ДНЕВНИКИ

Пятница, 31 января 1975

Тридцать два года со дня нашей свадьбы!

Дома – письмо от Никиты: "…на Вестник сейчас с разных сторон что-то вроде осады… Вообще чем больше вживаюсь в "советский мир", тем больше убеждаюсь в жизненной правде и необходимости христианства. Даже если Москва "откажется" от Вестника , нам необходимо его продолжать и развивать, защищая все наше (даже не наше – общее) христианское достояние:

теперь ясно, что христианство новой советской интеллигенции очень свежее, часто поверхностное, а главное – тоже расколотое. Помимо тем, нами обсуждавшихся, следует прибавить тему "чистоты", "цельности"…"

Понедельник, 3 февраля 1975

В пятницу вечером отпраздновали день свадьбы в преуютном французском ресторане, загородном, куда взяли с собой Анюшу, с которой всегда так хорошо – от ее прозрачности, цельности, честности…

Week-end почти весь дома, за исключением церкви. Чудно отпраздновали Сретение, торжественно, солнечно, радостно.

Вчера, наконец, впервые сел за свою "Евхаристию". Очень хочется вернуться к настоящей работе, уйти от "статейной" суеты, от всех маленьких бурь, в которых жили эти недели. Постараться писать хоть по три страницы в день!

Вторник, 4 февраля 1975

Утреня. Три с половиной часа лекций. Совет профессоров и несколько мелких встреч.

Вчера все утро – часа четыре, несмотря на телефоны, – работал над своей "Евхаристией", словно возвращаясь к главному, вечному, неизменному. Отсюда, может быть, радость, которая твердо держится в душе, несмотря на суету.

Четверг, 6 февраля 1975

Вчера, из-за снега, Л. не пошла на работу, и мы провели блаженный, тихий день дома. Весь день писал. Вечером у Качуров. Православная Америка: Качур – карпаторосс, его жена – венгерка. Затем: пара белоруссов, пара греков и мы – я и Льяна, отец] Иоанн Мейендорф и его жена] Майка. "Роскошный" ужин с "роскошными винами". Но атмосфера дружелюбия и даже, по-своему, "возвышенных интересов". И получается так, что эти – совсем чужие мне по происхождению и воспитанию – люди ближе нам, чем, например, родственники, с которыми мы ужинали в понедельник.

За окнами: красота неподвижных заснеженных веток, белых крыш и садов.

Пятница, 7 февраля 1975

Переписка Blondel-Bremond вперемежку с Чеховым, перечитываемым в который раз! Помимо самого содержания интерес этих книг, их "функция" в том, что они "вставляют в перспективу" суету, в которой живешь, "проблемы"… Как тогда тогдашняя суета казалась важной и как полностью забыта! И остаются только люди, единственный и неповторимый образ каждого. То, что в этой переписке было главным, – неинтересно, то, что тогда было "житейскими мелочами", – приобретает новое значение как кусок живой жизни. И то же самое, по-видимому, притягивает меня к Чехову.

На этой неделе: размышления – в связи со скриптами для радио "Свобода" – о "национализме" Солженицына. При некотором сходстве со славянофильством (нелюбовь к петербургскому периоду, самобытность, антизападничество) глубокое от него отличие: отсутствие "мистики", интереса к "избранию", "призванию" и т.д. Это, по-моему, очень важно.

Размышления также об истории православия в Америке в связи с "философской" статьей для сборника, готовимого к осеннему Собору. Вчера вечером продиктовал первый "драфт"1 Ане.

Телефоны, письма, приглашения, просьбы – и огромное время, тратимое на все это! Позавчера – Н.А. вопил мне в телефон по часам пятьдесят пять минут… Но все, что от меня хотят все эти люди, требует времени, которое они же и "съедают" безнадежно. Малодушие мое во всем этом…

Понедельник, 10 февраля 1975

В субботу – почти весь день (несмотря на шумное присутствие в доме всех внуков) писанье "Евхаристии", дающее глубокое и радостное удовлетворение. Действительно, нет меры, нет предела хотя бы возможности вживаться в полученное нами, дарованное нам! И какая это радость: прикосновение к вечности.

Вечером – ужин у Верховских, дружелюбный, "милый". Как он хорош, когда смывает с него его патологическая обидчивость, подозрительность и отсюда – "колкость".

Вчера, в воскресенье, – служба и лекция в Sea Cliff'е, потом завтрак у Кишковских, чай у А.А.Боголепова. И все это на фоне глубинной неподвижной радости воскресного дня, падающего снежка, заснеженных садов. А когда ехал обратно: огромный морозный закат вдали над нью-йоркскими небоскребами.

Как блаженна жизнь и как "всуе мятутся земнородные".

Вторник, 11 февраля 1975

Утром вчера – заседание с епископами в семинарии. Очередной ответ карловчан и кароловчанам, приезд советской делегации и т.д. Потом – короткая передышка дома (Bremond-Blondel), потом – Нью-Йорк: к Чалидзе, и вечером преуютные блины у Сережи и Мани.

Забыл записать: в субботу звонил из Принстона Туркевич и рассказал о двойной попытке самоубийства Van-Dusen'ами. Она умерла, он выжил (не смог проглотить снотворное…). Какой ужас! Van Dusen, когда я приехал в Америку в 1951году, был для меня олицетворением не только Union Seminary, но и вообще – богатства, солидности, устойчивости. Американский "establishment". А мы, нищие, ютились в подвале Union Seminary. И вот – такой конец. Sic transit2 … Жаль его бесконечно.

1 Draft (англ.) – черновик, черновой вариант.

2 так проходит… (лат.).

Вчера после блинов Сережа показывал фотографии прошлого лета в Лабель. Какая из них льется беспримесная радость: "Dans la lumiere de l'ete…". Эта свобода, небо, озеро, дети, детская беззаботность. Какой это всегда был дар Божий!

Среда, 12 февраля 1975

Трех Святителей по старому стилю: день смерти о.Киприана Керна].

Снегопад. Не пошел в церковь. Думал:

– о Н.Арсеньеве. Я вдруг ощутил весь ужас его одиночества, старческой беспомощности, погружения в некую пустоту забвения, ненужности;

– о соотношении "религиозная мысль – богословие". Под влиянием, одновременно, переписки Blondel-Bremond и размышлений о "религиозной мысли", хаотически пробуждающейся сейчас в России.

Католический "модернизм" был сплетением разных тем и чаяний. У Bremond, Blondel и Co., однако, очевидно стремление заменить "позитивное богословие" именно религиозной мыслью – то есть свести богословие к "описанию религиозного опыта". Оправданий у этого восстания было сколько угодно, но на глубине это все же разлагающий подход. Мы (и Восток, и Запад) расплачиваемся за крах богословия, но это не значит, что его вообще не должно быть, что его можно заменить расплывчатой "религиозной мыслью". Богословие есть описание религиозного опыта. Но, во-первых, опыта Церкви , во-вторых – опыта полученного, трансцендентного Откровения , а не имманентного "переживания". Ошибка "научного" или "схоластического" богословия: отождествление самого Откровения с "идеей" и "доктриной", тогда как по отношению к ним Откровение всегда остается трансцендентным. Ошибка религиозной мысли: в нечувствии Истины как единственного "объекта" и Истины Откровения как объекта "sui generis"1 . Богословие слишком легко само себя выдает за Истину, не видит своей "символичности". Религиозная мысль бродит кругом и около Истины, брожение это и искание выдавая за "суть" религиозного опыта. Богословие начинает с того, что все уже найдено, и отрицает искание как непреложный путь к Истине. Религиозная мысль пуще всего боится "нахождения". Тогда как особенность "Истины" в том, что, с одной стороны, она открывается только исканию, жажде – хотя, открываясь, отлична от искания, а с другой стороны – порождает большее искание и более глубокую жажду. Крах богословия – от его "статики". Неудача религиозной мысли – от неукорененности ее "динамики" в уже данном, открытом и потому – неизменном. Богословие отрицает вопрос . Религиозная мысль считает всякий "вопрос" оправданным, не видит их "иерархии", отрицает аскетизм мысли и сознания, в пределе – лишена смирения. Богословие оказывается слишком часто отрицанием свободы сынов Божиих, религиозная мысль – павловского порабощения Христу.