Страница 46 из 89
Себастьян рассмеялся и взял ягодку клубники из вазы на столе.
— Не путайте лишения с убожеством. Мне уже за пятьдесят, и я отнюдь не считаю себя несчастным.
— А что вы делали в России? Все эти потрясения, смутные отголоски которых я застал, должно быть, показались вам совсем ничтожными?
— Я бы скорее назвал их жалкими… Битва диких зверей в ночи.
— И что же?
— Необходимо было любой ценой помешать Петру Третьему править дальше. Он был как камешек, попавший в шестерню. Он мог все сломать. Он достоин был править, только если бы способствовал гармонии и процветанию своей страны. Но это было далеко не так. Вступив в союз с Фридрихом, они бы учинили немыслимые бедствия своими войнами. Я способствовал его устранению. Полагаю, что я все сделал правильно. Я всего лишь служил гармонии.
— Вы человек просвещенный. Существует ли иная преемственность, кроме преемственности плоти?
— Нет, существует лишь ваше бессмертие.
Это утверждение совершенно сбило Александра с толку.
— Я вас не понимаю.
— Если слиться с природой, вы продолжите жить и по окончании вашего земного существования, потому что познаете потусторонний мир еще при вашей жизни.
— Вы хотите сказать, что, слившись с Богом…
Себастьян покачал головой.
— Я этого не говорил. Я сказал «природа», или мир, если вам угодно.
— Но почему не Бог? — допытывался Александр.
— Потому что я не могу употребить слово, значения которого не знаю.
Было видно, что ответ привел Александра в замешательство.
— Но как могу я слиться с природой?
— Это, если угодно, вопрос дисциплины. Как именно? Путем самоограничения. Погасив пламя своих страстей.
— Я не настолько себя знаю.
— Счастливый! Но уверяю вас, то, что вы принимаете за безразличие, на самом деле не имеет ничего общего с равнодушием или скукой.
— В чем же состоит порок страстей?
— Это пламя. Человек полагает, будто оно согревает, на самом же деле оно только обжигает.
— А скука?
— Это могила чувств.
Александр рассмеялся.
— Жаль, что мы видимся так редко, — произнес он. — Вы согреваете мне сердце и душу, но — будьте покойны — не обжигаете их.
— Вы же знаете, мои дома — это ваши дома, и незачем дожидаться получения наследства.
Александр покачал головой, затем, оглядев стол, заметил:
— Я вижу, что вы питаетесь обычной едой. Между тем о вас ходит легенда, во всяком случае в Лондоне, будто вы сыты одним лишь чистым воздухом.
— Я и в самом деле отнюдь не отдаю должное кухням господ. В России и Германии блюда подают невозможно переперченными. С помощью перца, гвоздики, муската, шафрана и бог знает чего еще повара пытаются заглушить неприятный привкус дичи, которую подстрелили их хозяева. Я не пробовал ничего более гадкого на вкус, чем жаркое у немецкого принца. К нему не притронулся бы даже дикарь. Мало того, эти люди невероятно много пьют, и однажды, когда я попросил воды в доме герцога Вильгельма Гессен-Кассельского, мне сказали, что эта жидкость недостойна гостиной герцога. А в результате уже к третьей перемене блюд большинство гостей смертельно пьяны, а в пятьдесят лет все страдают подагрой и водянкой, печень увеличена, желудок разваливается, кишечник вздулся, кожа морщинистая. Что же касается простого народа, он бывает слишком счастлив, когда ему удается пожевать что-нибудь посущественней корешков, а если он и пьет, так только грязную воду. Но поскольку у простолюдинов нет возможности предаваться излишествам, они все же выглядят более здоровыми.
— Я понимаю, почему у вас такой хороший цвет лица, — заметил сын. — Сознаюсь, что беру пример с вас, в Лондоне я создал себе репутацию человека, напрочь лишенного аппетита, правда, все полагают, что это всего лишь поза. Но как вам удается получать чистую воду?
— Из колодца или благодаря системе фильтрации, которую я изготавливаю повсюду, где бываю. Это же так просто.
— Дайте мне рецепт! — попросил Александр.
— Наполните половину бочки так: насыпьте на дно песку, затем слой древесного угля и, наконец, слой гравия и залейте доверху водой. Набирая воду из-под фильтра, вы не проглотите вместе с ней грязь, червяков и дохлых личинок.
На следующий день Александр сообщил, что вскоре направляется в Антверпен, чтобы там сесть на корабль, отплывающий в Санкт-Петербург.
— Я поеду через Брюссель, — пообещал он, — чтобы представить вам вашего внука, который в некотором роде является и вашим сыном.
— Обязательно возьмите с собой кормилицу и не забудьте предупредить свою мать.
Когда Александр ушел, Себастьян задумался о том, какое место в его доме займет кормилица, и о новой ветви, которая только что выросла на его дереве.
26. А МЕДВЕДЬ ВСЕ ТАНЦЕВАЛ…
Поскольку слух об удачно выполненной миссии у тамплиеров «Строгого устава» распространился повсюду, Себастьян получил настоятельное приглашение великого магистра такой же ложи, из Гейдельберга, который просил почтить ее своим присутствием. Это было не слишком далеко. Себастьян добрался туда за два дня.
Какое-то время он размышлял, как будет уместно туда явиться: гладко выбритым или бородатым, под именем Сен-Жермена или каким-либо другим. В конце концов Себастьян сделал выбор: пойдет под своим именем и без бороды.
Он весьма встревожился, увидев на улицах города такую толчею, что карете понадобился целый час, чтобы от городских ворот добраться до дома великого магистра ложи доктора Арминиуса Вольфеншютца, который находился в нескольких шагах от церкви Святого Духа.
Профессор естествознания Гейдельбергского университета Вольфеншютц был невысокого роста, с очень морщинистым — не по возрасту — лицом и невероятно черными глазами. Он рассыпался в благодарностях за честь, которую оказал ему граф Сен-Жермен, приехав специально, чтобы поделиться своими бесценными познаниями, и т. д.
— Большинство наших членов, — объяснил он гостю в освежающем полумраке классной комнаты, — преподаватели и торговцы, и студенты с нетерпением спешат на наш порог. Недавно в нашу дверь постучал даже один пятнадцатилетний юноша, надеясь, что его быстренько примут в тамплиеры.
— А что могу для вас сделать я? — спросил Себастьян.
— Ах! — воскликнул Вольфеншютц, воздевая к нему руки. — Прежде всего успокоить умы, ибо наши профессора решили объявить, как они это называют, «войну за библиотеку». Как вам, должно быть, известно, она была перенесена Максимилианом Баварским в Ватиканскую библиотеку на Палатинском холме, и они не могут смириться с мыслью, что протестантские сокровища хранятся в очаге католицизма. Кроме того, они решили, что наша ложа должна собрать всех государей Германии и стать средоточием светской власти. Подобно маяку европейской философии.
— Серьезные амбиции, — заметил Себастьян.
— Мне не удается обуздать ни их энтузиазм, ни их прожекты. Полиция обеспокоена, а Момильон подстрекает курфюрста.
— Момильон?
— Это карлик герцога, ваша светлость. Вы должны понять всю важность: этот… это существо исполняет роль министра.
Себастьян об этом не знал. Но он явился сюда вовсе не затем, чтобы разговаривать о карлике курфюрста. Между тем Вольфеншютц настаивал:
— Прошу вас, запомните это. Момильон находится на жалованье у епископа. Принято решение публично высечь всех тамплиеров, а затем бросить их в тюрьму.
«Баденская версия истории с Норгадом», — подумал Себастьян.
— Не позволяйте, чтобы мрак заслонил свет, профессор. Когда состоится ваше следующее собрание? — спросил Сен-Жермен.
— Через три дня, вечером, ибо люди будут в достаточной степени утомлены празднествами, которые состоятся завтра.
— А что за праздник?
— День рождения курфюрста, ваша светлость.
Себастьян знал об этих торжествах, по крайней мере по слухам. Утром военный парад, днем всякого рода зрелища и всю ночь пьянка. Он не строил никаких иллюзий по поводу того, в каком состоянии окажутся профессора и студенты.