Страница 4 из 103
— Что ж, если увидишь, скажи, что Космо хочет прочитать ей второй акт.
Это имя не вызвало у графа радости.
— Космо!
— Да, Космо. Почему ты так говоришь?
— Как?
— Так.
— Нет, как?
— Ну, вот так.
— А что? — спросил лорд Шортлендс, открывая карты. — Он пузатый оболтус.
— Ничего подобного!
— Оболтус, — повторил пэр, словно Роджет,[3] нашедший удачное слово. — Я к нему присмотрелся и знаю, что говорю.
— Он талант, — возразила Клара и вышла, хлопнув дверью, но тут же заглянула в нее и прибавила: — Его пьеса шла девять месяцев.
Лорд Шортлендс не был терпеливым. Ему не нравилось, что дочь уподобляется кукушке в часах. Когда дверь снова открылась, он чуть не закричал, но обнаружил, что входит не Клара, а вальяжный полубог с небольшими баками, несущий на подносе стакан молока. Один из недостатков Аделы состоял в том, что она заставляла отца пить по утрам молоко. Принес его дворецкий.
Природа рассеянна, и лучшее тому доказательство — граф со своим мажордомом. Графа она создала по модели дворецких, дворецкого — по модели графа. Мервин Спинк был высок, вальяжен и важен. Лорд Шортлендс был коренаст и походил на замухрышку. Ни один судья не усомнился бы, кому дать приз за красоту; и граф это понимал. Он отдал бы все свое состояние (сейчас, как мы помним, — два шиллинга восемь пенсов) за то, чтобы поменяться местами со своим слугой.
Тот шествовал по комнате, словно посол, приближающийся к монарху, и бедный граф отвернулся. Он не любил Мервина Спинка. Мы не знаем, любил ли бы он его при благоприятных обстоятельствах, скажем — если бы тот спас его от огня или от воды, но обстоятельства не были благоприятны. Оба они хотели жениться на Элис Пентер. Приятно ли отпрыску гордых графов соперничать с дворецким?
Собственно, это никому не приятно, тем более, хозяину замка. У слуги — немалое преимущество, они с кухаркой вечно рядом, тогда как сеньор довольствуется редкими встречами, дрожа при одной мысли о своей старшей дочери Аделе. Кроме того, слуга красив и многоопытен. Он повидал мир, включая Соединенные Штаты. Мало того, у него племянник — актер, не очень известный, правда, на характерных ролях, но сцена — это сцена.
Подумайте о том, что он подражал Спенсеру Трейси[4] и умел делать фокусы, а потом представьте себе, как отнесется к этому живущая в затворе кухарка. Лорд Шортлендс представил, задрожал и издал тот звук, который издает сифон при последнем издыхании.
Будь обстоятельства благоприятны, могли бы прозвучать хоть какие-то фразы, смягчающие отношения между хозяином и слугой, скажем «Доброе утро, Спинк» — «Доброе утро, милорд» или «Ваше молоко, милорд» — «А? О! Спасибо». Но царило молчание. Спинк поставил поднос на столик, граф глядел в окно. Между ними маячил призрак кухарки.
Когда дворецкий удалился, зазвонил телефон. Граф поднял трубку с той осторожностью, которая понятна у человека, разбуженного сладостным тенором.
— Алло, — сказал он.
— Алло, — ответил приятный мужской голос. — Нельзя ли попросить леди Терезу?
— Леди Терезу? Я ее сегодня не видел.
— А с кем я говорю?
— С лордом Шортлендсом.
— Здравствуйте, лорд Шортлендс. Наверное, вы меня забыли. Я Майк Кардинел.
Граф признался, что это имя ему незнакомо.
— Так я и думал. Передайте, пожалуйста, Терри, что я звонил. Всего хорошего.
— До свиданья, — ответил лорд, снова погружаясь в раздумья. Однако на этот раз ему помешала та самая леди Тереза, о которой говорил мужской голос.
Мы не скажем, что лорд просиял. Люди, утратившие шляпу и соперничающие с дворецким, который мог бы служить манекеном, не сияют. Но легче ему стало. Только что мы бы приняли его за труп, отлежавшийся в воде; сейчас он скорей походил на труп свежий. Если мы сравним его с тем, кто пережил кораблекрушение, Терри показалась ему чем-то вроде паруса.
Даже в безднах уныния он знал, что у тучи есть кой-какая каемка — младшая дочь, сбежавшая в Лондон, на свободу, вернулась домой и могла его поддержать в меру своих сил.
Старшую дочь вынести трудно, среднюю — тоже нелегко, Космо Блейр и Мервин Спинк могут довести до удара. Зато Терри, дай ей Бог здоровья, девушка хорошая.
Глава IV
Леди Тереза Кобболд была намного красивее леди Клары. Средняя дочь пошла в отца, который был добрым (хотя бы для палаты лордов), но походил скорее на Эрика Блора,[5] чем на Роберта Тейлора.[6] Младшей хватило здравого смысла, чтобы пойти в мать, которая была в свое время красивейшей дебютанткой Лондона. От ныне покойной графини Терри унаследовала стройность, голубые глаза, золотистые волосы и вообще все то, что побуждало увидевших ее мужчин нервно поправить галстук.
— Привет, Шорти, — сказала она. — Поздравляю, мой дорогой.
— Спасибо, душенька.
— А вот и подарок. Увы, только трубка.
— Хорошая, — признал граф. — Как раз такую я хотел. Да, тебе сейчас звонил какой-то молодой человек.
— Майк Кардинел?
— Он самый. Вроде бы мы знакомы, но я его не помню.
— Конечно. Вы сто лет не виделись. Ну, Бог с ним. А вот скажи, — спросила она, присаживаясь на край потертого дивана, — как у тебя с праздником?
Граф помрачнел. День рождения оказался довольно убогим.
— Адела вручила мне два галстука, Дезборо — «Убийство где-то там», а Клара…
— Как насчет денег? Совсем нет?
— В сущности, совсем.
— Безобразие! А я-то надеялась, что мы съездим в Лондон покутить. Хорошо, совсем, а конкретней?
— Два шиллинга с небольшим. У тебя тоже пусто?
— Три шиллинга.
— Д-да… маловато.
— Такова жизнь.
— Именно, такова, — согласился граф, снова погружаясь в уныние.
Наше время неблагоприятно для графов. Прошли их денечки. Кое-кто еще крутится, но большей частью они, после уплаты налогов (земельный, подоходный и прочая), а также — поддержки скороспелых проектов, подходят вплотную к нищете. Лорд Шортлендс, с его двумя шиллингами и восемью пенсами, еще неплохо устроился.
Когда-то он все-таки мог заказать в своем клубе бутылку лучшего вина. Теперь приходилось довольствоваться молоком, поскольку он полностью зависел от щедрот леди Аделы, которой хватило ума выйти за Дезборо Топпинга.
Зависимость как таковая графа не мучила; он предпочитал, чтобы деньгами занимались другие. Но старшая дочь была прижимиста, тверда (скажем, не дала бы двести фунтов, чтобы он женился на кухарке) и настолько привязана к родовому гнезду, что все там жили круглый год. Граф понять не мог, почему ей нравится это гнездо, где летом очень жарко, зимой — очень холодно. Вот и сейчас он сказал:
— Представляешь, Терри, последний раз, и то ненадолго, я уезжал отсюда прошлым летом, когда тут жили американцы. Да и то Адела потащила меня в Харрогит. У Дезборо, видите ли, подагра! Я хотел поселиться в клубе, но она считает, что меня нельзя оставлять одного в Лондоне.
— И верно, нельзя.
— Надеюсь! — не без гордости заметил граф.
— Ты там такое вытворял…
— Бывало, бывало. Что с того? Я — в золотой клетке.
— Золотой?
— Если хочешь, в гробнице.
— Бедный старый Шорти! Ты не очень любишь фамильную цитадель?
— Я не люблю, чтобы мной помыкали. «Дай мне шиллинг, милочка!» — «На что?» — «На табак». — «Он не кончился». — «Кончился». — «Вот как? Много куришь». Это меня оскорбляет. Сказать не могу, как я восхищался твоим побегом. Да, ты вырвала клочок свободы. А у меня духа не хватает.
— Надо было вместе сбежать. Играли бы в оперетках, на пару. Старичок и простушка.
— Почему ты вернулась?
— Голод пригнал, мой ангел. Шоу провалилось, больше работы не было. Ты никогда не голодал?
— Неужели ты ничего не ела?
— Ела, один приятель кормил, истинный ягненок. Водил в кафе и рассказывал про свою девицу. Отец отослал его в Англию, чтобы он с ней не виделся. Он американец, но — вот странно! — фамилия у него такая же, как у нас.
3
Роджет, Питер Марк (1779–1869) — автор словаря.
4
…Спенсер Трейси (1900–1967). — американский актер, игравший умных и сильных мужчин («Нюрнбергский процесс», «Этот безумный, безумный, безумный мир» и множество других фильмов).
5
…Эрик Блор (1887–1959) — актер, судя по тексту — некрасивый (мы его картин не видели).
6
…Роберт Тейлор (1911–1996) — тоже актер, до неприятного красивый («Мост Ватерлоо», «Дама с камелиями» и др.).