Четверо

Однажды она встретила его возвращавшегося с охоты. Черный кот нес в зубах сороку, ее хвост волочился по жухлой траве. Стрелка побежала к коту, весело помахивая хвостом. Тот бросил сороку, зашипел, выгнулся.

И вдруг залез на сосну.

Он висел на ней, впаяв когти в толстую кору, а Стрелка ждала внизу. Потом она стала есть сороку, а кот сердито выл. Наконец он спрыгнул и с ужасным криком пробежал в нору.

На время Стрелка позабыла его, увлекшись ловлей белки: та жила в гнезде, сплетенном на сходе веток двух сосен. Таким образом, у гнезда (было два выхода, что приводило в отчаяние жившую невдалеке куницу.

Затем все переменилось.

Однажды Стрелка остановилась у ручья: барсук, живший с котом, лежал на бережке. Стрелка насторожилась — зверь не пил, он просто лежал. Дыхания его не слышно.

И чем-то незнакомо и страшно пахнет. Стрелка подняла голову — по ту сторону ручья, у обомшелой коряги, стояла огромная кошка. Рысь.

Стрелка зарычала и ощетинилась.

Рысь забежала сюда из тайги. Она увидела барсука, пившего воду. Подкралась к нему и готовилась прыгнуть и схватить. Тот поднял голову, посмотрел на нее и закряхтел странно: рысь замерла, а барсук сунулся носом в воду. Затих.

Стрелка, попятившись, ушла. Рысь перепрыгнула ручей и взяла барсука, умершего от испуга, встряхнула его и понесла; он был ее добычей.

Лишь через неделю Стрелка пришла к норе и долго слушала завывание кота. Затем на локотках влезла в нору и стала устраиваться в ней, рыть, делать ее шире и удобнее.

Кот, вякнув напоследок, сбежал из норы.

Но Стрелка жила в ней всего несколько дней: вдруг проснулась от враждебного запаха. Подняла голову — на нее глядела лиса. Из другого хода жутко светила глазами вторая лисица. Они зарычали — вместе, и Стрелка быстренько выползла из норы и сбежала.

С той поры в норе жили лисы, пришедшие зимовать к городу. А Стрелка нашла сгнивший черный стог и спала в нем.

Выпал снег. Стрелка пышно обросла зимней шерстью. Теперь она умела мышковать, не хуже лисиц искала и находила под снегом мышиные зимние городки. Она сделала нору в стогу, ей было тепло спать.

Зима случилась мягкая: барсуки в ноябре выходили из нор пить воду в ручье. Но в декабре крепким морозом (ударило за сорок градусов) Стрелке прихватило кончики торчащих ушей. Эти мороженые кончики поболели-поболели и отпали. Надо было зализывать уши. Языком их не достанешь, как ни старайся. Стрелка лизала переднюю лапу, а ею протирала раны.

Зато в виде платы за примороженные уши лес улыбнулся собаке щедрой и жесткой улыбкой: Стрелка нашла лося. Браконьер ранил его выстрелом в шею, гнался и не догнал.

Лось истек кровью в лесном овраге, умер смертью спокойной — уснул. Он и лежал-то, будто спал. И Стрелке даже показалось, что вот сейчас он встанет, огромный и сильный. Но снег пах кровью. Она заскулила просяще и поползла к нему.

С другой же стороны к лосю нагло и весело шла красная лисица. Она схватила его за копыто и потянула. К ней подбежала другая. С этими двумя лисами (выгнавшими ее из норы) Стрелка и съела лося. Хватало его надолго — лишь в феврале они сгрызли последние кости, поддающиеся зубам.

Зимой всего два или три раза ходила собака в город. Она повстречала хозяйку, идущую из магазина. Вздрогнула — запах был незабываемо свой, но шел от незнакомой старухи. Не так давно была хозяйка полной и бодрой. Теперь же шла с авоськой худая беленькая старушка, шла и оглядывалась на собаку.

Она не признала своим этого рыжего зверя с пышным хвостом и круглыми ушами. Но в память о Стрелке бросила ей старуха кусок мороженого мяса.

Стрелка понюхала и взяла мясо. Она долго провожала старуху, но подойти к ней не решилась. Да и не было в ней тоски по дому.

В лесу ей хорошо жилось: зайцы-беляки носились по снегу не проваливаясь, будто на лыжах, мыши спали, завернутые в пуховички, сделанные ими еще осенью.

Проголодавшись, Стрелка ходила от одного мышиного города к другому и сытее сытого ложилась спать. Но глубокой ночью просыпалась и выходила на холод. Ей было так одиноко, тоскливо… Глаза сами начинали жмуриться, уши прижимались к голове. Она садилась на снег и начинала безостановочный бег на месте, перебирая лапами.

Она выла… Уносился вверх ее тонкий, дрожащий вой, откликались ей со всех сторон призрачные собаки.

Стрелка затихала и прислушивалась: нет, не было здесь лесных собак, она одна среди черного леса.

Снова выла Стрелка, опять ее обманывало лесное эхо.

И так страшно, так ярко светила луна.

7

В городе шла зима-многоследица. Снег подтаивал, и по нему печатали следы все кому не лень.

Сел воробей — след! Прокатился репейник — и тоже остались следы. Крохотные, будто жук прополз.

Когда же приходили северные ветры и снег схватывала ледяная корочка, тротуары посыпали солью, чтобы не падали горожане: от соли опять подтаивал снег.

Новый дом — на месте старого — рос. На его стройке шла великая суета. Ненужные теперь краны убрали и обрабатывали дом снаружи, с подвесных люлек. Работали штукатуры и маляры, по этажам вверх и вниз бегали сердитые бригадиры в сапогах, выпачканных известкой.

Приходил к дому Пестрый, нюхал следы: искал знакомых. Не находил. Подолгу сидел, подвернув хвост, и глядел на суету.

Это был уже не забавный щенок, а рослый и сильный пес с узкой и изрядно лукавой мордой.

Наряд его по-прежнему клоунски смешон — пятнами, торчащими древесными стружками. Но вид он имел благополучный, сытый.

Удачливый был пес: ему повезло даже с окраской.

Видя Пестрого, люди невольно улыбались. Он же подходил к ним неуклюже-ласковыми шажками. Но глаза его следили за руками человека, опыт боролся с добродушием.

Пестрому везло: склад ящиков хотели убрать, объединить с другим складом, побольше. И не убирали, а сторожа были предобрые старики.

Пестрый ночевал, если хотел, с ними в теплой проходной. Но в такой шубе ему редко хотелось ночевать в помещении, он предпочитал закапываться в стружки или в снег.

Сторожам нравилось — охрана на дворе!..

Им же в тепле можно пить чай и прочитывать очередной толстый роман. Или курить, размышляя о жизни. А надоест думать, то можно позвать собаку, и та будет слушать с вниманием, что ей ни говори.

Пестрый считал склад домом. Охраняя его, он часто лежал, высунув нос из подворотни, и лаял на прохожих басом: гау! гау! гау!.. Желудок его был отличный и переваривал все, что удавалось съесть. Но счастья Пестрому хватило только до января месяца — склад перевели в другое место, а дряхлое помещение снесли.

Теперь Пестрый спал в снегу. Он ложился и ждал, когда его занесет теплым снегом.

Есть же ходил к старику сторожу домой. Тот впускал его и давал кости, хлеб, вчерашний суп. Ну, а если старик болел и выпадало несколько голодных дней, пес пристраивался к воронам.

С холодами прилетела эта стая больших серых ворон. Ночевали они в лесу, но кормились в городе.

Они были пожилые, умные, солидные вороны. Пестрый быстро заметил, что они постоянно что-нибудь находят в снегу и едят, все вместе. Он следил за ними и тоже прибегал есть. Но не отбирал, не набрасывался, а ждал свою долю.

Вороны привыкли к нему и присматривали за псом с деревьев, зданий. И частенько, добыв что-нибудь съедобное, он обнаруживал вокруг себя кружок ожидающих ворон. Чувство справедливости было заложено в нем — пес оставлял еду воронам.

Так он жил, и хорошо жил: покидал места, где его не терпели, не слишком часто бывал там, где и привечали, безошибочно ловил ту грань, за которой собака начинает надоедать.

Пестрый изучил людские слова и жесты.

Вот старик сторож говорит ему. «Ты несчастный пес, я дам тебе поесть». Но рука сжимается, ноги сердито топчутся и говорят: «Ты приходишь слишком часто, у тебя бездонный желудок, я же совестлив и не могу отказать».

И Пестрый исчезал на несколько дней и приходил, когда старик начинал тревожиться.