Четверо

Отдавая тетрадку с записью всего происшедшего (исключая таблетки), Иванов говорил:

— Мы с тобой не напрасно жили: такой пес!

— Положим, моя Дина была лучше Гая, — хорохорился Алексин, поднимая на макушке волосяной хохолок.

Иванов принимался описывать Алексину, как Гай ловил запах бекаса за сто шагов. Рассказывал, что он шел следами кулика-ручейника, а следы были третьедневочные.

— Что же, не продавать его? — спрашивал Алексин. — Ты возьмешь? А?

— Продавай, ладно! Я… я недостоин. Гаю нужен молодой охотник, а я… жизнь моя кончается.

И всхлипнул. Теперь старики часами перебирали знакомых городских охотников, но не находили среди них достаточно замечательного. Так себе охотники, бухалы да ахалы.

Это угнетало стариков.

Гай же был счастлив. Он видел сны, в которых искал куликов и тетерок.

Наконец Иванов припомнил пригородного старшего егеря, человека, влюбленного в охоту, в собак, в лес. Когда-то он работал инженером-электроником, но бросил свою инженерию и электронику. И ушел в егеря. Переродился!

— Жена его собачница, — говорил Иванов.

— Боюсь, он фанатик охоты, твой егерь.

— Пусть! Но дело охоты знает не хуже нас с тобой. Он молод, силен, у него все впереди.

— Сколько ему?

— Сорок лет. Завидуешь?

— Счастливчик!

— Он такой. Удачливый во всем: в стрельбе, в ружьях…

— Бывает.

— Он проохотится всю охотничью карьеру Гая — девять лет. И еще впереди двадцать лет охоты с другими собаками.

Старики обсуждали вопрос, перебирали все «за» и «против», наводили справки.

— Отдадим Гая даром! — предлагал восторженный Иванов.

— После наших хлопот? — спрашивал Алексин. — Это нас, конечно, не разорит. Но (он поднимал палец) все, что достается само собой, не ценится и не бережется.

— Пусть-ка посмеет не беречь!

— Ничего, ничего, пострадает карманом. Пусть поднатужится, беря Гая. В конце концов, мы с тобой едва ли оправдаем наши расходы.

И они дали знать егерю стороной, что-де продается по случаю болезни владельца (Алексина) пойнтер высоких кровей и таких-то качеств.

Егерь объявился в момент, приехал на «газике» в час ночи. Наутро он уезжал обратно с собакой, отдав двести пятьдесят рублей и думая, что недодал Алексину еще столько же.

— Бери, бери, заслужил, — говорил Алексин, отсчитав Иванову сто двадцать пять рублей. — Отдай жене.

— Дудки! — сказал Иванов. — Я продам тройник, приложу деньги и возьму тот «Шогрен». Помнишь Суслова? Он помер, а жена распродает его оружие.

— Опять новое ружье? Ты с ума сходишь!

— Друже, — говорил ему Иванов. — Я люблю ружья. А ты сухарь, ты с одним ружьем на всю жизнь.

— Я однолюб!

— Нет, просто деревяшка…

11

Полундин, изобретатель клея для костей, завтракал, читая.

Газета была за семнадцатое июля, в ней — фенологический очерк. «В поле и лесу все молодо, цветет лесное крупнотравье — борец, пучка, дудник, и кончают петь птицы. Им уже некогда развлекаться, они выкармливают птенцов, продолжая эстафету жизни…»

Эстафета жизни… Полундин допил кофе, съел еще один рогалик с маслом. Крошки он смел со стола в ладонь, рассеянно бросил их в рот. И — затосковал.

Вот добряк автор, подписывающий заметки «Серый воробей», осведомил его, что уходит лето.

Еще одно лето, практически не замеченное им! Потеряна лучшая часть года, не выслушаны песни и свисты птиц, не собраны любимые ромашки.

Он не был даже на рыбалке, где так хорошо думается. И не будет — дела! Опыт с клеем заканчивается, накопилась тьма наблюдений, анализов, рентгеновских снимков.

Эстафета жизни! А перед ним всегда маячит чужая смерть. Теперь она, проклятая, дежурит у клетки. Жив ли Белый пес?…

Полундин заторопился.

Приехав в НИИ, Полундин вбежал в свой кабинет: пес был жив. Он сидел и глядел в темный угол. Полундин увидел, что глаза собаки запали и пес сжался в тайной борьбе со смертью, что идет в нем.

Бедный пес! И Полундин, говоря: «Хороший пес, славный пес», — протянул было руку погладить и не решился.

Пес заскулил, побрел к себе в клетку, где лежала подстилка и были поставлены алюминиевые чашки. А ведь ходит. Ходит!

Последние анализы показывали, что клей рассосался и вышел из собаки вон. Даже почки не повредил. Возник, правда, легонький нефроз, но он уйдет.

Намаялся Белый пес — лубки, операции, лекарства…

— Бедный ты старик, — вздохнул Иван Сергеевич. Задумался. Итак, клей рассосался, а рентген показал, что теперь кости собаки — крепкие кости. Хоть двадцать лет живи! Удачей был новый состав клея. Это победа! Успех!

Его клей заменит нынешнюю грубую технику сращивания костей: шурупы, штыри из металла.

Но за победу надо платить: Белый пес умирал. Пришел его срок. Сколько ему лет? Ветеринар Котин сказал, что двенадцать или пятнадцать: резцы стерты, клыки сносились.

— Старичок на пределе, ему каюк, — сказал ветеринар, моя руки. — Дней через шесть будет готов.

Жестоко сказано! Но прав ветеринар — пришел срок Белому псу, и с этим ничего не поделаешь.

Всему приходит срок — делу, изобретению, жизни… Хуже другое — жизнь этой собаки взята людьми. Целиком. А что дали они Белому псу?

12

Пестрый застрял в городе на целую неделю.

Он познакомился с многими собаками. Они же принюхивались к Пестрому, пахнувшему лесом, смолой, пойманной и разорванной дичью, и ходили за ним, словно мальчики за удачливым охотником, несущим домой полный ягдташ.

На окраине, в заброшенном сарае (Пестрый перебрался в него) теперь ночевало не две, а пять собак: Пестрый, Стрелка и три других.

Был старый пес густо-черного цвета и очень веселый и хромой щенок. Третья же собака, приземистая, длинная, помесь таксы и фокстерьера, попала в город проездом. Хозяин пустил ее прогуляться по перрону вокзала, а сам пил пиво. Но отвлекся, заговорился, а когда хватился собаки, то надо было срочно бежать в вагон. И собака осталась.

Потом присоединились еще две — полуовчарки. Это были сильные, крупные псы. Вели они себя непереносимо грубо. У них Пестрый научился драться и рычать, ощетинивать не только загривок, но даже хвост.

Наконец стаей собаки ушли в лес. И такая была их удача — днем раньше старший егерь снял засаду.

Удачливый Пестрый перебрался через речку. За ним тянулась цепочка собак.

На том берегу она распалась. Пестрый и Стрелка ушли глубоко в лес, а собаки побегали, поиграли на опушке — и повернули в город. Но с тех пор они часто встречались с Пестрым и постепенно привыкали к лесу. Одна за другой собаки уходили в него.

Первым ушел щенок.

Ласково повизгивая, он бежал за Пестрым. Когда отставал, то начинал скулить, и Пестрый ждал его. Щенок поселился бы с ними, но Стрелка не пустила его в логово. В конце концов щенок стал жить в стогу, питаясь мышами, бабочками, кузнечиками. И Пестрый уделял ему часть добычи.

Этот добродушный щенок подошел к бредущему лесом егерю и лег перед ним на спину. Он лежал, стуча хвостом и повизгивая от радости. Ему хотелось одного: чтобы его увели в дом, запахи которого пропитали одежду егеря.

Старший егерь рассматривал щенка в полной растерянности. То, что предстояло сделать, не радовало его.

Правила охраны леса суровы — бродячая собака должна быть убита. Иначе она станет хищником в лесу, будет отнимать законную добычу человека и разносить болезни. Но стрелять во взрослую собаку — это одно, а в глупого и доверившегося щенка — совсем другое. Был выход — обойти правило. Скажем, взять к себе.

Или отстегать его прутом так, чтобы он страшился человека.

Егерь, сняв ружье с плеча, разглядывал собаку.

Оставить? Будет нарушен закон. Егерь морщился. В конце концов он выстрелил и ушел.

Первыми к убитому щенку явились жуки-могильщики, те, что похожи на опилки. И начали зарывать его. Затем пришел и обнюхал щенка Пестрый. С ним была Стрелка.