно о том, к какой организации принадлежал его гость? Но как? Неужели он тоже являлся членом какой-то ложи, а если да, то какой? Затем Себастьян догадался, каким путем могла распространиться информация: княжество Биркенфельдское входило в состав великого герцогства Ольденбургского, которое, в свою очередь, находилось под управлением Дании, — стало быть, некто при дворе Копенгагена предупредил князя.
Продолжая надеяться, что основанием для приглашения не было намерение князя устроить очередной «праздник», подобный тому, который едва не стоил Себастьяну жизни, Сен-Жермен ответил, что весьма гордится оказанной ему честью и приедет в Биркенфельд на следующей неделе. Затем приступил к насущным делам.
Как только русская кормилица была отправлена на родину и Александр с младенцем Петром и молодой немецкой кормилицей, говорившей по крайней мере на одном из германских диалектов, уехал, Себастьян принялся за воплощение в жизнь своей идеи: избавить внука от интриганов, которые, подобно хищным птицам, неизбежно начнут кружить над двоюродным братом царевича, пусть даже этот ребенок и является незаконнорожденным. В эту битву может оказаться втянутым и Александр.
Сен-Жермен отправил Франца в Антверпен, чтобы тот, соблюдая строжайшую тайну, заказал гроб для маленького ребенка и надгробный камень с надписью, которую составил сам Себастьян. Слуга был человеком в достаточной мере сдержанным и преданным, чтобы не задавать лишних вопросов о столь зловещей миссии. Он вернулся пять дней спустя, везя в седле завернутые в одеяло гроб и камень.
Затем Себастьян пригласил приходского викария и скорбным тоном поведал ему историю о том, что на опушке своего леса нашел трупик младенца. На несчастного ребенка, сказал граф, напали хищные звери. Из милосердия к чувствам верующих он уже положил тельце в гроб. И теперь хотел похоронить в своем имении и просит викария прочесть над могилой заупокойную молитву. Викарий попросил Себастьяна поклясться, что тот не знает ни ребенка, ни его матери, и Себастьян как можно убедительнее дал эту клятву. Франц вырыл неглубокую ямку, туда поставили гроб, и священник прочел молитву. За упокоение неведомой души Себастьян щедро заплатил викарию, дав двенадцать флоринов, это была цена целых трех месс, и пригласил отобедать. Викарий охотно принял приглашение. Выпив один-два графина вина, священник заплетающимся языком стал жаловаться на безнравственную эпоху, а затем откланялся. Едва он ушел, Себастьян попросил Франца установить над могилой надгробный камень. На нем было выбито: