Страница 13 из 23
Кухарка у власти
Ни для кого не было секретом, что новая государыня не в состоянии управлять страной. Риторический вопрос о том, может ли кухарка управлять государством, уже давным-давно был решен не в пользу оптимистов. «Боевая подруга» великого реформатора не была государственным деятелем, да она никогда и не пыталась им стать. Для этого недостаточно обладать житейским умом, тактом, для этого нужны особые дарования, знания и умение мыслить, действовать и предвидеть. Как на мостике корабля бесполезно объяснять не знающему арифметических действий суть кораблевождения под звездным небом, среди волн и рифов, так было бесполезно учить править страной эту женщину. И Петр никогда не посвящал жену в секреты политики, в сложные расчеты прокладки курса огромного корабля под названием Россия. Ему казалось, что Екатерину ждет иной удел.
Царь-шкипер умер, но корабль должен был идти дальше. И с первых минут на опустевшем капитанском мостике поднялась суматоха – «птенцы» делили власть. Две крупные личности претендовали на первенство. Конечно, первым выступал Александр Данилович Меншиков – ближайший сподвижник Петра, долгие годы его любимец и фаворит. Он сыграл решающую роль при восшествии Екатерины на престол и теперь хотел получить для себя все сполна: власть, почет, деньги, титулы и звания. Смерть царя избавила светлейшего от страха наказания за многочисленные проступки и воровство. Он был свободен! И тотчас же вылезли те черты его натуры, которые он пытался прятать, правда, тщетно, при жизни сурового царя: жадность, безмерное честолюбие, хамская уверенность в своем праве сильного подавлять других и оставаться при этом безнаказанным.
Но в окружении Екатерины были люди, которые хотя и безуспешно, но все же оказывали светлейшему сопротивление. Одним из них был Павел Иванович Ягужинский – генерал-прокурор Сената. Человек несдержанный, слабо контролировавший себя, он был привержен к рюмке и публичным разоблачениям как общественных недостатков, так и личных пороков окружающих. В руки генерал-прокурора, как фактического руководителя Сената, попадало немало документов, позволявших делать выводы о неблаговидных деяниях светлейшего, и Ягужинский вываливал все это у подножия трона. Безобразные ссоры Меншикова с Ягужинским доставляли удовольствие камарилье и огорчение царице, журившей то одного, то другого.
За склоками «первейших» внимательно наблюдал Петр Андреевич Толстой. Видавший столько всего хорошего и плохого на своем долгом веку, верный слуга царя, начальник Тайной канцелярии, он вел свою тонкую политику, стремясь приучить царицу советоваться только с ним. Его обстоятельные, хитроумные доклады порой завораживали императрицу, а порой нагоняли на нее сон. Все остальные «принципалы» – канцлер Гаврила Иванович Головкин, генерал-адмирал президент Адмиралтейской коллегии Федор Матвеевич Апраксин, генерал-фельдцейхмейстер Яков Виллимович Брюс – оставались статистами, отдыхая после тридцатилетнего сражения за благо России, которое вел Петр Великий.
Несогласие вчерашних победителей усугублялось еще и тем, что сама Екатерина не устранялась от управления полностью, а пыталась, пусть и эпизодически, под влиянием чувств, оказывать воздействие на политику. К хорошему это не приводило.
Упрямый Феодосии
Когда грозный царь умер и его беспощадная дубинка перестала грозить подданным, не один Меншиков вздохнул с облегчением. Воздух свободы кружил головы, и первой жертвой обманчивого чувства безнаказанности пал вице-президент Синода архиепископ Новгородский Феодосий. Как и Феофан Прокопович, Феодосий был ближайшим сподвижником царя, одобрял все его начинания и от имени Господа отпускал ему все грехи. Смерть Петра Феодосий встретил как освобождение от ига, и тут же все его пороки – грубость, заносчивость, непомерное честолюбие – всплыли на поверхность. В апреле 1725 года он поднял «бунт» против Екатерины. Обидевшись на то, что его не пустили во дворец в неурочное время (царица отдыхала), он, как отмечалось потом в его следственном деле, «вельми досадное изблевал слово, что он в дом Ея Величества никогда впредь не пойдет». Вечером он отказался явиться во дворец и при этом «желчно заупрямился».
Такое поведение ранее послушного и угодливого иерарха было воспринято при дворе как «оскорбление чести Е. И. В.». Тотчас нарядили следствие. Его вели вчерашние друзья и собутыльники Феодосия – Петр Толстой и Андрей Ушаков. Они не делали никаких поблажек своему старинному приятелю. А о членах Священного Синода и говорить нечего – все они, как один, начали строчить доносы на своего товарища и руководителя, припоминая ему как собственные обиды, так и опрометчивые высказывания о царе-распутнике и его беспородной жене. Никакие раскаяния и оправдания струсившему Феодосию не помогли: он был приговорен к смерти. Впрочем, Екатерина проявила милосердие, заменив смертную казнь заточением в монастырской тюрьме.
Конец Феодосия, постриженного в простые старцы под именем Федоса, был ужасен. Его замуровали в подземную тюрьму в архангелогородском Корельском монастыре. Оставили лишь узкое окошко, через которое ему давали хлеб и воду. В холоде, грязи, собственных нечистотах прожил Федос несколько месяцев и лишь в конце 1725 года, в разгар суровой северной зимы, его перевели в отапливаемую келью, которую также «запечатали» – заложили вход камнями. В феврале 1726 года часовые встревожились – Федос не брал пищу и не откликался на зов. В присутствии губернатора вход вскрыли – Федос был мертв… Женщина, сидевшая на троне, показала всем, что и в слабых женских руках самодержавная власть остается непререкаемой, и никому не будет позволено ею пренебрегать.
Голштинские страсти, или Воинственная теща
Первым серьезным испытанием нового правительства стал так называемый «голштинский кризис», вызванный чрезмерной теплотой родственных чувств Екатерины. В мае 1725 года траур по Петру прервали и устроили пышную свадьбу герцога Голштинского Карла Фридриха и цесаревны Анны Петровны. Герцог был вполне ничтожной личностью, с ранних лет им управлял всесильный голштинский сановник граф Бассевич. Брак с дочерью Петра нужен был голштинцам для того, чтобы заручиться дипломатической и военной поддержкой России в борьбе за шведский престол (Карл Фридрих был племянником погибшего в 1718 году Карла ХII) и в борьбе против Дании, отхватившей в самом начале Северной войны почти половину герцогства – землю Шлезвиг. Петр принял герцога как родного, но кроме туманных обещаний тот от царя ничего не услышал. И это неслучайно. Петр вел свою сложную, многоходовую политическую игру, конечной целью которой было усиление не Голштинии или Швеции, а России за счет спорящих сторон.
Все круто изменилось весной 1725 года. «Царствование этой шведки, – писал с тревогой датский посланник в Петербурге Вестфален, – всегда будет представлять собой величайшую опасность для Дании, потому что ее зять – завзятый противник нашего короля». Так это и было. Голштинская партия во главе с Бассевичем и Карлом Фридрихом приобрела значительное влияние на Екатерину I. Воинственная теща просто рвалась в бой, обещая встать во главе армии. Летом 1725 года большинство иностранных дипломатов были убеждены, что вот-вот начнется «война мести» России против Дании. К Петербургу стягивались войска, солдат сажали на галеры, необычайную активность проявляла Швеция – заклятый враг Дании. Пик напряженности наступил 23 июля – русские корабли вышли в море, как все считали, для похода на Копенгаген. Туда же готовилась лететь огромная «стая» галер: «Ласточка», «Стриж», «Воробей», «Синица», «Снегирь», «Кулик», «Дятел» и еще более полусотни «пернатых» с тысячами солдат на борту.
В военном руководстве поспешно разрабатывались планы десанта в Копенгаген, голштинцы непрерывно торопили Екатерину. Но запустить военную машину, долго находившуюся в мирном положении, было непросто. Тем временем столицу Датского королевства охватила паника, началась подготовка к отражению русской агрессии. Панические послания с просьбами о помощи полетели в Лондон – Англия была союзницей Дании.