Страница 39 из 77
Надя кивнула, словно Наташа только что сказала нечто очень разумное.
— Вот именно, управлял! Грешат на всякие там замыкания в двигателе… или где там… не знаю, не разбираюсь я в этом! Только я пообщалась с мужиком, который тебя сбил… бедняга, вот кого еще надо пожалеть — до сих пор заикается. Он как увидел тебя в полете, так его самого чуть удар не хватил…Так вот, мужик этот говорит, что машина ехала точно за тобой — все зигзаги повторяла. Ехала целеустремленно, понимаешь? От короткого замыкания, чето мнится мне, не бывает такого, разве что «омега» на тебя обозлилась, что ты накануне дверцу как-то не так закрыла?
— Значит, получается так, как я и думала. Все это подстроила она, — Наташа закинула руку за голову, поправляя подушку.
— Наташа, — сказала Надя мягко, как разговаривают с душевнобольными. — Это просто дорога.
Наташа презрительно фыркнула.
— Что это с тобой случилось, ты стала таким реалистом! Мы что, поменялись ролями?! Кто все это начал, кто про эту дорогу такие небылицы плел, что…
— Не ори на меня!
— Я не ору! Просто я не понимаю, что с тобой случилось! Ты же сама… Ты что, мне не веришь?! Ты думаешь, я…
— Тихо, тихо, — Надя выбросила сигарету, подошла к Наташе и села рядом. — Ну-ка, успокойся. Я верю тебе во всем, я знаю, что все так и было. Думаешь, я забыла тот грузовик? Нет, Наташа, но я хочу понять, как может какой-то кусок асфальта делать такие вещи?! С чем это связано и почему все это замыкается на тебе — теперь-то ты не будешь отрицать, что на тебе?! Вот черт! — она со всей силы хлопнула ладонью по кровати и опустила голову. — Как будто мало дерьма вокруг, теперь вот еще и это… Мне надо подумать… я даже не знаю, с какой стороны за это взяться. Одно дело наколоть на микрофон члена госадминистрации или накатать текст на тему «Как представители украинской лютеранской церкви из Милуоки борются с абортами в Крыму», но с этим я не знаю что делать.
— Мне одно непонятно, — сказала Наташа задумчиво. — Почему именно Игорь?!
— Ну, как же, чтобы ты подошла, чтобы вышла на дорогу.
Наташа замотала головой.
— Нет, нет! Если уж ей… — она осеклась и вскинула глаза на Надю, и та кивнула устало и одобрительно — мол, действительно, «ей», чего уж там — одушевляй, — …ей нужно было меня выманить, так проще это было сделать с Пашей — он всегда заезжает во двор по этой дороге и, кроме того, Паша мне все-таки, — она оглянулась на закрытую дверь спальни, — ближе как-то, чем Игорь, больше вероятности, что я пойду к его машине… Нет, Надя, что-то здесь не так… Дело тут не только в том, чтобы заманить, а… знаешь, складывается впечатление словно сделали два дела одновременно. Мне кажется, она ждала именно его… Какого черта его понесло на эту дорогу?! Ты называла ему мой адрес?
— Нет.
— Тогда я не понимаю, что ему там понадобилось! Ведь я сказала ему, что дорога разрыта, зачем он туда поехал?!
Надя пожала плечами.
— Если опустить такую вещь, как de mortuis aut bene, aut nihil, то Игорь Лактионов был человеком весьма любопытным, весьма пронырливым и весьма настойчивым. Может быть, он решил вычислить твой дом или тебя выследить — кое-что о тебе он же все-таки знал…
— Да уж, ты постаралась!
— А, прекрати! Ничего такого ужасного я ему не рассказывала.
Наташа приподнялась, пытаясь поудобней пристроить тяжелую толстую руку.
— Ты случайно не знаешь, зачем он хотел со мной встретиться?
Надя пожала плечами и отвернулась.
— Откуда ж мне знать? Это ваши с ним дела.
Наташа искренне рассмеялась.
— Ладно, перестань, наши дела… Ты о наших делах знала больше, чем мы сами, сдается мне… Ты же все это и подстроила. Он к тебе в тот вечер зачем заезжал?
Надя повернулась и посмотрела на подругу так, как смотрят на маленьких детей, не отвечающих за глупость своих вопросов.
— Понятно, — протянула Наташа, ощутив легкий укол (ревности?! злости?! разочарования?!) — Все понятно… Погоди! Картины!
— Что картины? — переспросила Надя, снова отвернувшись.
— У тебя ведь мои картины, помнишь, я тебе отдала?! Он их видел, правда?! Ты показала ему?!
— Я?! Ну если…
— Ой, не ври мне, Надька! — угрожающе произнесла Наташа и толкнула ее в спину здоровой рукой. — Что-то в последнее время ты стала завираться. Показала, правда? Ну, я понимаю, что ты хотела как лучше…
— Ну да, показала! — сердито, с вызовом ответила Надя и повернулась к ней. — Не вижу в этом ничего ужасного!
— Может, он хотел поговорить о картинах? Он сказал, что знает, как мне помочь… а ведь он уже заводил подобный разговор, когда я отказалась ему показать свои работы. Но… с дорогой-то это никак не связано. Вот же идиотизм, а!
— Ничего не знаю насчет дороги, но вот когда Игорь твои картины увидел, по-моему, ему слегка поплохело — наверное, тоже понял, на-сколько они хороши, вернее, насколько хорошо на них можно заработать умеючи.
Наташа скептически улыбнулась.
— Он тебя о чем-нибудь спрашивал?
— Ни о чем криминальном. И не упоминал ни о каких ужасных тайнах, если ты думаешь, что здесь собака порылась. Спрашивал, давно ли ты рисуешь, что, да как, да зачем… в общем, интересовался развитием творческого пути… Впрочем… очень хотел знать, была ли ты когда-нибудь в музейных запасниках?
— Нашего музея? — удивилась Наташа.
— Да, в который он выставку привез. Очень интересовался и, ты знаешь, был почти уверен вначале, что ты там была, но я его убедила, что ты сто лет и в музей-то носа не казала, не то что в запасники. Ведь правильно?
— Да, я никогда не была в запасниках, да и кто бы меня туда пустил? — задумчиво произнесла Наташа, перекатывая в пальцах карандаш. — Зачем ему это было надо?
— Вот этого он мне не сказал. Но думаю, это как-то связано с твоими картинами. Что-то он в них такое увидел.
— Что он мог в них увидеть?
— Откуда я знаю?! — неожиданно рассердилась Надя.
Глядя на ее раздраженное, усталое лицо, никто бы не усомнился в искренности этого взрыва чувств, а, посмотрев в потемневшие, сузившиеся глаза, только укрепился бы в этом мнении. Но Наташа, знавшая подругу очень давно, почувствовала в этой злости какую-то легкую фальшь. Скрытностью Надя превосходила всю городскую администрацию, вместе взятую, ее умение присыпать одни чувства другими было отточено на работе до совершенства, и раскусить ее могли только очень близкие люди — не по выражению лица или глаз — тут дело было безнадежно — все равно, что читать судьбу по ладони статуи. Но Надю иногда выдавал голос, звучавший слишком искренне, в то время как искренность, как раз таки, была ей чужда.
— Может, догадываешься? — осторожно осведомилась Наташа, внимательно разглядывая стертый кончик карандаша и в то же время украдкой поглядывая на подругу.
— Догадываешься… Тебе следует догадываться! Твои же картины, в конце концов! Ты рисовала! С тебя и спрос!
— Но ведь ты же была рядом, когда Игорь их рассматривал!
— Ну и что?! Я не физиономист! Или ты думаешь, у него на лице надписи высвечивались: «Ага! Я увидел то-то и то-то!» Мне он ничего не говорил — тебе собирался! Только еще спрашивал, если тебе это нужно… спрашивал, умеешь ли ты врать.
После этих слов вся беспорядочная информация, которую Наташа получила от Нади, совершенно перемешалась. Зачем Лактионову было знать, на каком уровне находится ее честность? Если это относится к делу, то каким боком? И чем она дала повод к такому вопросу?
— И что ты ответила?
— Правду, разумеется! На работе — умеешь, но в обыденной жизни — нет, даже если очень захочешь.
— И что он? Удивился?
— Да нет, обрадовался. Словно это подтверждало какую-то его теорию.
— Какую?
— Не знаю! — резко бросила Надя и насупилась, и Наташа поняла, что она больше ничего не скажет. А ведь наверняка что-то знает — Наташа была в этом почти уверена. Она вспомнила давний ночной разговор после того, как Надя бросала дороге вызов, и та, словно приняв его, послала им смертоносную перчатку — тяжелую фуру. Она тогда сказала Наде: «Расследуй, делай что хочешь! Я тебе тут не помощник». И в тот момент в глазах подруги словно что-то захлопнулось и она ответила: «Я все равно узнаю!» И ведь с тех пор она ни разу не говорила с Наташей на эту тему, хотя наверняка что-то узнала — Наташа чувствовала это. Надя упряма — и в своей любознательности, и в своем молчании.