Женщина-ветер

И вдруг перед нами выросли две мужские фигуры. Удивлению нашему не было предела, когда выяснилось, что они тоже из Москвы. Один из них Захар, начинающий хирург (в этом городке у него живет и работает отец, также хирург), а другой Марк, адвокат. Они были в отпуске и намеревались провести эту ночь в районной больнице, подежурить вместо отца Захара. Они пригласили нас с собой, и мы восприняли это как подарок судьбы. Что может быть интереснее, чем провести ночь в хирургическом отделении почти деревенской больницы, да еще и с двумя москвичами! Для начала мы поужинали в кафе блинами с мясом и компотом, после чего, уставшие от безделья, жары и свежего воздуха, намаявшиеся в чужом городе, благополучно добрались до расположенной на самой окраине города больницы. Белые одноэтажные корпуса были огорожены ярко-зеленым, свежевыкрашенным металлическим заборчиком. Вокруг этого маленького клинического городка расположилось несколько двухэтажных новых коттеджей, а за ними – лес и Волга с орущими гортанным фарфоровым тремоло лягушками…

Глава 2

Я вышла из тюрьмы… Остались позади ненавистные мне мощные ворота… Я стояла и со смешанным чувством тревоги и надежды ждала чего-то… Жара. Духота. Кто был в тюрьме, тому не надо объяснять, что значит человека отпустили на свободу… Как дикого зверя в лес. Мне бы теперь добраться до Москвы, а до этого – помыться, привести себя в человеческий вид… Как же пожалела, что состригла свои длинные золотые волосы. Но как я там, за решеткой, в камере, набитой моими товарками, ухаживала бы за своим богатством? Где бы находила шампуни, бальзамы, фен? Ко мне ведь никто не приходил, за исключением Марка… Но разве нам с ним было до моих волос? Что бы с ними стало за семь отпущенных мне правосудием лет? Выдрали бы в жестокой драке (я теперь знаю, как дерутся женщины, так и норовят схватить за волосы, изуродовать лицо или бьют в низ живота), или, в лучшем случае, они сами очень скоро за отсутствием нормального питания, витаминов и хороших шампуней все вылезли бы.

Я стояла и смотрела на дорогу. В джинсах, растрепанная, в сандалиях на босу ногу, красной майке, одолженной мне одной из сокамерниц (меня привезли в порванной одежде, кажется, я сильно брыкалась)… Беатрисс, спасибо тебе, подружка, за нож в кармане куртки… Но я не выдам тебя, не бойся…

Вот так в этом маленьком волжском городке мы познакомились с Захаром и Марком. Нас было четверо в ординаторской. Сначала мы просто пили пиво. Все, кроме Захара. Потом привезли парня – разбился на мотоцикле – со сломанной ключицей и срезанной пяткой. Мы с подвыпившей Беатрисс ввалились в перевязочную и смотрели, как Захар заливает раны перекисью, слушали, как матерится вдрызг пьяный горе-мотоциклист, а затем, уже после полуночи, в ординаторскую, где мы ели копченых жирных лещей, запивая прохладным пивом, заглянула медсестра и сообщила, что привезли больного с аппендицитом.

Толстый, грязный крестьянин, в бешеном темпе подготовленный к операции, лежал на столе и тоже матерился. Все вокруг матерились. Захар обложил коричневую от йода поверхность живота своего пациента марлевыми стерильными повязками и достал скальпель… Беатрисс моя грохнулась в обморок. Марк унес ее, я же продолжала наблюдать… Но когда из разреза полезли желтые мягкие полоски жира, и у меня закружилась голова…

Ближе к трем часам ночи в ординаторской, пропитанной запахами пива и лекарств, откуда-то появились бисквиты и чай. Я смотрела на Беатрисс, она – на меня. Глаза ее спрашивали: ты с кем хочешь быть, с Марком или Захаром? Я сразу выбрала Марка, когда еще только увидела их там, на пляже, но, зная сложный характер своей подружки, пожала плечами, уступая ей право выбора. В любом случае это всего лишь развлечение, игра, очередная веселая ночевка…

Если бы я тогда выбрала Марка, она сразу же стала бы заигрывать с ним, сначала тонко, умно, изящно, лениво, а потом грубо, вульгарно, так, как это любят мужчины, когда знают, что больше не увидят эту женщину…

– Захар, он… У него такие руки… Как представлю, что он ими только что резал человека, меня сразу заводит… – говорила она, мечтательно закатив глаза к потолку.

Я смотрела на Беатрисс, на лбу ее выступил пот, ноздри трепетали в предвкушении любви, темно-зеленые глаза ее сделались еще темнее, стали почти черными, а волосы закрутились тугими локонами вокруг разрумянившегося лица. Она была так красива в эту минуту, моя подружка, что я мысленно отдала ее и Марку, и Захару…

– Мне тоже нравится хирург, – прошептала я, делая вид, что забыла, как его зовут.

…Я все еще стояла возле ворот и жмурилась на солнце. Дышала полной грудью. А в ушах стоял ее крик, крик моей Беатрисс:

– Белка, открой, немедленно открой!.. Проснись! Открой, я убила мужа, я убила Захара, убила… – скреблась она под моей дверью в половине четвертого утра. – Белка, помоги мне, не бросай меня, мы должны его спрятать… Он не дышит. Я ударила его в живот и, кажется, в грудь, где сердце… не бросай меня, я не хочу в тюрьму, ведь ты же не бросишь меня?

Мягко шурша шинами по гравию, остановилась подле меня длинная черная машина. Пыльная, но дорогая. Как в кино! Опустилось стекло, и мужская рука, волосатая, белая, холеная, протянула мне конверт и телефон.

Я, как и подобает правилам киношной игры, взяла телефон, сунула большой и тяжелый конверт под мышку, но, даже понимая, что все ждут звонка, все равно вздрогнула, услышав переливчатый сигнал. Включила. И сразу же раздался голос Беатрисс:

– Белка, поздравляю… – голос тихий, придушенный.

– Привет, Беатрисс, – хрипло, волнуясь, ответила я. – Что скажешь, подружка?

– Там, в конверте, деньги. Не очень уж много, но на первое время хватит… Я не хочу, чтобы ты ненавидела меня, чтобы искала, мстила, не хочу, чтобы ты убила меня… Ты же и так все поняла. Если хочешь, приезжай, я буду ждать тебя еще три дня на старой квартире… С ума сойду от волнения в ожидании… Но не надо, а…

– Не бойся, ты же знаешь, я всегда тебя любила и буду любить…

– Значит, приедешь? – захныкала она. – Ну, прости меня, прости…

– Да я простила тебя еще там, когда вспыхнул свет… Не бойся меня. Ты же никогда не боялась меня. Ты всегда просила меня о помощи…

Я отключила телефон – не было больше сил говорить.

– Передайте ей, что я принимаю деньги, – сказала я, даже не заглянув внутрь конверта.

Беатрисс всегда была щедрой, еще со школьных времен, когда кормила меня конфетами и пирожными. Ей ничего не было жалко для меня, даже вонючей тюремной камеры…

Машина исчезла, оставив вместо себя облако пыли и желтый, с шашечками на боках автомобиль-мечту. Усатый, с добродушной мордой толстяк, похожий на тюленя, перевалившись в мою сторону, распахнул дверцу, приглашая сесть:

– Куда едем?

Мне надо было на вокзал. А оттуда – в Москву. Три месяца – к черту! Знает ли Марк, где я?

Я устроилась на заднем сиденье. Машина тронулась, я вскрыла толстый конверт. Негусто. Две тысячи долларов плюс новенький мобильник. Спустя полтора часа, в течение которых я глазела на расплывающуюся и дрожащую от зноя степь, он ожил, взорвался популярной, навязшей на зубах мелодией. Кто выбрал для меня эти темпераментные мальчишеские позывные? Человек из черного авто? Телохранитель Беатрисс? Новый муж? Новый (старый, не очень) любовник? Это звонил Марк.

– Жду тебя, – услышала я, и слезы, которые я копила три месяца, прорвались, затопили красную майку, дошли до выступающих ребер… Я похудела, Беатрисс. Не на килограммы, а на месяцы, недели, дни, часы, минуты и так далее… Вряд ли ты увидела бы меня через год. Я растворилась бы сама в себе, сдулась бы, как воздушный шарик. Сморщилась бы и исчезла. Камера – не для таких чистеньких и благополучных девочек, как я. Ты знаешь об этом, поэтому и прислала ко мне своего троглодита в черной машине с конвертом… Боишься? А ты не бойся. Это не родители, это я воспитала тебя такой. Вот и расхлебываю.