Страница 15 из 157
ГЛАВА 4
Не знаю, как вы, а я уже давно установил, что в нашей жизни порой происходят события, которые резко меняют все ее течение, я такие эпизоды распознаю мгновенно и невооруженным глазом. Чутье подсказывает мне, что они навеки запечатлеются в нашей памяти (кажется, я нашел правильное слово — «запечатлеются») и будут долгие годы преследовать нас: ляжет человек вечером спать, начнет погружаться в приятную дремоту и вдруг подскочит, как ужаленный, — вспомнил.
Один из таких достопамятных случаев приключился со мной еще в моей первой закрытой школе: я пробрался глубокой ночью в кабинет директора, где, как мне донесли мои шпионы, он держит в шкафу под книжными полками коробку печений, достал пригоршню и неожиданно обнаружил, что улизнуть тихо и незаметно мне не удастся: за столом сидел старый хрыч директор и по необъяснимой игре случая составлял отчет о моих успехах за полугодие — можете себе представить, как блистательно он меня аттестовал.
Я покривил бы душой, если б стал убеждать вас, что в той ситуации сохранил свойственный мне sang-froid.[12] Но даже в тот миг леденящего ужаса, когда я увидел преподобного Обри Апджона, я не побледнел до такой пепельной синевы, какая разлилась на моей физиономии после слов Гасси.
— Обронил где-нибудь? — с дрожью в голосе переспросил я.
— Да, но это пустяки.
— Пустяки?
— Конечно, пустяки: я все наизусть помню.
— Понятно. Что ж, молодец.
— Стараемся.
— И много у тебя там написано?
— Да уж, хватает.
— И все первоклассные гадости?
— Я бы сказал, высшего класса.
— Поздравляю.
Мое изумление перешло все границы. Казалось бы, даже этот не имеющий себе равных по тупости кретин должен почувствовать, какая гроза собирается над его головой, так нет, ничего подобного. Очки в черепаховой оправе весело блестят, он весь полон elan[13] и espieglerie,[14] словом, сама беззаботность. Все это сияет на лице, а в башке — непрошибаемый железобетон: таков наш Огастус Финк-Ноттл.
— Не сомневайся, — заверил он меня, — я заучил все слово в слово и страшно собой доволен. Всю эту неделю я подвергал репутацию Родерика Спода и сэра Уоткина Бассета самому безжалостному анализу. Я исследовал эти язвы на теле человечества буквально под микроскопом. Просто удивительно, какой огромный материал можно собрать, стоит только начать глубоко изучать людей. Ты когда-нибудь слышал, какие звуки издает сэр Уоткин Бассет, когда ест суп? Очень похоже на вой шотландского экспресса, несущегося сквозь тоннель. А видел, как Спод ест спаржу?
— Нет.
— Омерзительное зрелище. Перестаешь считать человека венцом творения.
— Это ты тоже записал в блокнот?
— Заняло всего полстраницы. Но это так, мелкие, чисто внешние недостатки. Основная часть моих наблюдений касается настоящих, серьезных пороков.
— Ясно. Ты, конечно, здорово старался?
— Всю душу вложил.
— Хлестко получилось, остроумно?
— Да уж.
— Поздравляю. Стало быть, старый хрыч Бассет не соскучится, когда станет читать твои заметки?
— С какой стати он будет читать мои заметки?
— Согласись, у него столько же шансов найти их, сколько и у всех остальных.
Помню, Дживс как-то заметил в разговоре со мной по поводу переменчивости английской погоды, что он наблюдал, как солнечный восход ласкает горы взором благосклонным,[15] а после обеда по небу начали слоняться тучи. Нечто похожее произошло сейчас и с Гасси. Только что он сиял, как мощный прожектор, но едва я заикнулся о возможном развитии событий, как свет погас, точно рубильник выключили.
У Гасси отвалилась челюсть, совсем как у меня при виде преподобного О. Апджона в вышеизложенном эпизоде из моего детства. Лицо стало точь-в-точь как у рыбы, которую я видел в королевском аквариуме в Монако, не помню, как она называется.
— Об этом я как-то не подумал!
— Самое время начать думать!
— О, черт меня возьми!
— Удачная мысль.
— Чтоб мне сквозь землю провалиться!
— Тоже неплохо.
— Какой же я идиот!
— В самую точку.
Он двинулся к столу, как сомнамбула, и принялся жевать холодную ватрушку, пытаясь поймать мой взгляд своими выпуклыми глазищами.
— Предположим, блокнот нашел старикашка Бассет; как ты думаешь, что он сделает?
Тут и думать нечего, все как Божий день ясно.
— Завопит: «Не бывать свадьбе!»
— Неужели? Ты уверен?
— Совершенно.
Гасси подавился куском ватрушки.
— Еще бы ему не завопить. Ты сам говоришь, что никогда не импонировал ему в роли зятя. А прочтя записи в блокноте, он вряд ли воспылает к тебе любовью. Сунет в него нос и сразу же отменит все приготовления к свадьбе, а дочери заявит, что не выдаст ее за тебя, только через его труп. Барышня, как тебе известно, родителю перечить не станет, в строгости воспитана.
— О ужас, о несчастье!
— Знаешь, дружище, я бы на твоем месте не стал так убиваться, — заметил я, желая его утешить, — до этого дело не дойдет, Спод еще раньше успеет свернуть тебе шею.
Он слабой рукой взял еще одну ватрушку.
— Берти, это катастрофа.
— Да уж, хорошего мало.
— Я пропал.
— Вконец.
— Что делать?
— Понятия не имею.
— Придумай что-нибудь.
— Не могу. Остается лишь вверить свою судьбу высшим силам.
— Ты хочешь сказать, посоветоваться с Дживсом? Я покачал головой.
— Тут даже Дживс не поможет. Все проще простого: нужно отыскать и спрятать блокнот, пока он не попал в лапы Бассета. Черт, почему ты не держал его под замком?
— Как это под замком? Я в него все время вписывал что-нибудь свеженькое. Откуда мне знать, когда именно меня посетит вдохновение! Вот я и держал его все время под рукой.
— А ты уверен, что он был в нагрудном кармане?
— На все сто.
— А не мог ты его случайно оставить в спальне?
— Исключено. Я всегда держал его при себе — так надежнее.
— Надежнее, значит. Ясно.
— А также потому, что я то и дело что-то вписывал, я тебе уже говорил. Надо вспомнить, где я его видел в последний раз. Погоди, погоди… вроде бы… да, так оно и есть. Возле колонки.
— Какой колонки?
— Той, что во дворе конюшни, из нее берут воду поить лошадей. Да, именно там я видел блокнот в последний раз, а было это вчера перед обедом. Я вынул его, чтобы описать, как мерзко чавкал за завтраком сэр Уоткин, когда трескал овсянку, и только я завершил свое эссе, как появилась Стефани Бинг, и я стал вынимать у нее из глаза мошку. Берти! — вдруг закричал он, прервав свое повествование. Стекла его очков наполнил странный свет. Он как хватит кулаком по столу! Осел, мог бы сообразить, что молоко прольется. — Берти, я вспомнил очень важную вещь. Будто подняли занавес, и мне открылась вся сцена, я восстановил в памяти все действия шаг за шагом, в точнейшей последовательности. Итак, я вынул из кармана блокнот и записал про овсянку. Потом снова положил в карман, а в кармане у меня всегда лежит носовой платок…
— Ну, ну?
— У меня там всегда лежит носовой платок, — повторил он. — Ты что, еще не понял? Пошевели извилинами. Какое движение делает человек, когда видит, что барышне попала в глаз мошка?
— Выхватывает из кармана платок! — воскликнул я.
— Совершенно верно. Выхватывает платок, складывает его и достает кончиком мошку. А если рядом с платком лежит небольшой блокнот в кожаном коричневом переплете…
— Он вылетает из кармана…
— … и падает на землю…
— … неведомо куда.
— Нет, я знаю — куда. В том-то и дело, что знаю. И отведу тебя к тому самому месту.
Я было воспрянул духом, но тут же снова скис.
— Говоришь, вчера перед обедом? Его уже давно кто-то подобрал.
— Ты меня не дослушал. Я вспомнил кое-что еще. Когда я справился с мошкой, Стефани сказала: «Ой, а это что?» — наклонилась и что-то подняла с земли. Я тогда на это не обратил внимания, потому что как раз в эту минуту увидел Мадлен. Она стояла у входа в конюшенный двор и смотрела на меня ледяным взглядом. Должен заметить, что когда я извлекал из глаза Стефани мошку, я был вынужден взять ее рукой за подбородок, чтобы она головой не вертела.
12
Самообладание, хладнокровие (фр.).
13
Пыл, порыв жизненных сил (фр.).
14
Шалости, проказы (фр.).
15
В. Шекспир. Сонет 33. Перевод С. Маршака.