Язычники крещеной Руси.

Нужны ли ещё другие причины для объяснения ненависти церкви к этому человеку? Вам, читатель, – возможно. Мне – нет. Но чему поражаюсь – так это хитроумию церковных иерархов. Замолчав язычество Святополка, они хитроумно «повесили» на него как раз преступление, могущее пуще всего отпугнуть язычника – убийство братьев.

Желающих разобраться во всех перипетиях той войны отсылаю к труду Филиста – там они, по моему мнению, изложены наиболее убедительно. Для меня же важно одно: распря за киевский престол оказывается эпизодом развязанной отцом братьев гражданской войны за крещение Руси.

В этой войне государь Руси, Святополк Ярополкович, законный наследник и правитель Руси, оказался на стороне Родных Богов и предков. Подобные примеры вполне известны – сын христианки Ольги Святослав был язычником, как и сын крестителя Болгарии Владимир, как и его внучатый племянник Боян Симеонович.

Возможно, к Святополку примкнул и другой сын крестителя Руси, Борис – но врагам удалось убрать его и возвести вину за убийство на Святополка. Сказалось византийское просвещение!

Кстати, слово «Окаянный» к Каину имеет отношение только в фантазии летописцев. Оно происходит от русского слова «Каяти» (в «Слове о полку…» – «кают князя Игоря»). Прозвище это можно понимать или как «проклятый», или же как… обвиненный, оклеветанный. Охаянный, проще говоря.

Кто же убил Глеба? Тут всё совершенно неясно. Иноземные источники о юном князе вообще молчат. Не был ли он как раз христианином, бежавшим от язычников в Новгород – как раз в этом случае логично оказаться недалеко от Смоленска. Или, при виде приближающейся ладьи со знаком Святополка на парусе, повар Торчин внезапно полоснул по горлу юному князю?

Ещё меньше ясности со Святославом и с тем обстоятельством, что его смерть осталась неописанной, сам же он не был удостоен звания святого – ну не оттого же, что церковникам ещё икалось от имени свирепого язычника, его тезки и деда?

Не Святополк, однако, был последним сторонником древней веры среди крупных князей. И последней жертвой клеветы летописцев был не он.

Где-то в это же время, когда дружины, осенённые стягами с изображениями, с одной стороны, креста и ликов святых и символов Солнца и Грома – с другой, сходились на кровавых полях, у племянника Святополка, Борислава-Бориса, Глеба и Ярослава, Брячислава Изяславича Полоцкого, внука несчастной Рогнеды, родился сын Всеслав.

Про него в летописи сказано, что родился-де полоцкий князь «от волхвованья». Якобы на его голове всю жизнь оставалась какая-то «науза» – языческий амулет, и в результате этого полоцкий князь был «жесток на кровопролитье».

От какого «волхвованья» был зачат Всеслав, понять трудно, но несколько раскрывает глаза на происходящее одна много более поздняя история: когда великий князь Московский Василий III женился на юной Елене Глинской, сам при этом будучи в весьма почтенных летах, ему якобы пришлось прибегнуть к помощи чародеев, чтоб зачать молодой жене сына.

От этого-де сын, Иван Васильевич, будущий первый царь Руси, которому суждено было остаться в её истории под прозвищем Грозного, вырос жестоким и кровожадным.

Если кровожадность православного царя (вскользь заметим, что жертвы этой кровожадности за все годы царствования Ивана Васильевича уступали в числе едва ли не годовому «урожаю» смертных приговоров, «без гнева и пристрастия» вынесенных скучными серенькими стряпчими в Англии того времени) несомненна, то доказательств «жестокости на кровопролитие» полоцкого государя в летописях не найти.

Напротив, жестокими там выглядят его противники, князья Ярославичи – Изяслав, Святослав и Всеволод. Впрочем, всё по порядку.

Полоцкой летописи до нас не дошло. По некоторым сведениям, она погибла в пожаре Москвы 1812 года, том же, что поглотил рукопись «Слова о полку Игореве» и множество других бесценных источников. Об этом, конечно, можно только сожалеть, ибо, без сомнения, в ней мы могли увидеть совсем иное отражение взаимоотношений полоцкого князя и Ярославичей.

Однако кое-что можно вычитать и в «Повести временных лет» – монахи Киево-Печерского монастыря, где создавалась летопись, находились в сложных отношениях с киевскими князьями, да и искажать события люди Средневековья умели плохо, до изощрённого вранья XX века им было ещё очень и очень далеко.

Так, битва Ярослава с Брячиславом, отцом Всеслава, на реке Судоме подана летописью как победа «Мудрого» князя. Вот только после этой «победы» в руках полочан ни с того ни с сего оказываются такие стратегически важные пункты, как Витебск и Усвяты.

Поневоле вспомнишь, как в трудах греческих историков Льва Диакона и Иоанна Скилицы православные войска Второго Рима одерживают победу за победой над язычниками-«россами», а те почему-то после каждой «проигранной» битвы оказываются всё ближе и ближе к столице православной империи…

Уже знакомая нам «Сага об Эймунде» вносит некоторую ясность – не без помощи всё тех же удалых побратимов Брячислав исхитрился захватить в плен жену Ярослава, шведскую королевну и ободритку по матери, Ингигерд. С такой ценной заложницей Брячислав сумел выторговать у опасного дяди мир.

Слагавшие саги норманны не подозревали, очевидно, об очередной, хоть и невольной, заслуге Эймунда и Рагнара перед новым нанимателем. В руках Брячислава находилась не только жена Ярослава, но и свидетели его злодеяний, исполнители его приказов.

В результате властолюбивый «Злой Хромец» скрепя сердце вынужден был смириться с независимостью Полоцка, независимостью не только политической, но; возможно, и духовной. В частности, хотя первый епископ, Мина, был отправлен в Полоцк ещё при Ярославе, епископия в нём установилась почти столетием позже.

Нет сведений, чтобы Мина был изгнан местными жителями, как целый ряд муромских епископов, или убит ими, как Леонтий Ростовский. Вероятно, епископ попросту проживал на княжеском дворе Полоцка, как живой символ лояльности, местных князей киевской власти и новой вере.

В Полоцке благодаря Эймунду с Рагнаром, скорее всего, знали подлинную историю убийства Борислава-Бориса. Всеслав назовёт Борисом одного из своих сыновей – а ведь культ святого Бориса к тому времени ещё не сложился, да и с христианством полоцкий владыка был, как мы ниже сможем увидеть, в сложных отношениях.

Скорее всего, это было своего рода напоминанием киевским Ярославичам – в Полоцке знают и помнят тайну их отца. Отношение же к киевской власти вполне определялось памятью о Рогнеде и её отце, в честь которого был наречён ещё один сын Всеслава.

До какого-то периода отношения Полоцка с Киевом были мирными. В середине XI столетия из степей к русским пределам подошли новые кочевые племена, родственные печенегам гузы, или, как называли их на Руси, торки.

Всеслав Брячиславич не остался в стороне от общерусского дела, вышел на реку Рось, навстречу кочевникам, с другими князьями. Впечатлённые русской силой, торкй просили мира и получили его, поселившись в качестве союзников у русских границ, южнее реки Рось – теперь граница Руси с кочевым миром пролегала здесь, в одном конном переходе от Киева.

Времена Олега, Игоря, Святослава остались в прошлом, времена побед над кочевниками, пусть и более скромных, Владимира Мономаха ещё не настали.

Несколько позднее Всеслав предпринял поход на Псков. Псков, как и родной город Всеслава Брячиславича, был населён кривичами – одним из восточнославянских народов.

В XI столетии складывание современных восточнославянских народностей, великороссов, белорусов и малороссов-украинцев, ещё не только не было закончено, но даже не начиналось – в городах местная родовая знать смешивалась с пришлой дружинной русью, прежние малые державы-«княжения» не только не объединялись, но скорее дробились на города-государства, «волости».

Всеслав, судя по всему, пытался восстановить союз племён, «княжение» кривичей. Возможно, впрочем, он пытался всего лишь освободить псковского князя Судислава, возможного соратника в борьбе с киевскими князьями.